Валентина хохотала, как безумная. Констанс с видом оскорбленной невинности поджала губы. Но у Моранжа невольно вырвался возглас глубокого сожаления, в голосе его послышались слезы:

— Ах, до чего же вы правы!

Пораженные сами своим порывом, Матье и Марианна, которые не собирались целоваться при посторонних, молча и удивленно посмотрели друг на друга. Потом оба рассмеялись и весело попросили прощения у собравшихся. Любить! Любить! Быть способным любить! В этом — здоровье, в этом воля и мощь!

— Итак, — лукаво проговорил Бошен, — теперь дело за шестым! Сегодняшняя ночь — для шестого!

Жерве, неуверенно ковыляя, направился к старшим братьям и сестренке, которые играли с другими детьми и носились галопом по озаренному солнцем саду.

— Ну, разумеется, будет и шестой! — сказал Матье, а Марианна подтвердила его слова нежным кивком головы.

И Матье, сопроводив свои слова широким жестом, обнявшим необозримые поля, где под ветерком волновалась нива, сулившая богатый урожай, повторил:

— Будет и шестой, потому что пропитание ему обеспечено!

Это был возглас энергичного, волевого человека, давшего зарок, производя на свет ребенка, заранее обеспечивать ему пропитание. Он считал это делом чести, его совесть была спокойна, ибо он твердо решил не плодить паразитов. По мере увеличения семьи будут расширяться и новые пахотные земли, отвоеванные у болот, песков и камней. Земля и женщина совместно довершат дело созидания, восторжествуют над самым страшным злом — вырождением, утвердят жизнь, ее богатство и силу.

Прошло четыре года. И за это время у Матье и Марианны родилось еще двое детей: к концу первого года — девочка, а спустя три года — мальчик. И всякий раз с прибавлением семейства разрастались и земельные угодья Шантебле; сперва прикупили двадцать гектаров еще не освоенной тучной земли на заболоченном плоскогорье, потом обширный участок леса и пустоши, которая постепенно начала оживать, плодоносить, напоенная водой оросительных каналов. Это была неопровержимая победа жизни, плодородия, расцветавшего под благодатными лучами солнца, победа труда, труда, созидающего без устали, наперекор всем препятствиям и мукам, вознаграждающего за все потери и ежечасно наполняющего артерии мира радостью, силой и здоровьем.

Зайдя как-то к Сегену, чтобы столковаться с ним о покупке леса и пустоши, Матье застал у него Серафину. Сеген, довольный, что ему исправно, в установленные сроки вносят плату, в восторге от того, что он постепенно избавится от бесплодного участка, уже давно ставшего для него обузой, всякий раз, заключая новую сделку, беззаботно подписывал купчую. В этот день он настойчиво приглашал Матье отобедать у них. Но тот спешил в Шантебле: там уже началась жатва. Серафина, которая с улыбкой прислушивалась к их разговору, вдруг нарушила молчание, едва Матье сказал, что собирается нанять экипаж, чтобы вовремя поспеть к поезду на Северный вокзал.

— Карета ждет меня внизу, нам по пути. Если хотите, я подвезу вас.

Матье взглянул на нее: отказ сделал бы его смешным в ее глазах и дал бы повод думать, будто после стольких лет разрыва он боится ее, тем более что теперь он чувствовал себя неуязвимым.

— Охотно. Благодарю вас за любезное приглашение, — сказал он.

Когда карета, обитая зеленым шелком, быстро покатила по улице, Серафина, очутившись с глазу на глаз с Матье, заговорила с чарующей откровенностью, необычайно дружелюбно и даже растроганно.

