– Я всегда буду гордиться тем, что участвовал в историческом акте установления дипломатических отношений между нашими странами. Этот акт – знаменательная веха в истории Сирийской Республики, ибо он означает признание нашего молодого государства самой могущественной державой мира. Я со своей стороны также поздравляю вас и сердечнейшим образом благодарю за ваше содействие в этом деле. – Он крепко пожал мне руку и добавил: – Мы сегодня же сделаем это великое событие достоянием гласности. Пусть о нем узнают все сирийцы и весь мир.

Я напомнил ему о своей ноте, в которой содержалось предложение Наркоминдела опубликовать тексты обоих посланий одновременно 26 июля.

– Я согласен с этим, – ответил министр. – Но ведь краткое предварительное сообщение можно опубликовать и сегодня, не так ли? Просто немыслимо держать такую животрепещущую новость под спудом еще целых два дня! Вы не будете возражать?

Я не стал возражать, но поставил условие, чтобы сообщение было действительно кратким и не цитировало официальных документов – иначе возник бы ничем не оправданный разнобой в датах их опубликования. Министр принял это условие.

На этом мы с ним расстались – до новой встречи вечером на экстренном широком приеме в МИД.

До вечерней церемонии в МИД у нас оставалось около шести часов, и мы целиком посвятили их прогулке по Дамаску. Нашим гидом, знающим и толковым, был все тот же Хуссейн Марраш. Он так умело составил маршрут импровизированной экскурсии, что за один первый день нашего пребывания в Дамаске – первый день, свободный от «конспиративных» ограничений, – мы получили довольно отчетливое представление об этом древнем городе.

Около пяти часов дня мы вернулись в отель, чтобы привести себя в порядок. В холле я купил только что вышедшую вечернюю газету на французском языке и прочел броскую заметку – первое печатное упоминание о нашем пребывании в Сирии. Начиналась она такой высокопарной фразой:

«Нынешний день будет увековечен в нашей национальной истории тем, что в сирийской столице впервые находится Советский Министр». Дальше излагалась моя биография, заимствованная из прошлогодних египетских газет, и сообщалось, что сегодня вечером МИД устраивает в мою честь прием. Этим осведомленность газеты и исчерпывалась: ни одним словом она не обмолвилась ни о времени, ни о цели приезда нашей делегации, не говоря уже о важном результате советско-сирийских переговоров. Объяснялось это, безусловно, тем, что, подписывая номер в печать, ее редактор еще не получил пригласительного билета на прием в МИД, во второй половине дня разосланного во все редакции.

Заявившись незадолго до шести часов в кабинет Джемиля Мардам-бея, я застал его в довольно растрепанных чувствах. Организуя сегодняшний экстренный прием, все министерство иностранных дел, начиная с самого министра и кончая младшим сотрудником Протокольного отдела, буквально сбилось с ног. Приглашалось множество гостей – все члены правительства, депутаты парламента, члены дипкорпуса, представители английских и французских военных властей, журналисты и т. д. Их ждали из Дамаска и его окрестностей, из ближних городов Сирии, а также из Бейрута, постоянного местопребывания глав дипломатических миссий, аккредитованных одновременно при правительствах Сирии и Ливана.

Для подавляющего большинства гостей приглашение прозвучало как гром среди ясного неба. Дел у министерских работников было невпроворот. Возникали и досадные недоразумения. Все это не могло не нервировать министра.

Он протянул мне листок с отпечатанным на пишущей машинке французским текстом.

– Прошу вас, господин посол, ознакомиться с коммюнике, которое я сейчас оглашу на приеме, а затем отдел печати передаст и на радио. Составлено оно, пожалуй, не совсем гладко, но все необходимое в нем, по-моему, сказано.

Некоторой шероховатостью коммюнике действительно страдало.

Десяти – пятнадцати минут вполне хватило бы, чтобы исправить все встречавшиеся в тексте неточности и перепечатать его набело. Но минут этих уже недоставало. Шеф протокола нервно торопил министра с открытием приема. С озабоченным видом он повел меня и Джемиля Мардам-бея в обширный конференц-зал, очищенный от столов и кресел и гудевший от множества голосов.

