С завершением военных действий в Маньчжурии вторая мировая война, начавшаяся в 1939 году, закончилась.

Здесь уместно отметить, что война против Японии закончилась намного раньше, чем это планировалось командованием западных союзников. Не подлежит сомнению, что факт этот объясняется вступлением в войну Вооруженных Сил Советского Союза. Анализируя военный крах Японии, генерал Ченнолт, один из высших американских военных руководителей, справедливо писал осенью того же 1945 года в «Нью-Йорк таймс»:

Очень многозначительно здесь признание Ченнолта, что решающим фактором в победе над Японией была вовсе не атомная бомба, как это впоследствии утверждали западные публицисты и историки. Зачем же в таком случае была предпринята варварская атомная бомбардировка Хиросимы и Нагасаки, жертвами которой пали более 400 тысяч жителей? Ныне ответ на этот вопрос ясен для всех. Но он напрашивался уже и в то последнее военное лето. Демонстрация громадной разрушительной силы нового оружия служила предостережением Советскому Союзу. Ему молчаливо, но твердо предлагалось признать руководящую роль Америки в мировых делах и проявлять уступчивость всякий раз, как она этого потребует. Именно таков был скрытый политический смысл атомной бомбардировки.

Таким образом, вместо провозглашенного в Потсдаме расширения рамок сотрудничества и понимания трех держав вдохновители американской внешней политики уже в августе 1945 года положили начало атомному шантажу и «атомной дипломатии», лихо гарцевавшей на международной арене в течение четырех лет, пока весь мир не узнал, что с 1949 года США больше не являются монопольными обладателями секрета атомной бомбы.

Не могу не рассказать здесь о том, как капитуляция Японии косвенно отразилась на деятельности посольства, вылившись в одном случае в острый дипломатический инцидент.

18 августа столичная газета «Вашингтон пост» разразилась сенсационным сообщением о «вражде», якобы существующей между мексиканским и советским посольствами. Под жирным заголовком «Раскрылась длительная вражда между советским и мексиканским посольствами», с не менее броским подзаголовком «Русский дипломат отказывается присоединиться к латиноамериканскому послу с целью поздравления Трумэна».

Никакой вражды между советским и мексиканским посольствами в действительности и в помине не было, что, кстати, ясно констатировал в официальном опровержении посол Нахера, опубликованном на следующий день в той же «Вашингтон пост» – к ее великому посрамлению. Но дыма без огня не бывает.

Истинным в корреспонденции было только утверждение о моем отказе от визита в Белый дом.

Предыстория моего «почти невероятного шага», по выражению газеты, такова.

14 августа советское посольство было извещено дуайеном дипкорпуса о том, что в дипкорпусе возникла идея нанести визит президенту Трумэну и поздравить его с победоносным окончанием войны против Японии. Идея эта с самого начала показалась мне сомнительной, прежде всего вследствие того, что заявление японского правительства от 14 августа еще не привело к фактическому окончанию войны. Как я отмечал выше, Квантунская армия продолжала сражаться против Красной Армии, и было неясно, получила ли она вообще приказ сложить оружие. Поздравлять в таких условиях Трумэна было равнозначно игнорированию того факта, что Красная Армия вынуждена вести военные действия, или же – изображению этих военных действий, как носящих локальный характер.

Я не знаю, кто именно в дипкорпусе выдвинул идею визита, не исключаю и того, что она была инспирирована госдепартаментом. Во всяком случае, ее объективный политический смысл заключался в том, чтобы выпятить на первый план роль США в войне с Японией и одновременно принизить успехи Красной Армии в разгроме японской армии.

Рождались у меня и другие поводы для сомнений в приемлемости затеи с визитом. Направленный мною в мексиканское посольство за соответствующими разъяснениями Ф. Т. Орехов принес неутешительные вести. Он ознакомился с текстом поздравления, которое дуайен собирался огласить от имени всего дипкорпуса. Текст в общих чертах подтверждал мои предположения. Мало того, Орехов выявил и другое неприглядное обстоятельство, на первый взгляд чисто протокольного порядка, а при ближайшем рассмотрении являвшееся политическим.

В качестве дуайена Франсиско Нахера должен был представлять президенту поочередно всех членов дипкорпуса. В каком порядке? Формально – по правилам протокола, учитывая ранги дипломатических представителей и даты их аккредитования при Белом доме. Но в данных обстоятельствах формальный подход был для нашего посольства абсолютно неприемлем. Дело в том, что мое положение Поверенного в делах автоматически ставило меня в иерархии дипкорпуса ниже послов и посланников, а совсем недавняя дата назначения переносила меня в самый конец протокольного списка.

Руководствовался я в данном случае отнюдь не мотивами личного престижа. Но о престиже своей Родины я обязан был заботиться. Допустимо ли было, чтобы представитель Советской державы, решающего фактора в победе над Японией, стал последним – последним! – в дипломатической очереди к «победоносному» президенту Трумэну? Согласиться на это значило бы сыграть на руку авторам хитроумной операции «Выпятить и принизить».

Но это еще не все. В списке дипкорпуса официально числились и «дипломатические представители» Латвии, Эстонии и Литвы. Фиктивные представители давно отсутствующих, однако признаваемых Соединенными Штатами буржуазных «правительств». И формально эти представители тоже обладали дипломатическим приоритетом над представителем Советского Союза! Немыслимая, абсурдная ситуация! Но как она ни была абсурдна, ни о каком отступлении от правил протокола и о том, чтобы пойти навстречу пожеланиям советского посольства о неформальном, политическом подходе, дуайен и слышать не хотел.

Вывод из всего этого вытекал только один: от визита в Белый дом следует уклониться, хотя такой шаг, бесспорно, чреват громким политическим резонансом. Сделать этот шаг я по собственной инициативе не мог. Поэтому в тот же день я телеграфно сообщил Молотову свои соображения на этот счет и внес предложение отказаться от визита. Мотивом для отказа мог послужить вполне основательный довод о преждевременности подобных протокольных мероприятий, поскольку военные действия в Маньчжурии еще продолжаются.

До 13 часов на следующий день ответная депеша наркома еще не поступила. А немного спустя, когда все дипломатические сотрудники посольства ушли завтракать, из мексиканского посольства неожиданно позвонили привратнику – за отсутствием более компетентных лиц. Представитель дуайена очень торопился. Дело в том, что госдепартамент с неуместной в данном случае оперативностью согласовал с Белым домом вопрос о визите дипкорпуса: он был намечен на 15 часов 30 минут в тот же день. Привратник сообщил мне об этом после моего возвращения в посольство, и я понял, что из-за наводящей на размышления поспешности госдепартамента и Белого дома я очутился в дипломатическом цейтноте. До времени сбора дипкорпуса в условленном месте оставалось всего полтора часа, а указаний из НКИД все еще не было. И тогда я решил действовать на свой страх и риск в духе своего предложения наркому, то есть не присоединяться к делегации, не давая пока – под предлогом моего отсутствия – никакого ответа дуайену.

Так я его и не дал в тот день. Телеграмма наркома, одобряющая мое предложение, пришла уже после того, как дипкорпус во главе с дуайеном почтительно принес Трумэну поздравление с окончанием неоконченной войны и успел покинуть Белый дом. В душе у меня воцарилось спокойствие. Приятно было сознавать, что посольство нашло правильный выход из весьма щекотливого положения и что его действия хотя и с опозданием, но одобрены.