Эта борьба проявилась в единственной возможной в то время в закарпатских условиях форме организованного возвращения крестьян в лоно православной церкви. Таким образом народ демонстрировал не только протест против навязанной ему врагами религии, но и против самого режима врагов, режима, составной частью аппарата которого была униатская церковь. И не только это. Возвращение к православию было одновременно демонстрацией религиозного и национального единства с братьями над Днепром п проявлением несокрушимого стремления украинского народа Закарпатья к государственному объединению с родной семьёй трёх славянских народов.
Это было народное движение. Идея борьбы зародилась в народных низах и первыми отважнейшими в этой борьбе были представители крестьянской бедноты. Началось это почти одновременно и за океаном в больших сосредоточениях закарпатской крестьянской эмиграции, и на Закарпатье, где центром его было село Иза, в котором в течение короткого времени к православию возвратилось девяносто процентов жителей. Известие об этом испугало мадьярских властей и вызвало панику в униатских кругах. С амвонов посылались угрозы, по безрезультатно. Количество православных в сёлах возрастало, движение быстро охватило всю территорию Закарпатской Украины. Крестьяне бойкотировали униатское духовенство, а за отсутствием православных священников сами крестьяне крестили детей и хоронили покойников. Организовывались группы псаломщиков, которые ходили в Почаевскую и Киево-Печерскую лавры, а некоторые молодые крестьяне уезжали в Россию и там поступали в духовные семинарии.
Для униатской консистории создалось угрожающее положение. С помощью венгерской жандармерии, мадьяроны [12] в рясах переходят в контрнаступление. В селе Иза появляется жандармский агент, униатский поп-миссионер Авдрей Авари и производит расследование: шныряет по хатам, выспрашивает, вынюхивает, роется по чужим шкафам и сундукам и, наконец, находит изданную в Америке антиуниатскую брошюру «Где надо искать правду». Он строчит донос в консисторию, после чего в Изу прибывает отряд жандармов, который проводит массовые аресты. Закованных крестьян бросают в сигетскую тюрьму.
Спустя некоторое время на первом мармарошском процессе подсудимым предъявляют обвинение в попытках оторвать Закарпатскую Украину от Венгрии и присоединить её к России. Аргументы защиты отскакивают от судейских голов, как горох от стенки. Обвиняемым объявляют приговор: крестьян Изы приговаривают к году и более тюрьмы…
Однако репрессии не помогли, было уже слишком поздно: забитый и, казалось, уже окончательно затравленный народ Закарпатья пробуждался.
ВТОРОЙ МАРМАРОШСКИЙ
Мармарошский приговор не дал Будапешту желанного эффекта. Наоборот, он вызвал такое возмущение масс, что теперь уже не помогали даже самые жесточайшие репрессии. Всё Закарпатье в один голос заговорило: «Не хотим больше проклятой унии. Не хотим больше мадьярских и мадьяронских пиявок».
А пиявки упорно творили своё дело. Кабаны и олени графа Шенборна безнаказанно топтали крестьянские нивы, а графские лесничие и лесники безнаказанно расстреливали крестьян, которые осмеливались войти в графский лес. Провокатор черноризник публично призывал усилить террор, и жандармы остриями штыков подгоняли крестьян в униатские церкви. Греко-католические слуги Ватикана на мадьярском языке читали крестьянам евангелие и мадьярским «Дічертессек Езус Кристус» заставляли своих прихожан приветствовать друг друга…
Но пиявкам и этого было мало. По договореннсти с Будапештом они готовят грандиозную провокацию.
