— Не сомневайтесь, Люк, я все знала, и я останусь лишь преданным и братски любящим вас другом.

— Ах, Сэрэтта! — повторил еле слышно Люк. — Ах, мой чудесный и несчастливый друг!

Видя изнеможение раненого, доктор Новар вмешался и строго запретил ему разговаривать. Добрейший доктор был чрезвычайно доволен всем тем, что ему только что довелось услышать. У раненого будет сестра и будет жена, чтобы ухаживать за ним, — вот и прекрасно; но нужно быть благоразумным и не волноваться, а то может начаться жар. Люк обещал быть благоразумным; он уже не пытался разговаривать, а только бросал нежные взгляды на Жозину и Сэрэтту, стоявших, как два ангела, по обе стороны его ложа.

Наступило долгов молчание. Кровь апостола пролилась, из Голгофы должна была родиться победа. Обе женщины нежно хлопотали вокруг раненого; он открыл глаза и поблагодарил их. Потом заснул, прошептав:

— Наконец-то пришла любовь, теперь мы победим.

Произошли осложнения, Люк чуть не умер. Два дня думали, что спасения нет. Жозина и Сэрэтта не отходили от его изголовья, даже Жордан сидел у постели раненого, забросив свою лабораторию, чего он не делал со времени болезни матери. Глубокое отчаяние поселилось в этих любящих сердцах при мысли о том, что дорогое для них существо с минуты на минуту может испустить последний вздох.

Удар ножа, сразивший Люка, взбудоражил Крешри. В цехах царила грусть, работа продолжалась, но люди то и дело спрашивали о состоянии больного; рабочие почувствовали себя солидарными, все ощущали беспокойство и любовь к Люку. Бессмысленное убийство, пролитая кровь сблизила их с Люком больше, чем могли бы это сделать целые годы совместной работы на новых началах. Даже в Боклере многие почувствовали симпатию к Люку: ведь он был так молод, так красив, так деятелен, ведь все его преступление состояло в том, что он стремился к справедливости и полюбил прелестную женщину, которую муж осыпал оскорблениями и побоями. В общем, никто не возмущался при известии, что беременная Жозина переселилась к умирающему Люку. Это находили вполне естественным: разве он не был отцом ее ребенка? Разве Люк и Жозина не купили ценою своих страданий право жить вместе? С другой стороны, жандармы, устремившиеся в погоню за Рагю, так и не смогли напасть на след убийцы: двухнедельные поиски остались тщетными. Казалось, сама судьба взяла на себя развязку этой драмы: в глубине одного из оврагов Блезских гор нашли полусъеденный волками труп мужчины, и некоторые утверждали, что узнают в нем обезображенные останки Рагю. Официально факт смерти Рагю не мог быть установлен, но утвердилась версия, что Рагю погиб либо вследствие несчастного случая, либо покончив с собой в припадке бешеного исступления. Жозина, таким образом, сделалась вдовой. Почему же в таком случае не могла она жить вместе с Люком? Почему бы Жорданам не принять к себе эту чету? И так естествен, так прочен, так нерасторжим был этот союз, что никто впоследствии не вспоминал о том обстоятельстве, что Люк и Жозина не были повенчаны законным браком.

Наконец, солнечным февральским утром, доктор Новар поручился за жизнь Люка; и действительно, через несколько дней уже стало ясно, что больной поправляется. Жордан в восторге вернулся в свою лабораторию. У постели Люка оставались Сэрэтта и Жозина. Они были утомлены от бессонных ночей, но полны счастья. Жозина, несмотря на свое положение, не щадила себя; теперь она жестоко страдала, хотя и скрывала это. Однажды, едва встав с постели, она почувствовала приближение родовых мук. И этим солнечным утром ранней весны, когда она присутствовала при первом завтраке Люка — доктор позволил раненому съесть яйцо, — возрастающая боль вырвала у нее слабый крик.

— Что с тобой, Жозина, дорогая?

Жозина попыталась побороть себя, но боль так усилилась, что ей пришлось сдаться.

— О Люк! Кажется, настало время.

Люк понял и бурно обрадовался; но, заметив, что молодая женщина бледнеет и шатается, он встревожился.

— Жозина, Жозина, теперь настала твоя очередь страдать, — но во имя такого святого дела, такого великого счастья!

Прибежала Сэрэтта, находившаяся рядом, в маленькой гостиной; она немедленно предложила перенести Жозину в другое помещение: во флигеле не было второй спальни; здесь же оставить роженицу казалось невозможным. Но Люк взмолился:

— О нет, мой друг! Не уводите Жозину. Я буду страшно беспокоиться. А потом, ведь она здесь у себя, ничто не может теснее связать нас, чем рождение этого ребенка… Можно будет как-нибудь устроиться, хотя бы поставить кровать в гостиной.

