22 сентября я вылетел из Москвы и к вечеру прибыл в Тегеран. Прожил я в нем почти четверо суток, так как с воздушным сообщением, как всегда, произошла какая-то заминка.

Но нет худа без добра. Во время моих двух предыдущих остановок в иранской столице мне было не до осмотра города. Теперь же, наоборот, времени у меня хватало, и я пользовался им, как заядлый турист. В моих туристских вылазках меня иногда сопровождал один из сотрудников советского посольства.

Мой вынужденный досуг кончился, когда американцы предоставили мне место в военно-транспортном самолете, отправляющемся 26 сентября в Каир.

В Каире, едва я появился в посольстве, мне показали только что полученную из Москвы телеграмму. В ней сообщалось, что мое назначение советником-посланником в Вашингтон официально утверждено, и мне предлагалось вылететь вместе с семьей в Москву для дальнейшего следования к месту новой работы. Никакого сюрприза для меня в шифровке не содержалось – разве что в ней недоставало сакраментального словечка «немедленно», к которому я так привык в годы войны. Его отсутствие я воспринял как молчаливое согласие Наркоминдела на то, чтобы выехать из Египта с соблюдением традиционных протокольных норм, о чем я говорил наркому еще в Москве.

Но было в телеграмме и нечто такое, что вызывало у меня недоумение. Зачем, спрашивается, мне лететь с семьей в Вашингтон по длиннейшему маршруту – через Москву, всю Сибирь, Аляску, Канаду и значительную часть территории США? Намного короче и легче, особенно для семьи, был воздушный маршрут от Каира через Северную Африку до Касабланки (в Марокко) и оттуда, через Азорские острова, на Вашингтон.

Я изложил эти соображения в ответной телеграмме и просил согласия на более короткий маршрут. К этому я добавил, что если мне нужно быть в Москве для получения инструкций в связи с новой работой, то я могу еще раз съездить туда один, без семьи.

Ожидая указаний, я занялся протокольными делами. В первую очередь я в самом конце сентября нанес визит Наххас-паше, известил его, что в связи с моим новым назначением в ближайшее время должен покинуть Египет. Известил я его также о том, что в начале октября уезжает из Каира и советник посольства Д. С. Солод, назначенный посланником в Сирию и Ливан, вследствие чего поверенным в делах после моего отъезда временно остается секретарь посольства П. М. Днепров. Наххас-паша, принявший меня в присутствии статс-секретаря Салахэддин-бея, не поскупился на сожаления по поводу отъезда сразу двух советских дипломатов и на комплименты в связи с нашей деятельностью по развитию дружественных отношений между Египтом и СССР.

В течение первой недели октября я встречался со многими коллегами по дипкорпусу и с теми лицами, официальное прощание с которыми предписывалось египетским протоколом. В целях экономии времени прощался я не только персонально, но и коллективно. 7 октября посольство устроило пятичасовой прием в моей квартире, где присутствовали члены правительства, общественные деятели, дипломаты.

Принимал я и сам некоторые приглашения. Напоследок не обошли меня своим вниманием король Фарук и Наххас-паша. Первый пригласил меня с женой посетить перед отъездом Луксор (в Верхнем Египте), а второй – на прощальный обед в МИД, наметив его на 12 октября – день нашего возвращения из Луксора. Оба приглашения были мною, разумеется, приняты.

Трехдневная поездка в Луксор, истинный заповедник бесчисленных памятников далекой старины, была незабываемым событием. К сожалению, мои приятные впечатления о нем были сильно омрачены теми новостями, которыми меня встретил Каир по возвращении.

Вернее, узнал я о них еще на обратном пути, в поезде, ознакомившись по газетам с текстом королевского рескрипта от 8 октября об отставке правительства Наххас-паши. Выходит, подумал я, что Фарук чувствует себя очень уверенно, если решил свергнуть вафдистское правительство и, таким образом, свести счеты со своим главным политическим врагом. Но этот решительный шаг короля означает по меньшей мере согласие со стороны Форин офис, который в последние годы делал ставку на Вафд. А может быть, даже не просто согласие, а прямой сговор с ним? По всей вероятности, Форин офис не простил Наххас-паше его смелой августовской речи и «посоветовал» Фаруку поставить во главе правительства деятеля с недвусмысленно проанглийской ориентацией.

