Пытаясь все же добиться от меня желаемого ответа, далай-лама перешел к бабочкам и спросил, есть ли у них эмпатия. Я не удержался от шутки, сказав: «У них нет на это времени, они живут всего один день!» На самом деле короткая жизнь бабочек – всего лишь миф, но, как бы эти насекомые ни относились друг к другу, я сомневаюсь, что в их отношениях присутствует эмпатия. При этом я не хочу дезавуировать главное, что стояло за вопросом далай-ламы: все животные делают то, что лучше для них самих и их отпрысков. В этом смысле любое живое существо заботится о потомстве – возможно, неосознанно, но тем не менее заботится. Высокий гость хотел сказать, что в основе всякой жизни лежит сострадание.

После этого дискуссия переключилась на другие темы – к примеру, как измерить силу сострадания в мозгу буддистских монахов, медитировавших на эту тему всю свою жизнь. Ричард Дэвидсон (Richard Davidson) из Университета Висконсина рассказал о том, что тибетские монахи отказались от нейробиологического исследования, поскольку сострадание, ясное дело, локализовано не в мозгу, а в сердце! Все решили, что это очень смешно, и даже монахи в аудитории громко смеялись. Но те первые монахи оказались правы. Чуть позже Дэвидсон обнаружил связь между сердцем и сознанием: медитация о сострадании заставляет сердце биться чаще при звуках человеческих страданий.

Я, естественно, вспомнил и о гусях. А еще я не мог не удивиться при виде столь многообещающего созвучия мыслей. В 2005 г. сам далай-лама говорил о необходимости интеграции науки и религии. Выступая перед тысячами ученых в Вашингтоне на ежегодном съезде Общества нейробиологов, он подчеркивал, как сложно обществу угнаться за эпохальными научными открытиями: «Совершенно очевидно, что человеческая мысль в области морали и этики попросту не поспевает за стремительным прогрессом в накоплении знаний и возрастании могущества человечества». Согласитесь, свежая мысль на фоне многочисленных попыток вогнать клин между религией и наукой!

Я размышлял на эту тему все время, пока готовился к поездке в Европу. Кажется, только-только я получил благословение и хата[4] на шею и проводил далай-ламу, уехавшего в лимузине с вооруженными до зубов охранниками, как оказался уже в самолете на Гент, красивый старинный город во фламандской части Бельгии. В культурном отношении этот регион ближе к южной части Нидерландов, откуда я родом, чем к их северной части, которую мы зовем Голландией. Все мы говорим на одном языке, но Голландия – оплот кальвинистов, тогда как южные провинции в XVI в. остались католическими благодаря испанцам, которым мы обязаны появлением герцога Альбы и инквизиции. И не глупой пародии вроде той, что фигурировала в скетчах комик-группы «Монти Пайтон» с фразой «Никто не ждет испанскую инквизицию!»[5], а настоящей инквизиции, которая, стоило человеку всего лишь усомниться в непорочности Девы Марии, готова была немедленно давить пальцы несчастного в тисках. Инквизиторы, не имевшие права проливать кровь, предпочитали strappado, или дыбу, и подвешивали жертву на связанных за спиной руках, привязав к ногам дополнительный груз. Такое обращение заставляет человека очень быстро забыть все, что он знал раньше, и отказаться от прежних представлений о связи между сексом и зачатием. В последнее время Ватикан прилагает немалые усилия, пытаясь смягчить образ Святейшей инквизиции, – они же, мол, убивали не всех еретиков и строго следовали при этом служебным инструкциям, – но при этом очевидно, что заправлявшим там иезуитам не помешало бы пройти курс сострадания.

Кстати говоря, такая древняя история объясняет и тот факт, что в этих местах искать картины Босха – занятие малоплодотворное. Бóльшая их часть находится в музее Прадо в Мадриде. По мнению историков, Железный герцог получил «Сад земных наслаждений» в 1568 г., когда объявил принца Оранского вне закона и конфисковал все его имущество. После герцога триптих унаследовал его сын, от которого этот шедевр перешел в собственность Испании. Испанцы обожают этого художника, именуя его Эль Боско, его произведения вдохновляли Жоана Миро и Сальвадора Дали. Во время своего первого визита в музей Прадо я так и не смог по-настоящему насладиться работами Босха, потому что в голове стучала одна-единственная мысль: «Все это колониальные трофеи!» К чести музея нужно сказать, что сейчас эта картина оцифрована в невероятно высоком разрешении, и каждый без труда может рассмотреть ее через Google Earth.

