– Ладно. Допустим… Пойдемте со мной. У меня есть место, куда я вас отведу, и дело, на которое вы могли бы согласиться.

Она поднялась и тут же отлетела прямо ко мне на колени. Оказывается, ругань за соседним столом успела перерасти в такую же унылую потасовку, и выпавший из свалки пахарь сшиб с ног мою работодательницу.

Я тщательно прицелился и пнул невежу в объемистую округлость, выпиравшую у него сзади. Он крякнул, вернулся вперед головой в лоно драки, но через мгновение уже несся ко мне, набычившись и извлекая из-за пазухи самодельный нож.

– Ах ты… – проревел взбешенный пахарь и осекся, тщетно подыскивая нужное слово. – Ты и твоя… да я тебя…

Нет, слов ему положительно не хватало.

– Ты меня, – подбодрил я пахаря, – ты меня, и ее, и вообще всех нас… Дай сюда ножик.

Как ни странно, он повиновался. Я взял нож, передвинул с колен на лавку притихшую женщину и положил ладонь на стол. Потом примерился и поднял клинок, держа нож в правой руке.

– Ты меня вот так, – сказал я, с хрустом отхватывая левый мизинец. – И еще вот так…

Указательный палец свалился на пол.

– А потом…

А потом наступил момент Иллюзии. Я только успел заметить, как стекленеют и расплываются обрубки: один – на столе, другой – на полу. Я перекинул нож в левую руку, крепко сжал лезвие всеми пятью положенными пальцами, сжал так, что проступила кровь, – и вернул нож окаменевшему владельцу.

– Все? – поинтересовался я. – Иди воюй дальше…

До определенных пределов мы ощущали боль так же, как и все. Но с какого-то невидимого рубежа боль превращалась в цвета и звуки. Например, отрубленную голову я воспринимал как ярко-кобальтовую вспышку под гул накатывающегося прибоя; вспоротый живот – огненный закат, растворяющийся в истошном собачьем лае; ожог – зелень лавра, доходящая до дрожи, и…

И сразу же, не давая осознать, вглядеться, вслушаться, – момент Иллюзии. Из-за него я частенько чувствовал себя ненастоящим. Что-то отсутствовало во мне, некая основополагающая часть, и временами это доводило меня до исступления.

Я хотел Права. Права на смерть. Или хотя бы на боль.

– Пошли, – негромко сказала женщина, и я послушно потянулся за ней из винной духоты таверны «Малосольный огурец». Девица на вывеске долго смотрела мне вслед, и, сворачивая за угол, я помахал ей рукой.

Недалеко отсюда, всего в четырех кварталах, ланиста Харон сцепил руки за спиной, чтобы скрыть предательскую дрожь.

– Его нет, – сказал ланиста Харон, откашлявшись. – Ушел в город.

И снова откашлялся.

– Ушел в город, – бесцветно повторил стоящий перед Хароном тощий человек, плотнее запахивая свой синий блестящий плащ. – Хорошо. Передайте ему, что я зайду позже.

– А вы не ошиблись? – поинтересовался ланиста чрезмерно спокойным голосом. – Мало ли что…

– Нет. – Синий плащ зашелестел в подкравшемся любопытном ветре. – Нет. Как его зовут? Марцелл? Нет, я не ошибся.

II. 12. Право на смерть является неотъемлемым правом всякого свободного гражданина, независимо от расы, пола и личных культовых отправлений, и обеспечивается самим существованием государства и его институтов власти.

II. 13. Реализация Права гражданами, включая клан Верховного Архонта, осуществляется при соблюдении возрастного и сословного ценза; разрешение на личную реализацию выдается канцелярией совета Порченых жрецов в явочном порядке, и более никем.

II. 14. Реализация Права на смерть, сопряженная с нарушением закона, влечет за собой наказание посмертно, в виде разрушения домашнего жертвенника и наложения клейма на место захоронения, а также отсрочку Реализации Права родственниками виновного по трем коленам обеих родительских линий.

II. 15. Узурпация Права вплоть до насильственной Реализации чужого Права на смерть (см. главу об Умерщвлениях, параграф «Убийства ритуальные, случайные и прочие») карается пожизненным заключением в Казематы Входящих без подачи апелляции. Каждый случай подлежит отдельному рассмотрению должностными лицами соответствующей компетенции.