Пройдя вместе со мной сквозь расступающуюся и аплодирующую толпу гостей, Мардам-бей остановился в сравнительно свободном конце зала, выждал, когда наступит тишина, представил меня собравшимся, вкратце рассказал о переговорах и дважды огласил предварительное коммюнике – по-арабски и по-французски. Оглашение каждого из текстов коммюнике также сопровождалось аплодисментами, которым, казалось, конца не будет.

И вдруг Мардам-бей предоставил слово мне. Говорю «вдруг», потому что он не предупредил меня о том, что от меня ждут выступления. Вероятно, это была импровизация министра – сегодня в министерстве все отдавало импровизацией. Так или иначе, а отмолчаться было нельзя. Произнося речь экспромтом, я заявил, что чрезвычайно доволен благоприятным исходом переговоров, отпустив при этом комплимент дипломатической опытности Мардам-бея, выразил уверенность, что дружественные отношения между Советским Союзом и Сирией пойдут на пользу обеим странам, и закончил лестными словами о сирийском гостеприимстве и неповторимых красотах Дамаска, часть которых я имел удовольствие лицезреть. Мой скромный экспромт был встречен незаслуженным восторгом.

А потом началась церемония представления гостей. Один за другим они вереницей подходили ко мне, называли себя и пожимали мне руку. Последними из всех продефилировали журналисты. По их лицам было видно, что они сгорают от нетерпения задать мне и Мардам-бею тысячу вопросов. Но церемония протекала так, что этой возможности им не представилось. В своих репортажах о приеме в МИД они не преминули с ехидцей отметить это неприятное для них обстоятельство.

В числе иностранных гостей помимо дипкорпуса и консулов присутствовал личный представитель английского посланника в Сирии и Ливане генерала Эдварда Спирса полковник Мак-Гарет. Забыв о традиционной британской сдержанности, он долго жал мне руку и проникновенным голосом поздравлял от своего имени и от имени генерала с дипломатическим успехом. Зато заметную сухость проявили делегат французского правительства Шатеньо и его заместитель полковник Олива-Роже, хотя они тоже пожимали мне руку и тоже поздравляли с дипломатическим успехом.

Едва церемония представления подошла к концу, как распахнулись боковые двери конференц-зала, открыв выход в тенистый сад министерства. Там, на садовых площадках вокруг журчащих фонтанов, красовались в лучах вечернего солнца длиннейшие столы, щедро уставленные яствами и напитками. Гости хлынули в сад, началась вторая, неофициальная часть приема.

Я также вкусил гастрономические дары МИД. Компанию мне составляли премьер-министр Саадалла Джабри-бей, Мардам-бей и ливанский министр иностранных дел Селим Такла. К нам то и дело подбирались бойкие журналисты, но шеф протокола и Хуссейн Марраш бдительно отражали все их атаки. А вскоре мы, все четверо, перешли в кабинет Мардам-бея, чтобы побеседовать без помех.

Селим Такла желал услышать от меня новости из Москвы. Ведь он приехал из Бейрута не ради одной лишь церемонии, но и для деловой встречи со мной. Я был рад сообщить ему, что ответ на предложение ливанского правительства получен: Советское правительство соглашается на переговоры в Ливане и уполномочило для этой цели меня.

– Прекрасно! – воскликнул Селим Такла. – Москва – неисчерпаемый источник приятных вестей. Сперва для Сирии, теперь для нас. Когда же мы приступим к переговорам? Вернее, мне следует спросить, когда же вы, ваше превосходительство, сможете, наконец, прибыть к нам?

– В один из ближайших дней, – неопределенно ответил я, зная со слов Мардам-бея, что сирийский МИД намечает для меня поездку по стране. – Мне только хотелось бы осмотреть Дамаск чуточку поосновательнее, чем сегодня.

– Ну, нет, ваше превосходительство, – засмеялся Саадалла Джабри-бей. – Так быстро мы вас не отпустим. После длительного заточения в Блудане вам необходимо проветрить голову на просторах Сирии. Я приглашаю вас проехать вместе со мной на наш север, в Халеб.