Формирование нового кабинета король Фарук поручил лидеру проанглийской партии Саад Ахмеду Махиру, коллегами которого стали злейшие политические враги Наххас-паши. Министром иностранных дел был назначен другой лидер саадистов – Махмуд Нукраши-паша.

12 октября, явившись с поезда прямо в посольство, я нашел у себя на столе пригласительный билет-напоминание об обеде в МИД – о том самом прощальном обеде, который собирался мне дать в этот же день Наххас-паша. Только приглашение исходило уже от Махмуда Нукраши и его супруги.

Обед прошел не в такой дружественной атмосфере, к какой я привык в бытность Наххас-паши министром иностранных дел. Однако с формальной стороны все было в порядке.

Это был последний день моего пребывания в Египте. Еще утром в посольстве мне показали телеграмму, лаконично предписывавшую мне немедленно вылететь в Москву. Одному, без семьи. Немудрено, что я принял эту шифровку за согласие Наркоминдела на мое предложение, сделанное с декаду назад. Поэтому в дневнике за 12 октября я записал: «Завтра в 6 час. 30 мин. утра вылетаю в Тегеран для дальнейшего следования в Москву. Там должен получить указания по своей новой работе, после чего через Каир полечу в Вашингтон».

Я сильно заблуждался: вернуться в Каир мне было не суждено. И лететь предстояло не в Вашингтон…

В заключение коротко остановлюсь на политической ситуации в Египте в момент, когда я покидал его.

Король Фарук беспечно торжествовал победу, одержанную им с помощью англичан, и, видимо, воображал, что дело идет к укреплению его самодержавной власти. В действительности же он сидел на пороховой бочке. Его усилившиеся деспотические замашки, крайняя нравственная распущенность подрывали устои и без того шатавшегося феодально-помещичьего строя Египта. «Сам образ жизни Фарука, – отмечает египетский историк Абдрахман ар-Рафии в своей книге «Предыстория революции 1952 г.», – был сигналом к окончанию его эпохи; он соединял в себе все пороки, которыми обладали предшествовавшие ему правители». Бурный подъем национально-освободительного движения в первые послевоенные годы перерос вскоре в антимонархическую июльскую революцию 1952 года, возглавленную организацией «Свободные офицеры».

Исход ее всем известен. 26 июля король Фарук отрекся от престола и был изгнан из пределов страны. Египет – нынешняя Арабская Республика Египет – вступил на путь самостоятельного национального существования.

В предрассветных сумерках 13 октября я вышел к машине, которая уже сигналила, готовая отвезти меня на аэродром. Самолет поднялся в воздух точно по расписанию и к исходу дня исправно доставил меня в Тегеран, где я, как обычно, бесцельно проторчал несколько дней.

Двинулся я в дальнейший путь лишь 16-го, прилетев в тот же день вечером в дышавшую ранним, почти зимним холодом Москву. Поселился в гостинице «Националь».

На другой день после приезда в Москву я был принят наркомом. Он предложил мне энергично знакомиться с американскими делами, говорил о важности задач нашего посольства в Вашингтоне, о некоторых проблемах советско-американских отношений. В сущности, ничего нового об этом я не услышал и справедливо усомнился, что именно ради такого «инструктажа» был вызван в Москву. Нарком как будто чего-то недоговаривал.

Вечер 18-го каким-то чудом выдался для меня свободным, и я, раздобыв через Протокольный отдел билет в филиал МХАТа, отправился туда, чтобы насладиться остроумной «Школой злословия». Но… подойдя к своему месту в зрительном зале, я увидел, что там меня поджидает сотрудник Протокольного отдела. Оказывается, ему поручено было разыскать меня и доставить в Кремль на банкет у Председателя Совнаркома И. В. Сталина.