II. 16. Состоящие при окружных школах гладиаторы, равно как им подобные, сосланные на оловянные и иные рудники, а также лица, числящиеся в розыске и имеющие неограниченный срок существования, Правом на смерть не обладают, что лишает их возможности получения гражданства.

Запах грядущего разложения назойливо сквозил в окружающем великолепии; томный, сладковатый привкус, зовущий расслабиться, смежить веки, не сопротивляться… Деревья встревоженно шелестели листвой и переглядывались. Деревьям было страшно.

Мы долго плутали в лабиринте центральных улочек, подобно песчаным эфам, скручивающимся в плотный брачный клубок. Я чувствовал, как моя проводница старательно кружит вокруг того вожделенного и одновременно запретного района, где жили немногие, кому позволены были белые покрывала и терракотовые диадемы. Знатный район, тщеславный, влиятельный, и я уже когда-то бывал в нем, не вынеся ничего, кроме горечи и вязкой слюны во рту. Налево, направо и снова налево…

Нам пришлось дать приличный крюк, огибая корпуса Паучьей центурии – полурелигиозной военизированной части, в рекруты которой набирались исключительно свободные граждане, и специализировались эти свободные граждане исключительно на поимке беглых бесов. Мне доводилось видеть, как Пауки-ветераны орудуют сетями и утяжеленными боло, и зрелище произвело на меня неизгладимое впечатление. Нет уж… Мы – люди добропорядочные. Прямо, налево и направо… Абсолютно добропорядочные. И почти люди.

Мы уже успели пройти мимо высокого серого забора, как в нем родилась незаметная до того калитка, и оттуда высунулась кучерявая круглая голова, росшая прямо из необъятных плеч. Затем человек соизволил показаться целиком, и стало ясно, что это мужчина из края людей с Опаленным лицом. Одет он был – если это называлось быть одетым – в полосатые чувяки и набедренную повязку, бычьи хвосты которой свисали до колен. Смуглое гладкое тело лоснилось, и от чернокожего резко пахло дорогим ароматизированным жиром. Ценный, видать, слуга, дорогостоящий… скользкий небось…

– Скорой ночи тебе, Эль-Зеббия! – Женщина с лицом шута склонила голову в достаточно уважительном поклоне и проскользнула в калитку, жестом пригласив следовать за ней. Я кое-как протиснулся между шершавой стеной и торсом проклятого привратника, даже и не подумавшего посторониться. Кажется, я не пришелся ему по вкусу. Мысленно я представил себя со стороны и одобрил вкусы стража.

– Скорой ночи тебе, о чернейший из Опаленных Эль-Зеббия! – провозгласил я как можно высокопарнее. – Скорой темной ночи… Всякое случается в ночи, и не все из случившегося устраивает таких бдительных людей, как ты, портя им цвет лица и пищеварение…

Привратник уставился на меня своими блестящими бусинами, косо пришитыми на складки его плоской физиономии. Я собрался было сделать еще какое-нибудь заявление, потому что ситуация стала меня раздражать, но Эль-Зеббия внезапно ухмыльнулся, обнажив полный набор белоснежных принадлежностей для кусания и разрывания. Затем он ткнул пальцем в мой нос, заставил меня проделать то же с его бляхой и скорчил жуткую рожу, высунув мокрый татуированный язык по меньшей мере на локоть.

Женщина за моей спиной прыснула и быстро прикрыла лицо рукавом.

– Зебб сказал, – тут же посерьезнела она, – что двое сердитых мужчин должны держать язык на привязи или засовывать его…

– Я понял, – поспешно прервал я ее. – И благодарю за полезный совет.

– Я рада, что вы понравились друг другу, – совершенно не к месту заявила проводница. – Эль-Зеббия – отличный страж ворот.

– Особенно таких узких ворот, – не удержался я и получил указание постараться быть серьезнее.

Я честно старался. Я серьезно шествовал по ухоженному роскошному саду через заросли гихских роз всех мыслимых и немыслимых оттенков, серьезно поднимался по мраморным ступенькам, понимая, что это отнюдь не парадная лестница; серьезно сидел в круглом зале, стены которого были выложены перламутровой плиткой…