Наконец, последний предмет нашей тревоги: покою столицы грозит чрезвычайное распространение в ее пределах самой разнообразной музыки. Сегодня парижане дни напролет имеют возможность слышать непрерывный концерт, бесконечную серенаду; уши горожан не отдыхают ни минуты. С утра на улицы выходят шарманщики; они делят город между собой, и каждый квартал получает свою порцию неизбежной гармонии. В полдень заступают на дежурство арфисты; они играют по ночам и встают поздно; зато какие звуки! Можно подумать, что разгневанный Саул терзает арфу Давида. В три часа пополудни восемь егерей в зеленых куртках и серых шляпах начинают ходить от двери к двери; каждый вооружен рогом; к несчастью, они не любят играть поодиночке и мечтают об ансамбле, их хор производит страшный ор — нечто невообразимо чудовищное, непередаваемое словами. Даже одному рогу случается издавать звуки довольно фальшивые; вообразите же, что могут сотворить восемь рогов, ревущих одновременно! Это конец света, это трубы Страшного суда. В четыре часа пополудни являются акробаты с бубнами, кастаньетами и треугольниками. В семь часов вечера некоторые слепцы берутся за гобои. В восемь вечера некоторые юнцы берутся за виолы. А вечером начинается самая настоящая серенада! Скрипки, дудки, флейты, гитары и итальянские певцы! Смертоносный праздник, от которого нет спасения; ведь происходит он у вас под окнами: избежать этого концерта с доставкой на дом невозможно. Принудительный скрипичный аккомпанемент сопровождает любое ваше действие; говорите ли вы о политике, объясняетесь ли вы в любви — неумолчный оркестр заглушает ваш голос. Единственный способ борьбы с этим гармоническим бедствием носит гомеопатический характер; лечите подобное подобным: ступайте к роялю и как можно громче сыграйте подряд три сонаты, не останавливаясь ни на мгновение; главное, не забудьте открыть окно пошире и колотить по клавишам посильнее. Если ваш рояль — дитя Эрара, если он дает звук, вы имеете шанс победить: сраженный вашей громкостью, обескураженный вашим сопротивлением, враг в конце концов отступит! Конечно, победа дастся нелегко; но как быть? французы нынче любят музыку, а любим мы именно так и никак иначе.

Опять дождь, опять холод, опять осень — осень уже есть, а винограда еще нет! Какой грустный день! Темно, как ночью. Сколько времени? Полдень… Зажгите лампу, ничего не видно, невозможно написать ни слова. Небеса разверзлись, настоящий потоп! Льет как из ведра! Нас успокаивают тем, что гремит гром, и это очень хорошо; это значит, что началась гроза; но нас гром успокоить не может. Что толку в грозе, если на улице по-прежнему холодно и лета не вернешь? О, как отвратителен Париж! Видите два потока, мчащиеся вдоль тротуаров по обеим сторонам улицы? они вот-вот сольются в одну широкую реку. Слышите привратниц, метущих грязь перед воротами? они трещат без умолку. Пешеходы наперечет; женщины промокли насквозь, зеленые юбки от влаги сделались синими. Бедные женщины, как отважно они себя ведут! Да, женщины куда отважнее мужчин: настанет день, когда мужчины это признают. Взгляните на улицу в дождливый день: мужчины едут в кабриолетах, женщины идут пешком, утопая в воде и грязи. Из десяти прохожих восемь — женщины. Это, конечно, не элегантные красотки, это труженицы, почтенные матери семейств, которых заставляют выйти из дому неотложные дела, это исполнительные белошвейки, которые непременно хотят в срок отдать сделанную работу, это сиделки, которые спешат к больным, и модистки, которые торопятся в мастерскую. Ошибиться тут невозможно; женщина, которая бежит по улице под дождем, достойна уважения и сочувствия. Причина, побудившая ее выйти из дому, невзирая на непогоду, всегда уважительная, а порой и восхитительная.

