Разочарование, вынесенное Марком из бесед с его бывшими учениками, вопль отчаяния, донесшийся из могилы Феру, лишь укрепили его страстную решимость продолжать борьбу, не щадя сил. С некоторых пор он занимался вопросом внешкольного просвещения с целью наладить связь учителей с их бывшими учениками, которые по закону должны были кончать школу в тринадцать лет. Повсюду возникали добровольные общества, предполагалось организовать объединения таких обществ по округам, департаментам, по всей стране, а также учредить патронаты, союзы взаимопомощи, кассы по выдаче пенсий и пособий. Особенно необходимо было, по мнению Марка, организовать в помещении школы вечерние курсы для взрослых. Мадемуазель Мазлин уже приступила к такого рода вечерним занятиям, которые пользовались большим успехом; она читала своим бывшим ученицам, теперь уже взрослым девушкам, курс домоводства, домашней гигиены и ухода за больными. Желающих посещать курсы было так много, что она даже отказалась от воскресного отдыха и стала заниматься с теми, кто не был свободен в будни. Мадемуазель Мазлин часто говорила, что испытывает большое удовлетворение, наставляя на путь истинный своих девочек, помогая им стать добрыми супругами и матерями, хорошими хозяйками, способными поддерживать здоровье членов семьи, дарить им радость и счастье. Марк последовал ее примеру и три раза в неделю стал заниматься по вечерам со своими бывшими учениками, стараясь пополнить их образование необходимыми в жизни практическими сведениями. Щедрой рукой сеял он добрые семена в молодых умах, помышляя, что будет вознагражден за свои усилия, если из ста зерен хоть одно взойдет и принесет плоды. Особое внимание он уделял тем немногим ученикам, которых предназначал к педагогической деятельности; подолгу с неослабным рвением работал с ними, готовил их к экзаменам в Нормальную школу. Таким занятиям он посвящал воскресные дни, и это был для него лучший отдых.
Ему наконец удалось, после долгих уговоров, добиться от г-жи Долуар согласия продолжать образование маленького Жюля, которого он хотел подготовить в Нормальную школу. Туда же был принят самый любимый ученик Марка, Себастьен Мильом; с тех пор как начался пересмотр дела Симона, а вместе с тем поднялось и значение светской школы, мать Себастьена, г-жа Александр, вернулась в писчебумажный магазин и стала работать вместе со своей невесткой, г-жой Эдуар. Однако она по-прежнему предпочитала оставаться в тени, чтобы не отпугнуть клиентов-клерикалов, которые все еще играли в городе первую скрипку. Уже на втором году обучения в Нормальной школе Себастьен стал любимым учеником Сальвана; тот с радостью видел в юноше одного из будущих проповедников, которые понесут по селениям живое слово истины и знания. А в начале нового учебного года Марк передал старому другу Сальвану еще одного своего ученика, Жозефа Симона, который решил, несмотря на тяжелые препятствия, стать учителем и надеялся одержать победу на том поприще, где столь трагично окончилась борьба, какую вел его отец. Итак, Себастьен и Жозеф оказались опять вместе, воодушевленные одним стремлением, проникнутые одной верой, и новые узы еще крепче связали старых друзей. И как они бывали рады, когда в свободные часы могли заглянуть в Майбуа и побеседовать со своим учителем!
События развертывались очень медленно, а Марк по-прежнему ожидал Женевьеву, переходя от разочарования к надежде. Напрасно рассчитывал он, что, осознав свою ошибку, развеяв религиозный дурман, она вернется к нему; теперь всю надежду он возлагал на спокойную твердость дочери, которая была его единственным утешением. Луиза сдержала свое слово и приходила к отцу по четвергам и воскресеньям, всегда бодрая, полная решимости. Он не осмеливался расспрашивать ее о Женевьеве, а Луиза отмалчивалась, — по-видимому, ей тяжело было говорить о матери, ведь пока она еще не могла сообщить ему ничего утешительного. Скоро ей должно было исполниться шестнадцать лет, и с годами она все острее ощущала боль незаживающей раны, от которой все они страдали; она так горячо любила отца и мать, ей хотелось бы помочь им, утолить их страдания, вернуть друг другу! Когда в глазах отца она читала все возраставшую тоску и тревогу, она осторожно затрагивала постоянно занимавший их больной вопрос, который они обычно обходили молчанием.
— Мама еще плохо себя чувствует, ее надо очень беречь, я не решаюсь побеседовать с ней по-дружески. Все же я не теряю надежды, иной раз она приласкает меня, крепко обнимет, а сама при этом плачет. Правда, порой она бывает сурова и несправедлива, упрекает меня, что я ее не люблю, говорит, что никто никогда не любил ее… Видишь ли, папа, ее надо пожалеть, ведь она, должно быть, очень мучается, если считает, что никогда не сможет удовлетворить свою потребность в любви.
