- Любопытной Варваре на базаре нос оторвали! Не переживай, родная, ты будешь первая, кто увидит новую картину, - и так улыбался, что она сразу забывала о своих претензиях.
У нее есть, что сказать Максиму. Покопавшись в себе, Настя пришла к выводу, что сможет обеспечить ему долголетие, не обделяя при этом вниманием маму. Но тут возникал один очень неприятный вопрос. Настя пыталась прогнать его, не думать о нем, но обмануть себя не получалось. Поддерживать Максима она сможет ровно столько времени, сколько он будет с ней. А если он разлюбит ее? Как поступит тогда? Останется с ней ради продления собственной жизни? Или плюнет на все, и уйдет? И то, и другое было одинаково невыносимо. Дойдя до этой точки в своих мрачных фантазиях, Настя всхлипывала и, чтобы отвлечься от мрачных мыслей, начинала заниматься с Антошкой.
Но они, эти мысли возвращались снова и снова. Настя не могла представить себе любви, растянутой на столетия. Нет, в себе она не сомневалась, но способен ли на это Максим? Когда она услышала от отца рассказ о любви Благодара и Светланы, встретившихся в двадцать лет и проживших душа в душу почти десять веков, эта история пролилась бальзамом на ее душу. Если такое было, то почему не может повториться?
А очередная папина "командировка"? Наверняка она связана с тем, о чем они говорили во время последней встречи. Вспоминая предмет того разговора, Настя чувствовала невольный озноб. Вот ведь жили, не тужили! И одновременно приходила гордость - как благодарна будет любая мать, которую Настя научит тому, что умеет сама! Хотя бы за то, что любая из них сможет избавить своего ребенка от болезней. Вспомнив, какими глазами смотрела на нее Лейла, Настя широко улыбнулась...
Но все ли правильно воспримут такие изменения? Наверняка найдутся даже такие, кто будет завидовать детям, перед которыми открывается бесконечное будущее. А там, где зависть, обязательно найдется место вражде и преступлениям. И вообще, чем больше Настя думала, тем сложнее и запутаннее казалось ей будущее, предложенное отцом, тем больше всплывало проблем, от которых шла кругом голова.
От этих мыслей ее оторвал щелчок замка входной двери. Это вернулся Максим. Настя выбежала в прихожую и увидела у него в одной руке завернутый в бумагу и перемотанный шпагатом прямоугольник, а в другой - три бордовые розы.
- Ой, какая красота! - воскликнула она, забрав у Максима цветы и чмокнув в щеку. - Давай, показывай скорее, мне так интересно!
- Ну, подожди, дай мне хотя бы раздеться! - Максим шутливо отбивался от нее, но Настя уже завладела свертком и нетерпеливо пыталась развязать затянутые узлы шпагата.
Максим, не без труда отобрав у нее добычу, перенес ее в гостиную, срезал шпагат, сорвал бумагу и прислонил картину к стене, поставив на спинку дивана. С первого взгляда, который Настя бросила на пахнущее еще свежей краской полотно, она подумала, что перед ней икона, точнее, изображение Богоматери с Младенцем на руках. Но, присмотревшись, заметила отсутствие обязательных для икон нимбов над головами обоих. А присмотревшись еще внимательнее, поняла, что женщина на картине - это она сама, ну а кто младенец, не нужно было гадать. Вот только Настя не подозревала, что у нее могут быть такие глаза. Они лучились такой всеобъемлющей добротой, что Настя подумала - Максим польстил ей. Глаза ребенка на картине тоже выглядели вполне осмысленно, что редко увидишь у грудных детей. Максиму удалось вложить в детские глаза целую гамму чувств, главным из которых было любопытство.
На заднем плане картины Максим изобразил множество народа. Среди них Настя узнала отца, мать и Лейлу; лица остальных терялись в дымке, но было понятно, что все они напряженно чего-то ожидают.
Был на картине еще один персонаж. Старый человек с седой головой, изображенный на переднем плане, стоял на коленях рядом с женщиной, протянув к ней руки и, казалось, что-то говорил ей. Настя сначала не поняла, кто это такой, но, вглядевшись в изрезанное морщинами лицо, увидела - это же Максим! Такой, которым должен был стать лет через пятьдесят, постаревший, но, без всякого сомнения, это был именно он.
Теперь Насте стало понятно, что таил в себе Максим все последнее время, и почему он не стал писать эту картину при ней. Она прижалась к нему, взяла его руки в свои, и тихо шепнула:
- Ты ведь и так уже почти все знаешь! Что я могу еще добавить?
10
Ситуация казалась безвыходной. Через открытую заднюю дверь УАЗа было хорошо видно, как шаман, охватив шею офицера левой рукой, правой прижимает к его виску ствол пистолета.
- Убирайтесь! - кричал он, и его визгливый голос пробивался сквозь свист винтов вертолета, севшего в тридцати метрах перед машиной. - Или я убью его, а потом шофера!
Шофер сидел на своем месте, безучастно глядя куда-то вперед, и даже не пытался сбежать. В отличие от офицера, прапорщик ни слова не понимал по-английски, но если бы и понимал, то все равно не смог бы сдвинуться с места, удерживаемый волей шамана.
- Павлович, давай я сниму его! - злым шепотом сказал Жуковскому Обрубков, держась за его спиной, чтобы шаман не увидел у него в руке готовый к бою пистолет Стечкина. Хоть его никто не укорял, но он винил себя в побеге шамана и очень хотел исправить оплошность. - Позволь, Павлович, я не промахнусь!
- Нет! - отрезал Жуковский. - Слишком рискованно. Да и не можем мы убивать налево и направо.
- Но он же...
- Погоди, - остановила рвущегося в бой Обрубкова Лейла. - Я угомоню его.
- Лейла, будь осторожна! - в голосе Захара звучала тревога. - Похоже, он не в себе!
- Ничего, тем легче будет справиться! - уверенно ответила Лейла и, сбросив прямо на снег теплую куртку, пошла к машине.
Она шла, слегка покачивая бедрами, и не нашлось бы, наверное, в целом мире мужчины, который мог бы смотреть на нее без восхищения. Узкие темные брюки и обтягивающий светло-бежевый свитер давали возможность разглядеть все изгибы великолепной фигуры, а отточенные пластичные движения стократно усиливали впечатление. Захар, Жуковский и Обрубков не могли оторвать от нее глаз, а Миша Корнилов и вовсе застыл, открыв рот, забыв обо всем на свете.
Когда Лейла преодолела половину расстояния, отделявшего ее от шамана, тот взвизгнул:
- Стой! Ни шагу больше!
Но в его голосе не было прежней уверенности, и женщина продолжала идти вперед, будто и не слышала этих слов. Шаман растерянно смотрел на нее, его рука с пистолетом заметно подрагивала.
- Если он шевельнется, я всажу ему в башку всю обойму! - чуть слышно прошептал Обрубков и взял голову шамана на прицел.
Но тот не шевельнулся и потому избежал печальной участи. Лейла подошла к нему, вытащила из безвольной руки пистолет и отбросила в сторону. Шаман отпустил офицера, вывалился из машины, упал перед женщиной на колени и принялся целовать ее сапоги, что-то бессвязно восклицая при этом на непонятном языке.
- Все, Тимофеевич, можешь забирать клиента, - сказал Захар Обрубкову. - Теперь он не то, что не сбежит, гнать будешь, не уйдет.
- Только не бей его, пожалуйста, - добавил Жуковский. - А то ты, я смотрю, сильно злой на него!
Даже Обрубкову с трудом удалось оторвать шамана от Лейлы, так он цеплялся за ее сапоги и умолял позволить ему остаться с ней. Подействовало только обещание, что они вместе полетят в вертолете. Захар привел в чувство офицера и водителя машины и велел им возвращаться в город. Убедившись, что чемоданчик приведен в полную негодность, и уверившись, что другого способа активировать заряд не существует, Жуковский отдал команду грузиться в вертолет. По дороге подобрали Степана, обнаружив его рядом с ядерным караваном в узком распадке, через который была проложена старая лесовозная дорога.
Пока летели в Хабаровск, Жуковского не покидала мысль о том, что сделали сегодня Степан и Лейла. Далеко не каждый человек способен рискнуть собственной жизнью ради спасения других людей. А если еще он рискует не десятками, а сотнями лет... Такое трудно представить. И Степан, и Лейла пошли на это, не задумываясь, когда еще совершенно неясно было, чем все кончится. Теперь Сергей смотрел на них совсем другими глазами, поняв, как мало он знает об этих удивительных людях, хотя был знаком с обоими почти десять лет.
