Собака приседала под руками ощупывавшего ее человека, вздрагивала и поджималась.

— Ну, зачем ты, песик, ушки свои прижимаешь? Не сердись, Джан, не дрожи! Не бойся меня, собачка. Джан, хороший ты нес! Ах, какой хо-ро-ши-й, хо-роо-ший песик какой!.. Нина, дай-ка мой ужин, я с ним поделюсь… На, Джан! Ешь! Не берет?! Ах, да… Разрешите ему, Алексей Степанович, взять еду! Ах, хороший, ах, славный ты песик!..

Собака слушала человека, смотревшего на нее мертвыми пугавшими стеклами. У него не было глаз, по руки его, звук его голоса — все внушало доверие.

Она с жадностью съела весь хлеб. Рука снова погладила зверя по спине, по голове, пощупала даже живот:

— У-у-у! — сказал Семен Гаврилович с некоторым осуждением, больно уж тощ был его будущий поводырь, — желудка-то совсем не видать. Весь подтянут, как у борзой Я ведь, знаете, с детства с животными Пастухом был. Вырастал с ними и очень всегда их жалел, И они меня тоже любят, чувствуют пастуха-то… А вот ваша собака чего-то дичится… При вас, может быть, не смеет… А может, — грустная нотка послышалась в его голосе, — все животные смотрят в глаза человеку… Он, верно, глядит в мои черные стекла… Скажи, Нина, — только правду скажи, — он глядит мне в лицо? Вглядывается?

— Очень вглядывается. Вот сейчас ты говоришь, а он пристально смотрит и слушает. Вот вильнул хвостом. Понимает, что ты про него…

Белоножка погладил задрожавшую спину собаки:

— Освоится — станет приветливее. Я ведь вам говорил, как сложилась пока его жизнь. До сих пор его некому было ласкать. Я особенно избегал его гладить, — ведь ему очень недолго положено быть у меня. А потом для того, чтобы он моментально исполнял приказания, мне его иногда приходилось ударить. Он при мне не решается шагу свободно ступить. Видите, все оглядывается, хочет лаять и боится без позволения. Он устал: мы с ним с утра сегодня ходим пешком. Ну, ложись, Джан! Отдыхай!

Джан осторожно прилег.

— Встать!

Пес вскочил, как подброшенный.

— Можешь лечь!

Собака вздохнула с облегчением и протянула натруженные лапы.

Подстилку для Джана устроили у хозяйской кровати.

— Ложись здесь! Отныне это твое собственное, законное место, понимаешь? На место! Вот так! Теперь он отсюда никуда не смеет уйти. Проводите его сами погулять перед сном, потом скажите: «На место!» и «Спать!» — и он до утра будет лежать возле вас. Утром я приеду пораньше, и, пока дачники будут еще почивать, мы с вами и с Джаном проложим наш первый маршрут. Наметьте, куда вам в первый раз хотелось бы выйти с собакой?

— Хорошо бы через линию, в военторговский магазин и в палатку за хлебом. Мне туда хотелось бы с ним ходить.

— Отлично. Пойдемте через линию в магазин и в палатку. Ну-с! Пока пожелаю спокойной ночи! Прощай, Джан! Служи, пес, теперь настоящему своему хозяину! Итак, до утра! Я ушел.

Как только грозный инструктор исчез, Семен Гаврилович снова подозвал к себе лежавшего на подстилке Джана. Он долго его гладил и называл ласковыми именами.

Нина Александровна опять принесла мужу тарелки с ужином.

Великолепная морда овчарки лежала на колене хозяина; пушистый хвост слегка помахивал в такт словам, а глаза собаки испытующе вглядывались в непонятную черноту очков.

На закате Семен Гаврилович вышел с Джаном во двор и скомандовал:

— Гулять, милый, гулять! Иди бегай!

Нина Александровна стояла на террасе и следила за Джаном глазами:

— Как он рад! Как носится по дорожкам! Он, наверное, еще очень молодой, да, Семен?

— Ему только год и шесть месяцев.

— Вот помчался к забору, стал на задние лапы и смотрит на улицу. Ух, какой он громадный! Как бы он не перемахнул через изгородь! Позови-ка его лучше к себе.

— Джан, ко мне! — крикнул Семен Гаврилович.

Он не мог видеть, как моментально пес выстроился с ним рядом.

— Ко мне, Джан!

Холодный нос ткнулся в его ладонь.

— А-а-а, ты здесь уже, дорогой! Вот послушный какой! Ну, пошли теперь спать, — завтра утром нам много придется работать.

Сутулясь и шаря вокруг себя тростью, он двинулся было к дому. Но тут он ощутил тело собаки, крепко прижавшееся к его ноге. Опираясь о спину Джана, слепой уверенно прошел сад и взошел по ступенькам. Пес вел его ровно, заботливо останавливаясь на каждой ступеньке и все время вглядываясь в черноту его глаз.

Ему, видимо, страстно хотелось поймать наконец взгляд этого непонятного человека.

Впервые в жизни щенка человек ласкал его и по-дружески с ним разговаривал.

Джан не понимал еще, но смутно предчувствовал, что должно было войти в его жизнь с этим человеком.

Остановившись возле своей подстилки, на которую ему ласково велено было улечься, он вдруг быстро задышал, задышал, поднял опахало хвоста и, помахивая им, в первый раз в своей жизни изобразил на морде что-то похожее на улыбку.

Семен Гаврилович проснулся раньше всех.

Комната была полна запахов цветов. Он чувствовал тепло и солнце.

Ночью ему приснился его новый четвероногий товарищ: они вместе ходили на охоту, ездили в Москву, шагали по знакомым улицам и площадям, спускались и поднимались по эскалаторам в роскошные залы метрополитена. Семен Гаврилович видел места, которые они проходили. Все было так, как бывало до войны, только более яркое, красивое, словно вымытое и начищенное до блеска.

Они бодро шли, он и Джан, и Семен Гаврилович чувствовал теплоту прижавшейся к его ноге собаки. Он видел сверху густую черную шерсть на ее спине, пушистый, приветливо помахивающий хвост. Иногда он называл ее по имени. Она поворачивала к нему радостную морду и глядела в его, опять зрячие, глаза.

Это был крепкий, хороший сон. И, проснувшись, Семен Гаврилович долго не расставался с ощущением здоровья и радости.

— Нина! — закричал он, спуская босые ноги с кровати. — А где мой Джан?! И туфли мои разыщи, пожалуйста! Мы выйдем с ним погулять.

При слове «гулять» он почувствовал, что кто-то лохматый потерся всем боком о его колено и вложил ему в руки одну туфлю.

— Ах ты моя умница! А вторая туфленция где же?

И сейчас же он ощутил, что ему подают и другую.

— Ты подумай только, Семен, — раздался возле него голос Нины Александровны, — до чего же он понятливый! Он поднялся, подал тебе туфли и снова улегся на место. Может быть, ты ему разрешишь погулять, в благодарность?

— Сейчас, Нина, я сам вместе с ним выйду. А ты корми нас скорее. Алексей Степанович обещал явиться пораньше. А я еще не одет. Мы не завтракали.

Он вымылся — быстро, по-военному, — надел белый китель и стал обряжать Джана.

— Джан, шлейку!

Пес немедленно принес свою сбрую и влез в нее сам. Оставалось только застегнуть на ней пряжку.

Семен Гаврилович взялся за высокую дугообразную ручку:

— Во двор, Джан! Гулять!

Собака взвыла от нетерпения и потащила его к дверям. Погуляв, они хорошо позавтракали и устроились в цветнике на скамейке.

— Здравия желаю! — раздался у калитки голос Белоножки. — Готовы, я вижу? Что ж, двинемся?

— Нина Александровна хотела бы тоже пойти. Она будет смотреть издали. Джан и не догадается об этом. Ей хочется видеть нашу первую прогулку, чтобы рассказать мне потом все подробно.

— Что ж, это можно. Собака, конечно, знает, кто идет по ее следам — в стороне ли, сзади ли, сбоку ли, но Джан должен водить вас среди людей, не смущаясь количеством любопытных и не обращая на них никакого внимания. Так я его выучил. Куда же мы решили идти — в хлебную палатку за магазином военторга или в самый магазин? Приказания надо давать очень точно.

— Командуйте — в палатку, за хлебом. Но хлебная палатка у нас есть еще и другая — по нашу сторону линии.

— Тогда скажем так: «В палатку военторга, за хлебом!» Держитесь за меня. Он сначала проведет меня. Сперва я ему указываю общее направление рукой, а детали маршрута уточняю по записи, по мере продвижения. Пошли! Туда, Джан! Вперед! В палатку военторга, за хлебом.