— Но почему же она не возвращается ко мне? Ведь я по-прежнему люблю ее больше жизни, и если она все еще меня любит, мы были бы так счастливы! — взволнованно восклицал Марк.
Луиза с грустной лаской тихонько закрывала ему рот рукой.
— Нет, нет, папа, не надо об этом говорить. Зачем я начала — только напрасно расстроила тебя! Будем ждать… Теперь я постоянно с мамой, должна же она в конце концов понять, что только мы с тобой и любим ее. И тогда я приведу ее.
Порой Луиза являлась в каком-то особенном настроении; вид у нее был решительный, глаза блестели, точно после схватки. Отец сразу догадывался, в чем дело.
— Ты, наверно, снова ссорилась с бабушкой.
— А, ты заметил! Ну да, видишь ли, сегодня утром она опять целый час укоряла и срамила меня из-за того, что я не иду к причастию, стращала адскими муками. Она поражена и до крайности возмущена моим, как она говорит, непостижимым упорством.
У Марка на время поднималось настроение, и он весело улыбался. Он так боялся, что его Луиза уступит, как уступили бы на ее месте другие девочки! Он с радостью убеждался в ее твердости и ясном уме, не изменявшими ей даже в отсутствие отца, готового поддержать ее. Марка охватывала нежность к дочери, он представлял себе, как трудно ей выдерживать все эти сцены, как изводят ее бесконечными выговорами и упреками.
— Моя бедная дочурка, сколько у тебя мужества! Тебе, наверно, очень в тягость эти постоянные ссоры!
Но она спокойно улыбалась в ответ.
— Ну какие же ссоры, папочка! Я всегда почтительна с бабушкой, со мной не поссоришься. Правда, она все время сердится и разносит меня. Но я выслушиваю ее очень внимательно и никогда не противоречу. Вот если она во второй и в третий раз начнет повторять свои поучения, тут уж я очень спокойно говорю ей: «Что делать, бабушка, я обещала папе, что до двадцати лет не буду решать, пойду ли к первому причастию, и сдержу свое обещание, ведь я поклялась». Я все время твержу одно и то же, уже запомнила эту фразу наизусть и не меняю в ней ни одного словечка. Понимаешь, это неопровержимый довод. Мне даже становится жаль бедную бабушку: стоит мне произнести первые слова, как она в ярости выскакивает из комнаты, хлопнув дверью перед самым моим носом.
В глубине души Луизу мучило это беспрерывное состояние войны. Но отец был в восторге, и она ласково обнимала его, повторяя:
— Будь спокоен, недаром же я твоя дочь. Меня никогда не уговорят сделать то, что я решила не делать.
Она твердо намеревалась стать учительницей, и ей пришлось выдержать целое сражение, чтобы отвоевать у бабушки право поступить в Нормальную школу. К счастью, мать поддерживала Луизу; Женевьеву страшило необеспеченное будущее и все возраставшая скупость г-жи Дюпарк, чьи скромные средства уходили на благочестивые пожертвования. Старуха требовала, чтобы Марк оплачивал содержание жены и дочери, — ей хотелось досадить этим Марку, — и ему приходилось отдавать им большую часть своего скудного жалованья. Быть может, подстрекаемая добрыми друзьями и наставниками, незаметно руководившими интригой, она добивалась скандала, в надежде, что Марк откажет ей. Но он, при всей скудости своих средств, тотчас же согласился, он был счастлив уже тем, что по-прежнему остается главой семьи, ее опорой и кормильцем. Теперь к одиночеству прибавилось еще безденежье, они с Миньо питались более чем скромно. Но он от этого ничуть не страдал: его радовала мысль, что Женевьеву тронуло его великодушие и она наконец поняла, как важно для Луизы продолжать образование, чтобы добиться в будущем самостоятельности. И Луиза, окончив начальную школу, не прекращала занятии с мадемуазель Мазлин, готовившей ее ко вступительному экзамену в Нормальную школу — лишний повод для докучливых нападок г-жи Дюпарк, которую новая мода на ученых девиц просто выводила из себя; по ее мнению, молодой девушке, кроме катехизиса, ничего знать не следовало. Почтительные реплики Луизы: «Да, бабушка… разумеется, бабушка…» — еще больше сердили ее, и тогда она обрушивалась на Женевьеву, но та, раздражаясь, в свою очередь, подчас давала ей резкий отпор.
