Однако Марк не тешил себя иллюзиями, сознавая всю непрочность возникшей к нему симпатии. Потребуются годы, чтобы очистить округу от клерикальной заразы. Он осторожно укреплял свои позиции, радуясь самым скромным повседневным успехам. Марк так горячо желал семейного мира, что, по просьбе Женевьевы, наладил отношения с ее матерью и бабушкой; это произошло на почве пресловутого мытья полов, — в данном вопросе они, против обыкновения, оказались на его стороне. Время от времени он с женой и дочкой навещал г-жу Дюпарк в ее домике на площади Капуцинов. Пожилые дамы держались церемонно, тщательно избегали опасных тем и беседовали с ними, как с чужими. Однако Женевьева была в восторге: теперь она уже не испытывала неловкости, как раньше, когда посещала бабушку и мать как бы тайком от мужа. Они стали видеться почти ежедневно, Женевьева иногда оставляла Луизу у бабушки, проводя время то у себя, то у г-жи Дюпарк; Марк не препятствовал этому, радуясь счастью жены, которой родные теперь постоянно оказывали знаки внимания, баловали подарками.
Однажды в воскресенье, отправившись на завтрак к своему приятелю в Жонвиль, где он преподавал в школе два года назад, Марк внезапно понял, путем сравнения, как много ему удалось сделать хорошего в Майбуа. Он еще никогда столь наглядно не убеждался, какую решающую роль играет учитель, который оказывает благотворное влияние, если поступает в духе справедливости и прогресса, и весьма пагубное, если коснеет в рутине и заблуждениях. Между тем как в Майбуа постепенно водворялся дух истины, а с ним — здоровье и благополучие, Жонвиль погружался в безнадежные потемки, засыпал, хирел. Марк с великим огорчением удостоверился, что результаты его прежних усилий уже были еле видны, почти сошли на нет. Все это объяснялось вредной деятельностью нового учителя, того самого Жофра, который был озабочен лишь своей карьерой. Этот черненький, проворный и хитрый человечек с крохотными рыскающими глазками был всем обязан одному деревенскому кюре, который некогда взял его у отца, простого кузнеца, и стал учить. Впоследствии ему снова помог другой кюре, устроив женитьбу на дочери мясника, тоже маленькой и темноволосой девушке, которая принесла ему в приданое две тысячи франков ренты. Это убедило Жофра, что следует держаться священников, чтобы преуспевать в жизни, они-то уж помогут ему получить тепленькое местечко. Две тысячи франков ренты делали Жофра почтенной особой, начальство относилось к нему с величайшим уважением, с ним приходилось считаться, не то что с горемыкой вроде Феру, — ведь он не зависел от службы и мог прожить на свои средства. На поприще образования, как и повсюду, все блага достаются богатым, никогда не перепадая беднякам. О богатство Жофра ходили преувеличенные слухи, крестьяне при встрече с ним снимали шапку. Их окончательно покоряла его страсть к наживе, любовь к деньгам, необычайное умение извлекать выгоду из людей и обстоятельств. По существу, у него не было никаких убеждений, он становился то республиканцем, то преданным патриотом, то верующим католиком, когда этого требовали его интересы. Правда, он нанес визит аббату Коньясу, едва водворился в Жонвиле, однако не спешил делать его хозяином школы, тонким нюхом улавливая антиклерикальное настроение населения; лишь мало-помалу Жофр позволил усилиться влиянию кюре, сознательно сдавая свои позиции, оказывая тайное сопротивление муниципальному совету и мэру. Мэр Мартино, чувствовавший себя так уверенно при поддержке Марка, растерялся, увидав, что ему приходится бороться в одиночку с учителем, подлинным хозяином мэрии. Осторожный мэр, опасаясь высказаться, чтобы не попасть впросак из-за своего невежества, в конечном счете всякий раз подчинялся воле учителя, а чего желал тот, вскоре требовала и вся община. Таким образом, Жонвиль почти за полгода, вследствие добровольной капитуляции учителя, перешел из его рук в руки кюре.
