— Так вот, — закончил он, — эту бумагу Красин вручил мне пятнадцатого января прошлого тысяча девятьсот двадцать пятого года, тогда же я передал ему все дела и все деньги царского посольства… Теперь у нас уже идет к концу тысяча девятьсот двадцать шестой год… Но на работу меня не берут, в Россию пока не приглашают, и мы разводим шампиньоны, благо Наташа купила дом с подвалом, в котором только и можно, что разводить грибы…
— Что же нам делать?
— Ждать. Дойдет очередь и до нас, и нас позовут в новую Россию.
— Вот на это как раз я менее всего способна!
— Ах, Анна Павловна, — вступила в разговор Наташа. — Мы ждали так долго, уже осталось потерпеть совсем немного. Поэтому давайте пить кофе!
В этот приезд, после стольких лет разлуки, хозяева нашли гостью более, чем всегда, нервной, усталой, даже как будто постаревшей. Наталья Владимировна с мужем начали уговаривать Павлову поехать куда-либо по-настоящему отдохнуть.
— Что вы, что вы! — испугалась она. — Как это возможно! Я должна работать весь год. У меня на руках труппа. Распустить ее — значит уплатить всем громадную неустойку. Разве Дандре допустит до этого! Чтоб набрать потом труппу, нужно потратить еще два-три месяца, переставлять номера, перешивать костюмы, терять на полгода ангажементы… Это немыслимо! Нет, нет! Если я не имею времени жить, то уж умирать должна только на ходу, на ногах…
К вечеру она заторопилась на поезд, боясь опоздать к спектаклю, и уехала.
А Игнатьев и Труханова дождались в 1936 году вызова в Советскую Россию и отправились на Родину.
XVI. Неумирающий лебедь
Когда я ребенком бродила среди этих сосен, я думала, что успех — это счастье. Я ошибалась. Счастье — мотылек, который чарует на миг и улетает.
А. Павлова
Стоял май 1930 года. Европейские гастроли Павловой заканчивались в Париже в Театре Елисейских полей. Для первого выступления Анна Павловна назначила «Жизель», свою любимую роль. У касс театра медленно двигалась очередь парижан; они были готовы получить любое место, лишь бы увидеть Павлову. Одним из таких счастливцев оказался не парижанин, а русский художник, Георгий Дмитриевич Лавров. Три года назад он приехал в Париж по командировке Народного комиссариата просвещения совершенствоваться в скульптуре у выдающихся французских мастеров. Он посещал мастерские Майоля, Деспио и Помпона, учился у Бушара, Ландовского и Бурделя. Он делал успехи и становился мастером со своим стилем.
В юности Лавров мечтал стать врачом и поступил на медицинский факультет Томского университета. Захваченный событиями Великой Октябрьской революции, он оставил университет, пошел добровольцем в Красную Армию и сражался с контрреволюцией до конца гражданской войны. Дальневосточный краевой комитет послал красного партизана в Москву учиться, оценив его скульптурные портреты героев-красноармейцев. Москва командировала художника во Францию.
Павлова в своей коронной роли потрясла воображение Лаврова. Он отправился к импресарио Павловой, Левитову, и, представившись ему, сказал, что хотел бы сделать скульптурный портрет Павловой.
— Это абсолютно исключено, — ответил Левитов, к которому очень часто являлись художники с такими же просьбами. — У Павловой расписана каждая минута, мы не можем превращать театр в ателье. И потом мы вас совсем не знаем…
— Может быть, вы сначала познакомитесь с моими работами? — не сдавался скульптор.
— А где ваша мастерская? — поинтересовался импресарио на всякий случай.
Лавров дал адрес, еще не теряя надежды. Левитов подумал и сказал:
— Завтра в одиннадцать утра зайду к вам.
Всю ночь Лавров работал над маленькими скульптурами Павловой в роли Жизели, имея перед собой единственную фотографию на театральной программке. К приезду Левитова скульптор поставил три эскизно вылепленные скульптуры на видном месте своей скромной мастерской. Ожидание всегда тягостно, время, казалось, остановилось.
