Но мало было привлечь способных людей. Одни способности — без знания, без понимания существа новой деятельности — были недостаточны. Нужна была усиленная подготовка. И она явилась в деятельности Юридических обществ и юридической литературы. Еще в 1863 году учреждено было в Москве, при университете, по мысли профессоров Лешкова и Баршева, Юридическое общество, разделенное на два отделения — уголовное и гражданское. Оно горячо и деятельно принялось учиться и учить в смысле практической подготовки своих членов к будущей судебной деятельности. С 1864 года в большой зале университета стали происходить примерные заседания по правилам Устава уголовного судопроизводства. Материалом служили сенатские дела; роли обвинителей, судей, защитников распределялись между членами Общества; присяжными, свидетелями и подсудимыми были студенты старших курсов юридического факультета, относившиеся к своей задаче очень добросовестно и вполне серьезно. Публика, посещавшая эти примерные заседания, вела себя очень сдержанно, и характер «представления», который они лег-, ко могли принять, совершенно отсутствовал. С молчаливым и серьезным вниманием, без всякой улыбки, выслушивалось, как какой-нибудь бородатый студент, на долю которого выпала роль подсудимой или свидетельницы, говорил на перекрестном допросе легким басом: «я пришла», «я увидела», «в это время я стирала белье» и т. д. Приговор импровизированных присяжных ожидался не без волнения… Эти заседания, впрочем, продолжались не очень долго. Материал для них перестали доставлять после того, как «присяжные Юридического общества» решили, выслушав горячие прения сторон, дело, подлежавшее пересмотру в общем собрании Сената, совсем иначе, чем оно было решено в департаменте…
Петербургское юридическое общество образовалось гораздо позже, в конце семидесятых годов, но ему предшествовали частные кружки, особенно много работавшие в ближайшие ко введению судебной реформы время. Один собирался в управлении петербургского генерал-губернатора, при деятельном участии покойного С. Ф. Христиановича, другой группировался около В. Д. Спасовича. Этот последний послужил ядром и непосредственным предшественником настоящего Юридического общества. И тут, в этих кружках, шла живая подготовка к практической деятельности, разбирались процессы, делались «пробы пера» будущих судебных ораторов.
Юридическая литература тоже много поработала по подготовке будущих судебных деятелей. С 1865 года «Журнал министерства юстиции», талантливо и с любовью редактируемый покойным профессором А. П. Чебышевым-Дмитриевым и П. А. Марковым, стал наполняться статьями и исследованиями по живым вопросам будущей судебной. практики. Можно сказать без преувеличения, что за 1865 и 1866 годы журнал этот дал по части судопроизводства и судоустройства такую массу полезного научного материала и серьезных исследований, что эти два года, по ценности своего литературно-юридического вклада, превосходят все предшествовавшие годы существования журнала, взятые вместе. Это было время необычного оживления юридической литературы. Она перестала довольствоваться бесплодными и бесцельными для правосудия экскурсиями в безобидную историко-правовую старину — и место исследований «О Ярославле сребре», «О кунах по древнейшему списку Русской Правды» и т. п. заняли работы Таганцева — о повторении преступлений и о гражданском иске в уголовном процессе, Андреевского и Градовского — по русскому государственному праву, Маркова — по гражданскому судопроизводству Англии. В это же время появился замечательный труд Буцковского о кассационном производстве и чрезвычайно интересные «юридические заметки и вопросы» Победоносцева (в «Журнале министерства юстиции»), вышло первое издание книги Квачевского о дознании и следствии и две «Настольные книги для мировых судей» — Л. И. Ланге и Железникова.
Это же время богато и переводами. Спасович перевел «Уголовное право Англии» Стифена, книгу глубокого содержания; Таганцев напечатал «Вопросы факта и права на суде присяжных» Гуго-Майера; Неклюдов издал «Учебник уголовного права» Бернера, со своими замечаниями и дополнениями; Ламанский перевел сочинение Миттермайера о суде присяжных. Все это, вместе с недавними переводами, под редакциею Унковского, сочинений того же Миттермайера (о судебной защите и об английском судопроизводстве) и Уильса (о косвенных уликах), составляло ценный и необходимый багаж для всякого юриста-практика. Нельзя не упомянуть, наконец, и о сборниках процессов Любавского, в которых целою вереницею тянулись как предметы изучения — лучшие иностранные процессы и как предметы полезного раздумья — процессы, веденные при условиях старого, дореформенного суда.