Марк с любопытством приглядывался к деятельности Жофра, являвшего непревзойденный образец иезуитской тактики. Он навестил учительницу, мадемуазель Мазлин, и получил от нее самые точные сведения. Эта девушка со светлым разумом и возвышенным строем мыслей с отчаянием сознавала свое бессилие, — ведь ей приходилось теперь одной бороться за правду в общине, где все пошло прахом. Она рассказала Марку, какую комедию разыграл Жофр, когда, на первых порах, мэр Мартино восставал против незаконного вмешательства кюре в дела школы; тайно спровоцировав его вмешательство, Жофр прикинулся, будто возмущается этим, и обвинял во всем свою жену, г-жу Жофр, усердно посещавшую церковные службы и крайне набожную, которую аббат Коньяс якобы подчинил своему влиянию. Супруги, жившие в согласии, прибегли к такой уловке, чтобы свалить с себя ответственность. Таким образом, Мартино быстро потерпел поражение, тем более что прекрасная г-жа Мартино, обожавшая церковные службы, где она могла щегольнуть новым платьем, подружилась с г-жой Жофр, которая благодаря ренте в две тысячи франков могла разыгрывать из себя даму. Жофр, уже не стесняясь, стал открыто звонить к мессе; обязанности звонаря и прежде лежали на учителе, но Марк отказался их выполнять. Это приносило всего тридцать франков в год, но и тридцать франков всегда могли пригодиться. Марк настоял, чтобы эту сумму платили старому часовщику, жившему на покое в деревне, с тем чтобы он следил за вечно останавливающимися часами на колокольне и ремонтировал их; теперь же, когда часы снова испортились, крестьяне нигде не могли узнать верное время, так как часовые стрелки то несуразно спешили, то отчаянно отставали. Мадемуазель Мазлин говорила с горькой улыбкой, что эти часы стали символом всей округи, где все теперь шло кое-как, вопреки логике и здравому смыслу.
Хуже всего было то, что слухи об успехах аббата Коньяса доносились до Морё, и тамошний мэр Салер, бывший скотопромышленник, хоть и недолюбливал священников, узнав о положении дел в Жонвиле, начал склоняться на сторону церкви, разжиревший буржуа опасался за свой покой. Это примирение тяжело отозвалось на учителе Феру, злополучном бунтаре. Отныне аббат Коньяс, наезжая в Морё служить мессу, принимал победоносный вид и всячески унижал учителя, которому приходилось сносить все издевки, раз мэр и муниципальный совет отступились от него. Бедняга Феру, человек развитой и умный, еще никогда не испытывал такого возмущения, как теперь, при виде царивших вокруг невежества и жестокости; обозленный безысходной нуждой, он стал высказывать самые радикальные идеи. Его жена, измученная тяжелой работой, и три болезненные, хилые дочки умирали с голода. Как ни угнетали его долги, он не сдавался, держался все непримиримее и не только отказывался водить школьников к мессе, но по воскресеньям, встречая кюре, открыто поносил его, нескладный и жалкий в своем старом, изношенном сюртуке. Роковая развязка приближалась, его увольнение было неизбежно; ему оставалось прослужить еще два года до истечения десятилетнего срока, и если бы он ушел с работы, его забрали бы на военную службу. Это еще осложняло положение: что станется с несчастными женой и дочками, если он очутится в казарме?
Когда Марк уезжал из Жонвиля и мадемуазель Мазлин провожала его на станцию, им пришлось проходить мимо церкви, где заканчивалась вечерня. Грозная служанка аббата Коньяса Пальмира, стоя на паперти как некий суровый страж, отмечала добрых христиан, посетивших дом божий. Из церкви вышел Жофр, и двое попавшихся навстречу школьников отдали ему честь по-военному, приложив руку к фуражке: он требовал этого от них, подобное приветствие льстило его патриотическим чувствам. Затем появились г-жа Жофр с г-жой Мартино, мэр, и вслед за ними стали выходить крестьяне и крестьянки. Марк прибавил шагу, чтобы остаться незамеченным и не высказать вслух свое огорчение. Особенно его поразил запущенный вид поселка, явные признаки упадка и обеднения. Впрочем, как правило, умственное оскудение влечет за собой материальный упадок. Грязь и паразиты овладели странами, где восторжествовал католицизм, всюду, где он пронесся как мертвящее дыхание, земля стала бесплодной и люди коснеют в праздности и унылом отупении, ибо католицизм отрицает жизнь и поражает насмерть современные народы, подобно медленно действующему яду.
