Потом, когда Валентина и Марианна, поддавшись непреодолимому желанию, вновь заговорили друг с другом о своем положении, о своих тревогах и надеждах, Сеген стал жаловаться Матье на неприятности в связи со своим поместьем Шантебле. Дичи там становится все меньше и меньше, теперь уже не так легко, как прежде, распределять акции среди любителей охоты. Сеген не скрыл, что был бы весьма рад избавиться от Шантебле, но где найти покупателя на эти не приносящие дохода леса, на огромные пустоши и болота, на каменистые холмы?! Матье слушал очень внимательно, потому что его сильно интересовало это поместье и он хорошо изучил его, исходив вдоль и поперек прошлым летом.
— Неужели и впрямь все эти земли невозможно обработать? — спросил Матье. — Обидно смотреть, когда такие угодья пропадают втуне.
— Обработать! — воскликнул Сеген. — Хотел бы я посмотреть на такое чудо! Там никогда ничего не соберешь, кроме камней да лягушек.
Подали десерт, и Марианна напомнила Валентине, что та обещала позвать детей: ей ужасно хочется посмотреть на них, расцеловать их. Но тут произошло событие, вновь отвлекшее внимание присутствующих.
Вошел дворецкий и доложил вполголоса хозяйке:
— Господин Сантер просит принять его.
Валентина издала возглас радостного изумления.
— А, так он еще помнит нас!.. Да, да, конечно, просите его.
И когда Сантер, несколько озадаченный видом накрытого стола и присутствием гостей, склонился к руке хозяйки, она томно проговорила:
— Оказывается, вы живы, дорогой друг? Уже две недели вас не видно… Нет, нет, не извиняйтесь… Это так естественно, все меня покинули.
Пожав руку гостя, Сеген не отказал себе в удовольствии позубоскалить, направив два-три упрека в его адрес. Беременность Валентины неожиданно прервала ловко начатую писателем кампанию обольщения. И он счел за благо появляться у Сегенов как можно реже. Он так же, как и муж, находил теперь Валентину не слишком привлекательной, а ее общество скучным. Вот он пока и занял выжидательную позицию, отложив решительный удар до более благоприятного момента. Однако во время своих редких посещений он проявлял удвоенную любезность и нежную почтительность в отношении Валентины, зная, что она, оскорбленная, уязвленная грубостью мужа, будет вдвойне благодарна своему поклоннику.
— О дорогой друг, я не захожу лишь по скромности, боюсь обеспокоить вас! И потом, вы сами знаете, сейчас идут репетиции моей пьесы, и у меня каждая минута на счету.
И Сантер не преминул тут же осыпать ее комплиментами, причем в голосе его чувствовалось почтительное восхищение.
— Вы прелестны в этой блузе, которая любую другую женщину просто изуродовала бы. Да, да, именно — прелестны!
Эти слова позабавили Сегена, увидевшего в комплименте лишь насмешку. Несмотря на свою чудовищную ревность, он никогда не думал, что Сантер, которому он чуть ли не навязывал свою жену, может стать ее любовником; наоборот, он настаивал на этой противоестественной дружбе, особенно противоестественной потому, что сам муж вовлекал обоих в более чем вольные разговоры. Когда на него накатывал приступ безумной ярости, он кричал жене, что она носит не его ребенка, и подчас позволял себе самые чудовищные оскорбления, обвиняя ее в преступной связи с кем-либо из слуг или даже вообще с первым встречным. Но Сантер был для него просто другом, и однажды он чуть было не затащил его в ванную комнату посмотреть, как забавно выглядит Валентина в воде.
— Он же над тобой смеется! — пояснил жене Сеген.
Но Валентина кинула на Сантера взгляд, полный бесконечной благодарности. Чувствовалось, что она никогда не забудет его добрых слов.
Пожав руку Матье, Сантер склонился перед Марианной, которой его представила хозяйка дома. Еще одна беременная женщина, — две эти дамы в тягости, сидевшие друг против друга рядом со своими мужьями, показались писателю неслыханно комичными, но он поспешил скрыть промелькнувшую на его губах насмешливую улыбку под удвоенной порцией любезностей, рассыпаясь в извинениях по поводу того, что пришел слишком рано, когда завтрак еще не окончен. Тут Сеген опять надулся, заявив, что им очень медленно подают. Валентина в ответ позволила себе заметить, что он сам виноват, всех заставил себя ждать. Снова чуть было не вспыхнула ссора.