Наконец часы пробили одиннадцать. Деловые люди любят точность — с последним ударом часов появился Левитов. Его натренированный взгляд выхватил из множества работ скульптора павловскую Жизель.
— Очаровательно! — воскликнул он. — Но когда вы успели?
— Ночью мне хорошо работалось, — признался скульптор.
— Прекрасно! Ждите моего звонка и никуда не уходите… — без дальних слов заключил свой визит импресарио, записывая телефон Лаврова.
Скульптор не успел проглотить свой утренний кофе, как раздался звонок:
— Мигом хватайте такси и привозите скульптуры в Театр Елисейских полей!
Георгий Дмитриевич так и поступил.
Павловой в уборной еще не было. Он поставил статуэтки на зеркальный столик и отправился в контору ждать.
Минут через десять прибежал служащий в театральной ливрее и сказал, что Павлова просит к себе русского гостя.
Сопровождаемый служащим, Георгий Дмитриевич остановился около уборной балерины и неуверенно постучал. Женский голос ответил:
— Войдите!
Едва он закрыл за собой дверь, Павлова радостно бросилась ему навстречу.
— Спасибо! — благодарила она. — Спасибо, милый. Так хорошо меня никто не лепил… Скажите, что вам нужно для работы, и я все сделаю.
Удивительные и неожиданные события этого дня показались Лаврову сном. Оправившись от волнения, он отвечал:
— Мне хочется вылепить вас с натуры… Разрешите видеть вас как можно чаще… Позвольте бывать на спектаклях, чтобы я мог делать зарисовки…
Павлова обратилась к Левитову, находившемуся при этом разговоре:
— Прошу вас предоставить господину Лаврову пропуск на все спектакли и репетиции. Пропускайте его за кулисы, когда он пожелает… Но позированию я не могу уделить много времени, — как бы извиняясь, сказала она Лаврову. — Я буду заходить к вам при малейшей возможности…
Возвратившись к себе, художник, забыв о бессонной ночи, сразу же принялся лепить портрет Павловой. Теперь ежедневно его видели в театре.
Однажды Георгий Дмитриевич показал ей портрет, работал он над ним две недели. Увидев живую Павлову рядом со скульптурой, он попросил Павлову о специальном сеансе, чтобы «уточнить» небольшие детали.
Однако скульптура настолько понравилась Павловой, что она запретила художнику прикасаться к ней.
— Вы изобразили меня такой, какой меня знает публика на сцене, — пояснила она. — А видеть меня такой, какая я в жизни, право, никому не интересно…
Закончив гастроли в Париже, Павлова как-то зашла в мастерскую, но позировала недолго и неожиданно попросила:
— Пойдемте в русский ресторан… Очень хочу гречневой каши!..
— Неужели это такая редкость в вашем меню, что надо идти в ресторан?
— Еще какая редкость, — с невеселой улыбкой проговорила балерина. — Мы едим не то, что нам нравится, а то, что разрешает врач. Но сегодня… Гастроли окончились. Хочется хоть один раз хорошо поесть…
Отправились к «Доминику», куда часто заглядывали русские.
— Очень скучаю по России, — говорила она.
— Так за чем дело стало?! Поезжайте!
— Поехала бы не задумавшись!.. Но это от меня не зависит. Что станется с моей труппой? К тому же мною распоряжаются за моей спиной импресарио, менеджеры… Сейчас едем на отдых в Ниццу, а в будущем году в это же время буду снова танцевать в Париже…
В августе начинались репетиции для очередного турне по Европе, и Павлова вернулась в Англию. Благодаря деловой хватке Дандре артисты труппы заранее знали, какие гастроли их ожидают: Виктор Эммануилович печатал сообщения об этом на программах всех знаменитостей, гастролировавших в лондонских театрах.
Перед отъездом в отпуск Анна Павловна отправилась па один из таких концертов. Взявши в руки программу, она прочитала о порядке гастролей на ближайший сезон 1930/31 года, планируемый ее мужем. Как импресарио своей жены он уже давно перестал советоваться с нею.
Встречаясь наутро в репетиционном зале с сотрудниками, она с горькой улыбкой выбросила из сумки смятую программу и сказала Алджеранову:
