Экскурсовод: – И этот идиот его не отпустил.

Инструкция солдату бундесвера в случае атомной войны:

a) расплатиться за пиво b) сообщить дежурному офицеру о начале войны c) действительно ли война началась. Справиться у официанта.

Встречаются немец с австрийцем. Немец, раздраженно: юный Гитлер дважды держал экзамен в Венскую академию художеств. Завалили. Приняли бы – унд аллес гуте – и все хорошо».

Под утро, когда разгромленный стол вызывает салатное омерзение оливье, спросил:

– Петя, ты в КГБ?

– Внештатно сотрудничаю. Не видно иначе Сингапура, Монреаля – сказочные города… Предлагают, например: заинтересуйте советолога Имярек выпуском его книги в СССР. Намек на смягчение критики в наш адрес. Обхаживай его. Лови по презентациям. Тяжкие будни. Книга вышла в СССР и на Западе, Имярек с ужасом узнаёт: на деньги КГБ. В Европе никто руки не подаст. И он уже взмыленный агент влияния. Но это, как немцы говорят «нур онэ михь» – «только без меня».

– Но кинжалы, яды, симпатические чернила, роковые любовницы, зонтики – клинки, пыточные клещи для расплющивания мужских достоинств, наконец?

– Ты, милый, романтик.

Сергей ловко обходит редакционные интриги, не участвует. Для них простоват, не интуитивен. В разговоре с начальством полчаса в карман за словом лезет. Не карьерный, но надежный. И тем вошел в доверие. Предстоят большие игры.

В Эстонии назрел пропагандистский прокол. Прошел слух о ритуальном убийстве в канун Песах, еврейской пасхи. Исчез мальчик Бруно, нашли кровавые пятна. Появились антиеврейские настроения и высказывания. Они известны за рубежом. Сверхзадача Сергея – опровергнуть подлые слухи. Сергей черноват, карие грустные глаза, сутуловат. Еврей по внешности. Не по паспорту, слава Б-у. (Я еврей, клянусь Аллахом). Он выбрал жертвой таллинского раввина.

Поезд пришел в Таллин до полудня. Сергей поднялся к башне Длинный Герман, некогда самой высокой в Европе. Что – то она напоминает: наклейку на бутылке ликера «Вана Таллин». Умеют же наши делать приятные вещи. Белый собор Александра Невского недалеко от гостиницы. Пустынно. Прошел дьячок в черной рясе. Худой тонким лицом, постится. У Царских врат священник взмахнул кадилом, сладость струится. Запел старый речитатив в солнечной церкви. Русские называли Ревель – Колыванью.

Он отлично выспался и бодро побрился. К завтраку в отеле подали подогретые круассоны, эстонцы гонятся за Западом. Предстоял день тяжкий и интересный. Он этого хотел. Столичное удостоверение открывало двери. В политически взрывном сюжете решил начать с КГБ. Принял подполковник Юхан Юрна. По северному приятный. Напрасно они приколачивают в каждой комнате портрет Дзержинского. Сидя лицом к нему, трудно сосредоточиться и говорить. Непроизвольно и несколько раз Сергей взглядывал в измученное туберкулезом лицо лучшего друга советских беспризорников. (Товарищ председатель ВЧК, я ни в чем не виноват). Юхан Юрна усмехнулся. Говорили о мальчике Бруно. Вариант ритуального убийства упомянули как нелепый. Некоторой антипатии к евреям в обществе в связи с этим делом Юрна не отрицал. Фантастична природа слухов, анекдотов и настроений. Они вспыхнули как степной пожар. Сплетни, анекдоты и слухи возникают ниоткуда и размножаются быстрее вирусов.

– Ищем поджигателей в своем огороде – говорит офицер в штатском.

– Мальчика бы искали, сказал себе Сергей.

– Мальчика найдем, – расшифровал Юрна. – Вы приехали для встречи с раввином, не так ли? Сообщите о его самочувствии. И настроении. Можно по телефону. Подал визитную карточку (только фамилия – имя – телефон).

Попался на удилище, как Петя Шокин?

Пронзительный ветер с моря, и летом холодный. Море лежит за косматым пригорком, начинаясь вросшими в дно гранитными валунами. Посмотришь ли с моря – оно ими кончается. Сергей разыскал дом. Оказался в прошлом веке заставленных тяжелой мебелью комнат. Угадывалась большая семья. Увидел старые книги с серебряным тиснением, на иврите. Открыл кожаный фолиант. Вот и по-русски с буквой ять: «Первая Книга Яств». Дозволено Его императорского Величества Цензурным комитетом. Киев, 1811 года 16 генваря». Ребе полулежал в кресле. Жена, в крупной сетчатой накидке на волосах, налила вино. С виноградников южной стороны горы Кармель, возле Хайфы. Кошерное. Сергей впитал тонкий, сладковатый аромат. Начал издалека, с весьма похожего ритуального дела Менахема Бейлиса. В 1913 году киевские присяжные его оправдали. Голоса разделились поровну: шесть на шесть. Блеснуть поверхностной эрудицией не удалось. Ребе ответил рассказом о первом авторе Кровавого навета византийце Сократисе. Он писал в Константинополе в 415 году.

Раввин мыслил остро, скоро понял, каких очевидных слов ожидает Сергей: «проявлений антисемитизма в связи с делом Бруно в Эстонии нет». Кивнул бы, и достаточно, работай Серега в газете. Для радио нужен живой голос. В микрофон ребе сказал:

– Евреи в СССР живут хорошо. Нам не мешают молиться. Мой сын, например, майор. Перешел на идиш. Сергей напомнил держаться темы. В микрофон ребе сказал: – Евреи в СССР живут хорошо. Нам не мешают молиться. Мой сын, например, майор. Перешел на идиш.

– Семен, скажи молодому человеку, что ему нужно, – вмешалась жена. – Да, согласился раввин. Все повторилось. Немаскированный отказ и указание на дверь. Кусочек голоса все же есть. Замикшируем.

Текст Сергея прозвучал на четырех европейских языках. В тот день нашелся мальчик Бруно.

Юхану Юрне Сергей не позвонил и, чтобы не передумать, разорвал визитную карточку. Он остался на несколько дней в Таллине. Не был за границей, город казался уголком Европы. Город и тянулся стать европейским внутри двухсотмиллионного советского конгломерата. И слыл самой антисоветской республиканской столицей. Вечером Сергей подался в клуб журналистов на улице Пикк, 16. Пить он воздерживался. Застал гульбище на эстонский манер: негромко разговаривали, скромно заказывали. Пьяных не видно. Двух – трех местных журналистов он знал и спрашивал, почему газеты молчат о мальчике Бруно.

– Нет начальственной воли и знака – отвечали.

Дверь отворилась и вошла женщина. Что может быть банальней: села к столику Сергея. В цвета бледных водорослей платье-мини и пестрых колготках. Смело по тому времени. Отовсюду видна. И сколько он знал ее, оставалась видна всегда и повсюду.

– Меня зову Алена. Не ваша Алёна, ударение на А. Я живу в Праге. Чухонки же обитают в каменных мызах и морозными ночами вяжут теплые длинные носки для Деда Мороза. При свете северного сияния.

Свободный русский язык. Алена из чешского издательства «Дом и быт», разыскивает и фотографирует оригинальный дизайн жилищ по социалистическому миру. Она работала, он наблюдал. Неотразимо познакомилась со многими и приглашена осмотреть дома и квартиры под сюжет «Эстонский жилищный модерн». Охота эстонцам в европейский модерн.

Они жили в одной гостинице и шли по тускло освещенным улицам Старого города. Беспорядочно вспоминали московских знакомых – Алена знала чешских журналистов и сотрудников в Москве. В следующие дни Алена снимала. Сергей возил ее по чужому городу в заемной машине. Права он оставил в Москве.

Вечером на скамье в парке и в баре на Кадриорге она рассказывала о студенческих волнениях в Праге, о будущем «социализме с человеческим лицом». Ее сжигал темперамент, Сергею не все понятно. Не последний в ряду муж Алены, редактор газеты Иржи.

– Мы боимся только вас, русских.

Алена достала несколько печатных листов. Манифест «Две тысячи слов». Пражская весна, наивные чехи полагают словами улучшить жизнь.

Поехали купаться в Пярну. Шикарный пляж и море теплей.

– Закажи комнату на двоих, шепнула она у стойки гостиницы. Удалось, в Эстонии менее российского тянуть и не пущать. Валялись на песке и загорали молча. Забредали далеко в мелкое море и плавали. Все очаровывало в Алене. Цветущая женственность, одержимость свободой, и как она пересказывала сказку Волк и семь козлов.