После прочитанной в Генте лекции коллеги устроили мне импровизированную экскурсию к старейшей среди мировых зоопарков колонии бонобо[6], основанной в зоопарке Антверпена, а сейчас живущей в парке животных Планкендаль. С учетом того, что на воле бонобо обитают в Конго – бывшей бельгийской колонии, их присутствие в Планкендале едва ли удивительно. Животные из Африки, живые и мертвые, тоже представляли собой своего рода колониальные трофеи, но, если бы их не привозили в Бельгию, мы, возможно, так никогда бы и не узнали об этих редких человекообразных обезьянах. Открытие бонобо произошло в 1929 г. в музее неподалеку отсюда, где один немецкий анатом как-то раз смахнул пыль с небольшого округлого черепа, подписанного как череп детеныша шимпанзе; натуралист, однако, узнал в нем череп взрослого животного с необычно маленькой головой и объявил об обнаружении нового подвида. Но вскоре его заметку затмило еще более серьезное заявление одного американского анатома: тот объявил, что перед нами совершенно новый вид, анатомически поразительно похожий на человека. Бонобо отличаются более хрупким телосложением и более длинными задними конечностями, чем все остальные человекообразные обезьяны. Новый вид был отнесен к тому же роду Pan, что и шимпанзе. В дальнейшем оба упомянутых ученых наглядно иллюстрировали силу академического соперничества: до конца своих долгих дней спорили о том, кто из них двоих совершил историческое открытие. Я сам видел однажды, как на симпозиуме, посвященном бонобо, американец вдруг встал и дрожащим от гнева голосом объявил о том, что полвека назад его открытие «присвоили».

Но немец писал по-немецки, а американец по-английски – догадайтесь, кого из них чаще цитируют. Многие считают, что широкое распространение английского привело к дискриминации их родного языка, но я с удовольствием болтал по-голландски. Несмотря на десятки прожитых за рубежом лет, именно голландский и сегодня первым просится на язык.

Молодой бонобо раскачивался на веревке, то появляясь в поле зрения, то вновь исчезая, и не забывал всякий раз привлечь внимание людей ударом по разделявшему нас стеклу. Мы же говорили о том, как сильно его смех напоминает человеческий. Он откровенно развлекался, особенно ему нравилось, когда мы, изображая испуг, шарахались от окна. Сегодня невозможно себе представить, что когда-то ученые путали два вида шимпанзе. Есть известная фотография, на которой запечатлен американский специалист по человекообразным обезьянам Роберт Йеркс и на коленях у него две молодые обезьяны; обе они, по его мнению, были шимпанзе, потому что о бонобо тогда еще никто не знал. Йеркс, надо заметить, рассказывал о том, что одна из двух обезьян была гораздо более чуткой и способной к эмпатии, чем любой другой примат, которого ему доводилось встречать, – а может быть, и более умной. Ученый называл того самца «антропоидным гением»; в книге «Почти человек» (Almost Human) он писал в значительной мере именно об этом «шимпанзе», не зная при этом, что имеет дело с одним из первых живых бонобо, попавших на Запад.

Разница между планкендальской колонией и колонией шимпанзе видна с первого взгляда, потому что возглавляет колонию самка. Биолог Джероен Стивенс рассказал мне, что атмосфера в группе заметно потеплела после того, как прежнюю альфа-самку (настоящую «железную леди») отослали в другой зоопарк. При той большинство остальных бонобо, особенно самцы, жили в постоянном страхе. У новой альфы характер намного мягче. Вообще, обмен зоопарков самками – новая позитивная тенденция, соответствующая традиционному поведению бонобо в природе. Там сыновья, взрослея, продолжают жить вместе с матерями, а дочери мигрируют в другие места. Много лет зоопарки передавали друг другу самцов, вызывая тем самым одну катастрофу за другой. Дело в том, что без матери самцы бонобо нередко подвергаются травле со стороны собратьев, и беднягу, прибывшего в чужую колонию, часто приходилось попросту изолировать где-нибудь в дальнем углу, подальше от глаз посетителей, иначе дело для него могло кончиться плохо. Оставляя самцов с матерями и уважая их тесные узы, можно избежать множества проблем.