Жозина, сотрясаемая жестокой болью, упала в кресло. Сначала и она просила увести ее. Но теперь, когда она услышала слова Люка, на устах ее появилась дивная улыбка. Люк прав: разве может она теперь покинуть его, разве не должно дорогое дитя окончательно скрепить их нерасторжимую связь? Поняла Люка и нежная, самоотверженная Сэрэтта, она молча согласилась на его просьбу. В эту минуту вошел доктор Новар, который каждое утро навещал раненого.

— Стало быть, я прихожу вовремя? — сказал он весело. — Вот у меня и двое больных вместо одного. Но за папашу я уже не беспокоюсь, а за мамашу никогда не беспокоился. Все обойдется как нельзя лучше.

В несколько минут было устроено ложе. В гостиной стоял широкий диван; его выдвинули на середину комнаты, принесли матрац, и постель была готова. И тут же с необычайной быстротой и легкостью начались роды. Доктор продолжал посмеиваться, шутливо жалея о том, что напрасно он не остался дома, раз все идет так хорошо. По требованию Люка дверь между его комнатой и гостиной распахнули настежь; еще пригвожденный к постели, он, привстав, с тревожным нетерпением вслушивался в то, что происходит в соседней комнате. Он ежеминутно спрашивал, как идут роды. Каждый стон любимой женщины, страдающей так близко от него, но которую он все же не мог видеть, терзал его сердце. Ему страстно хотелось, чтобы Жозина хотя бы одним успокоительным словом ответила на его вопросы; и молодая женщина находила силы удовлетворять его желание: она чуть слышно отвечала ему, старалась казаться веселой и подавлять дрожь своего голоса.

— Да лежите же смирно, оставьте нас в покое! — проворчал наконец доктор. — Говорят вам, все идет прекрасно: никогда маленький мужчина не появлялся так благополучно на свет. Ручаюсь, что это будет маленький мужчина.

Вдруг раздался легкий крик — крик жизни, новый голос, прозвучавший в солнечном свете. Люк сидел в постели, наклонившись вперед, стремясь всем своим существом навстречу совершавшемуся за дверью таинству. Он услышал этот крик, сердце его радостно вздрогнуло.

— Сын, сын? — спросил он растерянно.

— Подождите! — ответил, смеясь, Новар. — Вы слишком торопитесь. Дайте посмотреть. — И почти тотчас же добавил: Ну конечно, сын, маленький мужчина: говорил я вам!

Люк, охваченный безмерной радостью, захлопал в ладоши, как ребенок.

— Спасибо, спасибо, Жозина! Благодарю за прекрасный дар! Я люблю тебя и говорю: спасибо, Жозина!

Жозина была так измучена, так обессилена, что не сразу нашла силы ответить. Люк уже с тревогой повторил:

— Я люблю тебя и говорю: спасибо, спасибо, Жозина!

Он жадно напрягал слух, стараясь расслышать ответ Жозины; и до него донесся слабый голос, походивший на радостный, пленительный вздох:

— Я люблю тебя, и это я говорю тебе: спасибо, спасибо, Люк!

Несколько минут спустя Сэрэтта принесла Люку ребенка, чтобы он поцеловал его. Ее любовь была так чиста, она с такой возвышенной радостью разделяла счастье Люка, что лицо ее так и сияло от восторга; она не могла нарадоваться на благополучные роды, на толстого младенца. Люк поцеловал сына.

— Сэрэтта, друг мой, — нежно сказал он вне себя от радости, — я должен поцеловать и вас: поистине вы заслужили это. Я так счастлив!

Она ответила ему тем же нежным и радостным голосом:

— Конечно, мой добрый Люк, поцелуйте меня, мы все так счастливы!

Затем наступило блаженство двойного выздоровления. Как только, доктор позволил Люку вставать с постели, он стал проводить по часу в день в соседней комнате, сидя в кресле возле Жозины. Ранняя весна наполняла комнату солнцем; на столе неизменно благоухал букет великолепных роз: доктор ежедневно приносил их из своего сада; по его словам, то был рецепт молодости, здоровья и красоты. Между постелью Жозины и креслом Люка стояла колыбель маленького Илера; мать сама кормила его. Новая сила, новая надежда расцветали в ребенке для Люка и Жозины. Теперь можно быть спокойным, говорил Люк, мечтая о том времени, когда он сможет вновь приняться за работу. Город справедливости и мира, несомненно, будет основан; ведь теперь с ним, Люком, любовь, порождающая любовь, — Жозина и маленький Илер. Нельзя основать ничего прочного без ребенка: он — живое дело, расширяющее, распространяющее вокруг себя жизнь, он продолжает сегодняшний день в завтрашнем. Лишь чета рождает жизнь, лишь она спасет людей, страдающих от несправедливости и нищеты.