Все это давало возможность надеяться, что подходящие «люди» найдутся и что их первые шаги на новом поприще не будут сопряжены с особыми ошибками. Нашлись же мировые посредники первого призыва, с честью выполнявшие свою новую миссию, — должны были найтись и люди для суда, тем более, что у нас часто жалуются, что «нет людей», когда в сущности нет не людей, а условий для их деятельности. Являются условия — появляются неведомо откуда, из безвестной тьмы предполагаемого безличья, и деятели бодрые и добрые… В области нравственных требований есть тоже свой закон спроса и предложений. История нашей общественной жизни не раз доказывала его существование.
Но каковы бы ни были основания для надежды на успех реформы, одной ее было мало для осуществителей великого государственного дела. Нужна была вера в этот успех. Только она могла придать настоящую и прочную энергию и помочь довести дело до конца. Составители Судебных уставов были проникнуты верою в способность русского народа принять судебную реформу и разумно ею пользоваться. Представители министерства юстиции были полны тою же верою. Ее укрепляла и поддерживала верховная воля, твердая и проникнутая теплым участием к осуществлению великого дела, возвещенного с высоты престола в самом начале нового царствования. Еще в конце 1865 года, на отчете министра юстиции о подготовив тельных распоряжениях к осуществлению судебной реформы в 1866 году, рукою незабвенного государя было начертано: «Искренно благодарю за все, что уже исполнено, Да будет благословение Божие и на всех будущих наших начинаниях для благоденствия и славы России». Слова эти окрыляли работу, лежавшую на министерстве. Центром и душою ее был человек, которого Петербургское юридическое общество с гордостью считает своим председателем. Нисколько не умаляя заслуги Замятнина, состоявшей, главным образом, в верности, доходившей подчас до упорства, раз принятому направлению, будущий историк судебной реформы отведет равно почетное место в деле ее организации неутомимому и благородному товарищу Замятина — Николаю Ивановичу Стояновскому.
Время, назначенное для открытия судов, приближалось. 14 апреля 1866 г. император Александр l\ посетил помещение новых судебных учреждений в здании старого арсенала. После подробного осмотра государь, обращаясь к провожавшим его вновь назначенным чинам судебного ведомства, выразил надежду, что они оправдают оказанное им доверие, и на горячие и растроганные уверения их, что все силы их будут к этому направлены, сказал? Итак, в добрый час, начинайте благое дело!»
Дело, которое сам верховный устроитель его называл благим, было начато 16 апреля. В этот день помещение суда и судебной палаты было освящено, и тогда же в большой зале для заседаний с присяжными был установи лен образ с лампадою, пожертвованный воспитанниками Училища правоведения. Вслед затем в здании Сената было открыто первое общее собрание кассационных департаментов. Но настоящее торжество происходило на другой день, 17 апреля, в день рождения государя. Около часу дня с горельефа над воротами старого арсенала была снята завеса, и слова «правда и милость да царствуют в судах» впервые заблистали своими золотыми буквами над входом в новый суд. В ворота с этой надписью проехали и прошли— покойный принц Ольденбургский — этот просвещенный деятель на подкладке неисчерпаемой доброты, митрополит, всевозможные сановники, послы английский и французский и все те, кому служебное положение или принадлежность к составу новых судов давали возможность попасть на открытие. Все были оживлены, все блистало новизною. Новизна слышалась и в речи Замятнина, обращенной к новым судебным деятелям. Это не была обыкновенная, казенная речь, риторические фигуры которой, звучно рассекая воздух, не трогают сердца, не шевелят мысли. В ней чувствовалось сознание значения переживаемой минуты и слышалось ясное определение обязанностей, создаваемых новым положением. Упомянув, что царь-освободитель, даровавший крестьянам свободу от крепостной зависимости и сливший затем отдельные сословия в одну общую земскую семью, совершает новый подвиг своей благотворной деятельностью, даруя судебным установлениям полную самостоятельность, министр указывал на великие обязанности и ответственность, возлагаемые этим на судебное ведомство. «Никому уже, — говорил он, — не будет права ссылаться, в оправдание своих действий и решений, ни на несовершенство порядка судопроизводства, потому что каждому даются в руководство новые Уставы, составляющие последнее слово юридической науки, ни на недостатки законов о доказательствах, потому что определение силы их предоставляется голосу совести». Речь кончалась мольбою — да дарует господь каждому, в пределах возлагаемых на него обязанностей, силу неуклонно, в чистоте помыслов и действий, с пользою для отечества стремиться к выполнению великих предначертаний монарха и ожиданий России. В ней были не только прочувствованные, но и красивые места. «Завязывая свои глаза, — сказал Замятнин судьям, — пред всякими посторонними и внешними влияниями, вы тем полнее раскроете внутренние очи совести и тем беспристрастнее будете взвешивать правоту или неправоту подлежащих вашему обсуждению требований и деяний».
