Как уже говорилось выше, окончание публикации романа совпало с выступлением его автора по Делу Дрейфуса и с судом над Золя, превратившимся в шумный процесс, который взволновал всю читающую Францию. Католическая печать обрушивала на «Париж» и его автора всевозможные обвинения и обливала Золя грязью. Критик журнала «Кензен» Камилл Верньоль в злобной рецензии называл Золя «Омэ на Синае», имея в виду аптекаря Омэ из «Госпожи Бовари», — теперь он якобы вознамерился стать пророком человечества, новым Моисеем. Но Верньоль ядовито замечал, что Моисей из Золя не получился, — автор «Парижа» буржуа по происхождению и характеру, пристрастиям, привычкам. И бунт его тоже буржуазный — бессильный и смешной. Столь же озлобленный характер носила статья старого идейного противника Золя, неокатолика Ф. Брюнетьера в «Ревю де Де Монд», где незадолго перед тем, 15 марта 1888 года, была напечатана статья того же автора «После суда» — о том, что антисемитизм законная реакция французов на захват их страны евреями, масонами и протестантами. Этот «теоретик» и апологет антисемитизма с лицемерной снисходительностью писал о романе Золя, что в нем даже есть «крохи метких наблюдений». «Париж» значительно выше «Рима» и даже «Лурда». Но все остальное Брюнетьер отрицает: Золя не эволюционировал в течение четверти века; все вокруг изменилось, а Золя остался верен стилю своей «Западни» и рассуждениям флоберовского аптекаря Омэ. Главная тема Парижа — «дехристианизация аббата Фромана». Каковы же ее причины? Чисто физиологические: «В его жизни появилась женщина… От души пожалеем беднягу аббата Фромана». Идейное богатство Золя невелико: безграничная вера в силу науки, банкротство милосердия, разложение буржуазии — «вот вся политика, вся социология, вся философия г-на Золя». Он противопоставляет буржуазию и народ, простодушно полагая, что еще есть на свете общественные классы. «О опасная власть слов! Все эти классы — плод воображения… Сегодня во Франции нет ни „буржуазии“, ни „четвертого сословия“, а лишь, как повсюду, богатые и бедные»… «В „Трех городах“ Золя явно сделал усилие — надо отдать ему справедливость, — желая понять множество вещей, которые до сих пор были ему неведомы. Едва ли это ему удалось» (15 апреля 1898 г.).
Так реагировала пресса откровенно реакционная. Немногочисленная печать анархистов приняла «Париж» с холодной сдержанностью. Известный анархистский публицист и теоретик Ж. Грав в Литературном приложении к «Тан нуво» пытался одобрить Золя за его обращение к современным событиям и за яркий образ Сальва-Вайяна, но в изображении Золя, констатирует Грав, почти все участники анархистского движения воры, мошенники, снобы, провокаторы. И все же Грав берет Золя под защиту от мракобесов. «Буржуазия, — пишет он, — поносит Золя, называет его анархистом — за то, что, говоря об анархистах, он попытался отдать себе отчет в том, о чем они мыслят и чего хотят… Не думаю, чтобы Золя был анархистом. Он довольствуется тем, что, по мере своих сил, ищет истину, что выражает ее так, как он ее понял, создавая свое произведение, не думая о тех, кто мог бы быть им недоволен. Анархисты хотят того же самого. Но у Золя это — неосознанный анархизм» (1898, № 51).
Демократическая и радикальная печать восприняла «Париж» с глубоким сочувствием, как гражданский подвиг великого писателя. Она неизменно оценивала книгу в связи с политическими действиями писателя. Так, Гюстав Кан писал в «Ревю бланш»: «Париж Золя — это Париж людей действия и непосредственной мысли. У них есть политические теории… В „Париже“ я вижу не только прекрасный роман, но и акт гражданского мужества… Сто тысяч экземпляров этого романа, распроданных во всех концах земного шара, понесут миру доказательство благородства и возвышенности французского гения» (15 февраля 1898 г.). Пьер Брюла — в «Друа де л’ом»: «Никогда Золя в такой степени, как здесь, не раскрывал нам свой пламенный идеал, свою душу апостола революции, которая неизменно устремлена к пониманию жизни, все более широкому и прочувствованному, но также и героическому. Он не думал ни о Вольтере, ни о Каласе; он не думал о славе, он только подчинился своей природе, своему порыву, зову совести. Уверенный в невиновности Дрейфуса, он мог действовать только так. От идей он перешел к действиям, он лишь применил свою доктрину, он стал велик, сам того не желая, не зная, естественно, как люди дышат. Вот что начинаешь понимать, прочитав эту книгу» (15 марта 1898 г.). Гюстав Жеффруа в газете «Орор», незадолго до того опубликовавшей письмо Золя к президенту республики, так оценивал героиню романа «Париж» Марию: «…эту девушку, такую прямую, такую чистую, мечтающую стать женой и матерью, — мы уже знаем ее, она под другими именами проходила по страницам писателя. Эта свободная и гордая муза поэта истины, который дождался славной участи, — достигнув апогея жизни, полностью реализовать свой идеал, примирить в нем мечту и действие». Г. Жеффруа, однако, ловит Золя на противоречии; автор «Парижа» приходит к выводу о том, что единственной реально революционной силой в обществе является паука, и все же «после того, как он долго был одиноким писателем… испытал внезапное желание броситься в социальную схватку, ринуться в атаку, — не будучи уверен, что кто-нибудь поддержит его, — в атаку на одну из тех крепостей древности, которые остались посреди нового общества» (10 марта 1898 г.).