Кофе и ликеры сервировали на другом столе обширной комнаты, а с того стола, на котором завтракали, дворецкий торопливо убирал посуду. Валентина вновь томно растянулась среди мехов на диване, попросив своих сотрапезников самим обслуживать себя, так как она не в состоянии выполнять обязанности хозяйки. Марианна вызвалась заменить ее и принялась, весело и добродушно улыбаясь, разливать кофе, уверяя, что рада немножко подвигаться. После кофе Марианна налила по рюмочке коньяку мужчинам, и дамы разрешили им закурить.
— Ах, дорогой мой! — вдруг сказал Сантер, обращаясь к Сегену. — Вы и представить себе не можете, на какой интересной операции мне довелось присутствовать сегодня в клинике доктора Года.
Но его перебил новый посетитель. Доложили о баронессе Лович, которая прибыла справиться о здоровье хозяйки дома. Гостью попросили подняться; войдя в кабинет, она сразу бросилась к Валентине и воскликнула:
— Я вовсе не хочу вас беспокоить, дорогая, я просто счастлива возможности обнять вас и сказать, что сочувствую вам от всего сердца!
Тут она добавила, что рада повидать своих друзей, и всем по очереди пожала руки. Когда дело дошло до Матье, ему почудилось, будто ее короткое, но крепкое рукопожатие полно особого значения, так как оно сопровождалось вызывающе насмешливой улыбкой, с которой баронесса неизменно встречала его с тех пор, как он пренебрег ею. Серафина гораздо откровеннее, чем Сантер, показала, насколько смешными кажутся ей эти беременные женщины, решившие попировать вместе. Продолжая в душе смеяться над этим на редкость комическим зрелищем, баронесса горделиво выпрямилась, чем еще сильнее подчеркнула свою завлекательную красоту, тонкую талию, свое крупное, гибкое, горячее тело. Никогда еще она с таким упоением не предавалась своей свободе и заботилась лишь о том, чтобы по-прежнему оставаться светской дамой, которую принимают в лучших домах Парижа, видят на всех пышных празднествах.
С язвительным видом она обратилась к своей кузине Марианне:
— Ну что ж, милочка, вы должны быть счастливы — пятый уже почти готов, можно подумать и о шестом… Да нет, поверьте, я ничуть не шучу. Я отлично понимаю, что, уж если любишь детей, нужно идти до дюжины.
— Двенадцать детей, — спокойно улыбаясь, ответила Марианна, — именно так я и наметила, именно это количество вполне меня устроит.
— Великий боже! — простонала Валентина. — Что касается меня, я клянусь впредь никогда больше не иметь детей, если, конечно, останусь жива.
Сеген, не переставая злобно хихикать, решил вернуться к разговору с Сантером, прерванному появлением баронессы.
— Итак, вы сказали, что видели какую-то необыкновенную операцию в клинике доктора Года.
Но баронесса с загоревшимся взглядом вновь перебила собеседников:
— Вы знаете доктора Года? О, умоляю, расскажите мне о нем. Я со всех сторон слышу, что это изумительный человек.
Романист любезно улыбнулся.
— Вот именно изумительный. Мне потребовались кое-какие материалы для наброска, и он разрешил мне присутствовать при нескольких операциях. Впрочем, сейчас эти операции в большой моде, на них ходят, как на спектакль; я встретил там всех завсегдатаев парижских премьер, даже кое-кого из дам… Год берет женщину, берет вторую, третью и на ваших глазах одним мановением руки, с необычайным мастерством и блеском, так что хочется аплодировать, удаляет им все, ну буквально все, и, как он утверждает, без всяких пагубных последствий. Просто потрясающе!
Серафина даже вспыхнула от восхищения и, повернувшись к Валентине, которая жадно ловила каждое слово, сказала:
— Ну как, дорогая, недурно бы рискнуть, чтобы не попасться, как вы… Маг и волшебник — так мне его и аттестовали. И, говорят, недурен собой, всегда бодр и весел. Вот это человек!