Вчера дождь тоже шел, но не такой сильный, и мы совершили путешествие в Сен-Жермен по железной дороге; мы были обязаны это сделать: всякое новое изобретение привлекает наше внимание, и мы почитаем своим долгом описать его во всех подробностях. Итак, в пять часов пополудни мы вышли из дому, а в девять вечера уже воротились назад. Дорога туда и обратно заняла всего четыре часа. Это настоящее чудо! Злые языки, правда, утверждают, что на лошадях можно было обернуться быстрее. Но обо всем по порядку: в четверть шестого мы прибыли на Лондонскую улицу; перед входом толпился народ, но дверь была закрыта; мы принялись ждать; мы ждали, ждали, ждали… Наконец дверь отворилась: мы вошли в длинное помещение вроде коридора, с зелеными стенами; он ведет в кассу — одну на всех. Путешественники — и те, которые собираются заплатить два с половиной франка, и те, кто приготовил полтора франка, и те, кто намерен проехаться за один франк, — толпятся все вперемешку. Касса всего одна и вход в нее тоже один; должно быть, в недалеком будущем в этот же коридор для вящего удобства будут запускать быков и овец, но пока до этого еще не дошло. Мы опять ждем, ждем, ждем в зеленом коридоре вместе со всей толпой точно так же, как ждали перед входом; ждем никак не меньше четверти часа. Наконец мы подходим к кассе, получаем три клочка желтой бумаги и оказываемся в просторной зале с готическими сводами и живописными полотнами на стенах. Тут путешественники разделяются на два потока: те, у кого билеты подороже, идут направо, те, у кого подешевле, — налево. Зала красивая и просторная; мы вправе это утверждать, потому что имели возможность осмотреть ее не торопясь. Мы опять ждем, ждем, ждем; на часах еще только десять минут седьмого, а выезд назначен на семь. Терпение! В зал входят путешественники со свертками и корзинками; их дети не дают нам скучать и услаждают наш слух более или менее дикими звуками, извлекаемыми из самых разных инструментов; матери бранят их за шум; они вырывают из рук своих отпрысков орудия пытки, причиняющие нам такие нестерпимые муки; к нашей радости, матерям удается завладеть инструментами, и они с самым серьезным и важным видом принимаются расхаживать по залу с трубой или свистулькой в руках. Время идет, а мы все ждем; на часах полседьмого; мы ждем, ждем, ждем. Наконец раздается стук колес: это прибыли те, кто возвращается в Париж из Сен-Жермена; публика бросается к окнам; все вагоны останавливаются; двор пуст: два-три инспектора, и больше никого; тут дверцы вагонов открываются… и в мгновение ока весь человеческий муравейник вываливается из вагонов; двор моментально заполняется народом. Зрелище воистину неописуемое, но очень любопытное. Толпа приезжих исчезает так же стремительно, как появилась.

Пожалуй, вот-вот дело дойдет и до нас. Правда, сначала мы опять ждем, но картина, представшая нашему взору, так любопытна, что теперь мы ждем более терпеливо. Наконец нам позволяют выйти во двор. Мы усаживаемся в берлину; сиденье мягкое и очень удобное. Мы опять ждем, ждем, ждем — ждем, пока всех пассажиров упакуют в вагоны; всего нас было около шести сотен; кто-то, правда, утверждал, что нас больше тысячи, но этот кто-то, должно быть, умирал от страха, а у страха, как известно, глаза велики. Наконец трубит рог, мы ощущаем легкий толчок и трогаемся с места. Было без четверти семь; дорога оказалась настолько же приятной, насколько тягостным было ожидание; наслаждение быстрой ездой изгладило из нашей памяти все неурядицы. Сиденья, находящиеся поблизости от колес, наименее удобные; наш вам совет: старайтесь занимать другие места. В прочем же — да здравствует железная дорога! у нас нет ни малейшего сомнения в том, что поездка по ней — приятнейшее из путешествий; мчишься с ужасающей быстротой, но никакого ужаса при этом не испытываешь; право, поездка в почтовой карете или в дилижансе куда страшнее и опаснее, особенно при спуске с горы; плохо только одно: мы, французы, — люди ужасно небрежные и ухитряемся испортить своей небрежностью прекраснейшие изобретения человеческого гения: новое транспортное средство способно домчать вас до Сен-Жермена за двадцать восемь минут, это правда, но если при этом вы целый час дожидаетесь отправления в Париже и три четверти часа — в Сен-Жермене, путешествие вовсе не кажется вам таким уж быстрым. Происходит же все это потому, что у нас каждый презирает собственное ремесло; у каждого имеется занятие куда более интересное, чем исполнение служебных обязанностей. Чиновник презирает свою контору и никогда не является туда вовремя; он сочиняет стихи или водевили и приходит на службу с опозданием, потому что репетировал. Кассир презирает свою кассу; он занят биржевыми спекуляциями и приходит на службу с опозданием, потому что ему назначили деловое свидание. Приказчик презирает свою лавку; он становится дамским угодником и приходит на службу с опозданием, потому что ему, как он ни старался, свидания не назначили. Стряпчий презирает свое ремесло: он музыкант и приходит с опозданием, потому что разучивал концерт. В результате все опаздывают, все грешат необязательностью, и из этих мелких грешков проистекают нередко большие не-счастья.