Так оценивала роман Золя радикальная печать.
Пресса социалистическая, отдавая должное мужеству писателя, приняла роман с серьезными оговорками. Известный публицист Эжен Фурньер писал в журнале «Ревю сосиалист», что Золя привел своих героев к выводу, будто бы насилие бесплодно и вредно и общество будет двигаться вперед благодаря науке — «революционной силе современности». В сущности, его роман — апология реформизма. Обращаясь к маленькому Жану, сыну Пьера Фромана, которому его отец обеспечил ренту, критик спрашивает: «Что ты сделаешь с нею, малыш, когда станешь мужчиной? Какому делу защиты истины и справедливости посвятишь ты досуг, который и та и другая обеспечат тебе с колыбели? Отважный труженик Золя мощной рукой очистил от кустов социальный лес, но лес замкнулся позади него, еще более глухой и непроходимый» (март 1898 г.).
Золя вступил в полемику с Э. Фурньером — он ценил его мнение и мнение представляемой им партии. «Мне хочется защитить мое заключение, — писал он в открытом письме, — и обратить Ваше внимание на то, что я просто хотел дать будущим действиям человечества более широкое поле, не связывая их никакими доктринами, никакой группой, поручая будущее науке, то есть полному познанию людей и вещей. Однако я не хотел бы вступать с Вами в дискуссию, зачем? Ведь мы оба придерживаемся одного мнения по поводу цели, которой надо достичь, — дать людям как можно больше справедливости, как можно больше счастья». Ближайшая, апрельская, книжка «Ревю сосиалист» опубликовала ответ Фурньера, который заявлял, что он высоко оценивает роман «Париж» и только хочет опровергнуть фаталистический тезис Вертело, принятый Золя, будто бы «наука-орудие может переделать мир без участия человека-рабочего». Гильом не революционер, а бунтарь, — понятно, что орудие выпадает у него из рук. Но есть ведь и настоящие революционеры, жаждущие поставить науку на службу своим убеждениям. «Мой прославленный оппонент, который ценит жизнь сознательную и волевую и который в последние дни отдал этой жизни столь благородную дань, не увидел в своем произведении таких людей». В конце ответа Фурньер называет автора «Парижа» — «великий гражданин, который в эти дни прибавил к своим творениям, дарующим людям свет, подвиг во имя справедливости». Жан Жорес в большой рецензии на роман «Париж» присоединился к «убедительной статье Фурньера», в которой главный недостаток книги Золя охарактеризован как — по словам Жореса — «неточное и неполное представление о социализме». Золя полагает, что социализм — это некая кучка заговорщиков, которые стремятся свалить кабинет министров и воображают, будто после двух-трех правительственных кризисов они захватят власть и «в диктаторском порядке осуществят всеобщее счастье». Жорес пишет, что неприятно в этом итоговом труде увидеть ложное изображение массового движения, вот уже пятнадцать лет развивающегося во всей стране и видящего подготовку будущего общества в «непрестанном и всестороннем воспитании пролетариата, в пробуждении у пролетариата сознания его великой исторической миссии». Впрочем, продолжает Жорес, главная беда Золя в другом: в неверном понимании роли науки. Конечно, и социалисты придают огромное значение научному прогрессу, но Золя ошибается, когда полагает, «что одна только наука, без боевых действий со стороны людей, совершит революционный переворот в обществе. Да, совершенствуя средства производства, создавая машины, химию, она создает возможность новых социальных форм. Но она создает лишь возможность». Жорес делает окончательный вывод: «Нет, прогресса науки недостаточно для победы справедливости. Наука только укрепит силы капитализма, если мы не опрокинем самый капитализм». Жорес завершает статью восхищенной оценкой гражданского мужества Золя, выступившего в защиту Дрейфуса, но и он с некоторой долей иронии ловит Золя на противоречии: автор «Парижа» не положился на научный прогресс, он выступил как боец и гражданин, — «надо было, чтобы он выпрямился во весь рост, чтобы он испустил этот крик гнева, чтобы он вышел из этого состояния научного квиетизма, к которому, кажется, приходит его книга. Революционным актом, чем-то вроде общественного скандала он приблизил час Истины и Права» («Ла лантерн», 20 марта 1898 г.).