— Ах, друг мой, вы и не знаете, какую радость доставили мне, согласившись провести со мной несколько минут. Мне всегда кажется, что вы избегаете меня, право, можно подумать, будто вы опасаетесь, как бы я не бросилась вам на шею. Конечно, было время, когда я мечтала вернуть те сладостные часы, память о которых так мне дорога. Но, боже мой, как это теперь далеко! И вы правы, не желая все портить новым сближением. Клянусь, я хочу только одного — вашей дружбы, скажу больше — вы единственный мужчина, которому я отвела в своем сердце место друга. Как чудесно довериться вам, поведать о том, о чем я не рассказываю никому, даже женщинам! Стоит вам захотеть, и мы станем искренними друзьями, а мне это так нужно, так нужно…

Она действительно была взволнована. Как могло случиться, что человек, которому она некогда принадлежала и который пренебрег ею, до сих пор значил для нее так много, для нее, такой бессердечной к мужчинам, охотившейся за ними лишь для того, чтобы получить свое, а затем бросить? Она держалась с Матье по-родственному, испытывая неведомую ей радость оттого, что могла открыть душу, пожаловаться на свою участь.

— Я совсем не так счастлива, как кажется, мой добрый друг, я живу в постоянном страхе… Да, да, ни вы, ни кто другой не знал, что я чуть не оказалась матерью. Мне просто посчастливилось — на третьем месяце произошел выкидыш. Но ведь это не сегодня-завтра может повториться… О, конечно, вы человек добродетельный, вы непременно посоветуете мне снова выйти замуж, иметь детей. Но, что поделаешь, это не для меня, я только любовница, и к тому же любовница довольно требовательная, вам я могу в этом признаться — да вы и сами это знаете.

И хотя в словах ее звучала печаль, она негромко рассмеялась страстным, волнующим, призывным смехом, и на бесстыдно зовущем лице ее, окаймленном огненно-рыжими непокорными кудрями, засверкали глаза. В самом деле, ее неуемное желание с годами лишь возрастало. Она гордилась тем, что в тридцать пять лет все еще обладает дерзкой красотой, мраморными плечами и шеей, которых не коснулось время. Она даже уверяла, что становится все моложе, горячее, ненасытнее, и ее ничуть не тревожило приближение старости; страдала она лишь оттого, что не знала, каким образом, безнаказанно удовлетворяя свои желания, избежать печальных последствий. До сих пор ей весьма искусно удавалось сохранять свое положение в свете — незапятнанную репутацию богатой вдовы, принятой повсюду, вольной менять любовников чуть ли не каждую неделю, заводить их по двое и даже по пол-дюжине разом, лишь бы о них никто не знал, — она никогда не афишировала своих связей, храня их тайну в укромном будуаре своего особняка на улице Мариньян. Поговаривали даже, будто в иные вечера, обезумев от любовной жажды, она переодевалась служанкой и, подобно ненасытным императрицам Древнего Рима, рыскала по улицам подозрительных кварталов в поисках грубых самцов с их необузданными ласками. Она искала чудовищ, она горела желанием познать самое низменное соитие. И естественно, что во время этого неистового разгула, когда ее партнерами оказывались подчас пьяные мужчины, обходившиеся с ней самым бесцеремонным образом, опасность забеременеть еще возрастала.

Сперва Матье несколько удивила такая откровенность, но он тут же почувствовал к Серафине какую-то тревожную жалость, словно перед ним была больная. Он тоже невольно улыбнулся, подумав обо всех этих многочисленных любителях и любительницах всевозможных ухищрений, которые, невзирая на все свои упорные усилия обмануть природу, в конце концов остаются в дураках.

— Ведь вы так верили во всякие средства! — не без иронии заметил он. — Неужели ничего больше нельзя придумать?

— Всего не предусмотришь! — воскликнула она. — Попадаются ужасно неловкие, да и обстоятельства не всегда позволяют. На всякий час не остережешься.

Тут Серафина совсем позабыла, что она женщина: казалось, это без стеснения беседуют друг с другом двое мужчин. С высокомерным вызовом, в котором сказалась вся ненасытность ее желаний, она заносчиво добавила:

— К тому же я ненавижу и презираю все эти уловки. Что может быть отвратительнее и глупее? Они портят, умаляют, губят всякое удовольствие. Представьте себе любовников, которые вынуждены сдерживать себя, которые только и думают, как бы не забыться! В таком случае, не проще ли сразу разойтись, вообще ничего не начинать, раз все равно останавливаешься на полдороге. Не скрою, меня это бесит, и я пошла бы на любой риск, если бы не боялась попасть в неприятную историю, лишиться покоя. Поэтому-то я такая же трусиха, как и все прочие женщины.