Как и надо было ожидать, роль главного агента провокатора была поручена человеку проверенному. Таковым стал сын униатского попа Арнольд Дулишкович. Он получил задание: во что бы то пи стало установить связь православного населения Закарпатья с Россией и таким образом создать предлог для массового процесса. Провокатор выезжает в Россию и через некоторое время возвращается с готовыми «доказательствами»: ему, дескать, то-то и то-то сказал граф Бобринский. Одновременно жандармы производят среди населения поголовные обыски и находят новые «доказательства в государственной измене» — напечатанные в России книги чисто религиозного содержания…
Крестьян арестовывают десятками и сотнями, их бьют, пытают и еле живых гонят в уже известную мармарошскую тюрьму. Спустя два года на скамью подсудимых сажают девяносто четырёх человек (исключительно крестьян) — героев второго мармарошского процесса. В обвинительном акте подсудимым предъявлено обвинение в государственной измене, бунте против правительства и агитации против мадьярской нации и греко-католической (то есть униатской) церкви.
Главным обвиняемым был православный священник Александр Кабалюк, который, узнав о массовых арестах своих прихожан, возвращается из эмиграции и добровольно садится на скамью подсудимых. Такой же крестьянин, как и его товарищи по тюрьме, он хотел разделить с ними и радость и горе…
Тяжёлым и кровавым был этот крест. На суде выяснилось, что нет тех глумлений, каким не подвергались бы арестованные за время двухлетнего «следствия». В результате пыток подсудимые Бабинец, Боркалюк и Вакарев сошли с ума…
Суд был подлинной комедией. Ни судья, ни прокурор не знали украинского языка, а подсудимые не понимали по-венгерски. Переводчик бессовестно извращал дознания и ответы подсудимых, излагая их так, как это было угодно прокурору. Главным защитником был мадьярон Баторий, юрисконсульт униатской консистории, то есть человек совершенно продавший себя закоренелым врагам подсудимых крестьян. Было вызвано двести заблаговременно проинструктированных властями свидетелей. Вот как происходило это «инструктирование». «X. приказал жандармам избивать до тех пор, пока замученные не падали на колени и не обещали быть верными… Жандармы держали в осаде целые сёла и терзали людей, чтобы они показывали на суде так, как это нужно властям».
А вот п фрагменты из допроса подсудимых. На вопрос, чего они хотят, они отвечали: «Мы хотим более дешёвых и более христианских священников. Наши мадьяры знают нас только тогда, когда приходят вырвать у нас изо рта последний кусок хлеба. Ни любви у них нет, ни поучения, ни утешения…»
Судья спрашивает подсудимого Сабова:
— Вы знаете, в чём вас обвиняют?
— Не пойму, в чём моя вина, когда я ничего не сделал, а только принял православную веру. Я и так уже отсидел за это два года, находясь под следствием, хотя меня и пе засудили.
— Почему вы оставили свою веру?
— Как же не оставить церковь, где так обращаются с нами? Вот на рождестве ворвались в наши хаты жандармы и погнали всех в униатскую церковь. Я лежал больной в исстели, меня стащили с кровати и поволокли в церковь.
— Кто у вас в Изе главный человек?
— У нас главный человек жандарм.
Этой слаженной совместной работы униатского клира с жандармами не мог скрыть даже чиновник из хутского старостатства свидетель Бела Ришко:
— Против тех, о которых мы знали, что они хотят перейти в православие, мы начинали следствие за санитарные нарушения и тому подобные вещи. И мы наказывали их…
Словацкий буржуазный политик Милан Годжа (в будущем премьер-министр Чехословацкой республики), которого уж никак нельзя заподозрить в недоброжелательном отношении к католицизму, дал во время мармарошского процесса убийственную характеристику униатской церкви (газета «Слованськи тижденник» от 3 октября 1913 года): «Там, в Закарпатье, греко-католическая церковь без самоуправления, всецело подчинённая правительству, уничтожила с помощью своих епископов в закарпатском духовенстве все его лучшие свойства. Униатские священники почти все мадьяризованы и действуют рука об руку с чиновничеством… Долгие годы люди терпели «коблину» и «роковину» и наконец, доведённые до отчаяния, начали возвращаться в православную церковь».
А через три месяца Милан Годжа пишет:
