Граф Эдко слегка повысил голос:

— Меня не интересуют купчишки и жиды, хотя бы и македонские. Речь идет о благородных дворянах. Вот приказ. — Посланник отпер один из ящиков своего бюро и достал свиток, с которого свисала лимонно-желтая королевская печать. — Прочтите, чтобы у вас не было сомнений.

В приказе было только то, что уже сказал посланник, — больше ни слова, которое объяснило бы хоть что-нибудь. Маркиз Магальхао свернул лист и почтительно положил на край стола.

— Но это значит… — прошептал он, — что мы покидаем Ее Величество королеву на произвол судьбы?..

— Ваш король — Его Величество Криан Девятый, — холодно произнес граф Эдко. — То, что вы говорите, граничит с государственной изменой, вы понимаете?

— Я понимаю, — взорвался маркиз Магальхао, — я понимаю, что Македония предает королеву Иоанну, родную племянницу нашего короля! Это низость!..

— Ваши слова продиктованы юношеским безрассудством, — сказал посланник, — я не слышал их. Надеюсь, вы остережетесь повторять их в людном месте. Мы никого не предаем, мы соблюдаем нейтралитет. Слава Богу, мы порядочные люди, а не фригийцы. Я предлагаю вам, синьор, прямо от меня отправиться на свою квартиру, собраться и покинуть Толет еще сегодня, ни с кем не прощаясь. Вы намерены подчиниться?

— Да, ваша светлость. — Маркиз Магальхао резко повернулся и вышел, хлопнув дверью.

Граф Эдко смотрел на дверь, покусывая губы. Вот чертов мальчишка. Ему, по крайней мере, можно хотя бы показывать свои чувства. У господина посланника на душе тоже был не солнечный день, но он обязан был держать это при себе.

— Внезапности мы не добились, — сказал Арвед Горн, опуская подзорную трубу. — Именно этого я и ждал.

Они стояли перед рвами и раскатами Тантарского лагеря, полускрытыми утренним туманом. Батальон был еще затемно развернут для атаки. Только что вернулся связной от капитана Мерка — тот стоял наготове справа и ждал сигнала.

Горн мрачно жевал вислые солдатские усы.

— Они ждут нас. Как только мы выйдем на чистое — они откроют пальбу.

Офицеры, все закаленные ветераны, молча ждали приказаний.

— Что ж, будем атаковать, — сказал Горн. — Вперед пустим легкоконников. Все-таки первый залп они примут на себя, для них риска меньше… Все сигналы прежние. Возвращайтесь к своим терциям, господа.

Офицеры отъехали, пропали в сырых кустах. Около Горна остался один его адъютант, молоденький француз, Гектор Дювинье. Полковник внимательно посмотрел на него.

— Вам-то совершенно незачем умирать сегодня, Дювинье. Дурак я был, что согласился взять вас с собой…

Французский мальчик снял перчатку и озабоченно поднял кверху раскрытую ладонь.

— Так и есть, накрапывает дождь… Мой прекрасный плюмаж будет похож на тряпку… Граф, отец мой! — Он лучезарно улыбнулся Горну. — Пусть пропадет плюмаж — зато у них подмокнет порох!

Полковник не ответил на его улыбку.

— Дювинье, я знаю вас всего два месяца, но полюбил вас, как сына. Мне попадались почему-то одни плохие французы, и только вы — тем, что вы есть — доказали мне, что Франция — прекрасная страна… Ну, что смотрите? Много болтаю, вам странно? Должен же я поболтать хотя бы перед смертью…

— Господин полковник!

— Нас послали на смерть, я знал это с самого начала Мы, конечно, дорого продадим свою жизнь, но мне не хотелось бы чтобы мы умерли неотомщенными У вас есть чем писать?

— Извольте, граф, — Дювинье достал из седельной сумки бювар и свинцовый карандаш.

— Благодарю, — Горн вынул одну ногу из стремени, положил бювар на колено и принялся быстро писать Капельки дождя падали на бумагу, как слезы Дювинье смотрел на небо — оно было высокое и равномерно белесое.

— Запечатать нечем, — Горн похлопал руками по седлу, по кирасе, сообразил — снял шейный шнурок, скатал письмо и перевязал его. — Возьмите, Дювинье, и скачите немедля — вон туда, на восток. Чего бы это ни стоило вам — проберитесь в Толет и отдайте непременно в руки Ее Величеству. Путь у вас будет долгий и трудный, вам придется ехать через Кейлембар, через всю армию Лиги. Выдавайте себя за лигера, за праздного путешественника, за черта, за дьявола, лгите напропалую — вы должны добраться до Толета. Вот вам мой кошелек, мне он не понадобится…

— Вы прогоняете меня…

— Извольте выполнять приказ, Гектор Дювинье! Я поручаю вам самоважнейшее дело! Вы сейчас держите в руках жизнь и смерть Ее Величества…

— Я еду, разрешите обнять вас, граф.

— Прощайте, мой мальчик. И запомните — важно не просто отдать жизнь, важно отдать ее с пользой Вам важнее сейчас быть живым и добраться до Толета. А я должен умереть — по крайней мере, я умру в бою… Вот что, Дювинье если вы когда-нибудь увидите маркиза де Плеазант — запомните? — передайте ему мой последний привет.

— Маркиз де Плеазант — повторил Дювинье, — я запомню. Прощайте, граф, прощайте, отец мой! Я доберусь до Толета!

Горн проводил его глазами. Когда белый плюмаж Дювинье исчез в зелени деревьев, он резко вскинул руку.

Тишину разорвали сигнальные выстрелы. Легкоконный отряд, ломая кусты, вырвался на гладкое поле перед валами Тантарского лагеря. Горн ждал залпа пушек. Наконец грохнуло. Этот грохот словно бы родил другой звук — хриплый визг рожков и надрывные вопли офицеров:

— Вперед за нашу королеву! Жизнь! Жизнь! Жизнь!..

Забили барабаны, подавая ритм движения. Горн ехал шагом перед щетинистым строем пикинеров. Белые королевские знамена висели под дождем уныло и мертво.

Дождь несомненно был на руку — пушечный дым прибивало к земле. Лигеры не видели атакующих и палили наугад.

Подскакал корнет легкоконников: лигеры значительными силами заходят с правого фланга. Скверно, но этого надо было ждать.

— Кирасир на левый фланг! Пехоте продолжать лобовую атаку! Вы — скачите к Мерку, пусть отдаст мне свою конницу!

— Господин полковник! Господин полковник!

Связной с правого фланга указывал трясущейся рукой — у него больше не было слов. Но все было ясно и без слов.

Над строем капитана Мерка, развернутым для атаки не лагеря, а батальона Горна — торчали черно-багровые знамена Лиги. Все было именно так, как писал когда-то Ланьель:

— Измена! — бешено закричал Арвед Горн.

Гектор Дювинье тоже далеко не ушел. Миновав лесок, он выскочил на дорогу и вздрогнул от жесточайшего удара в грудь. Стрела не пробила кирасы, но вторая попала прямо в глаз, и он погрузился во мрак.

Человек в черном плаще с эмблемами Лиги, подойдя неспешно, носком ботфорта перевернул его мягкий труп на спину. Затем нагнулся, сорвал ожерельник и вытащил из-за кирасы письмо. Арбалетчики стояли вокруг, ожидая разрешения грабить. Человек в плаще снял шнурок, развернул еще теплый лист.

— «Ваше Величество, податель сего, честный французский дворянин Гектор Дювинье…» О, да вы убили француза! Mort du vinaigre[56], какая жалость! — Он посмотрел на раскрытую шею убитого юноши и снова нагнулся. Потянул шелковую ленточку, вытащил золотой крестик. — О-ля-ля, да он католик. Отдаю его вам, друзья.

Виконт Баркелон отвернулся от трупа и пошел к своей лошади, на ходу просматривая письмо полковника Горна.

Прошла неделя, десять дней, две недели — принц не возвращался. Открылись странные и страшные вещи. Принц в Синас не приезжал. Принцесса в Синас не приезжала. О болезни и смерти старшего сына принца никто в Синасе не слышал. Наконец, старая принцесса-мать и все ее внуки исчезли из Синаса тайно — никто не знал куда.

Жанна белыми глазами смотрела в лицо Рифольяру.

— Что вы думаете об этом, граф?

— Случилось несчастье, Ваше Величество. Принц не мог изменить, это невероятно. Значит…

— Расследуйте дело, — прервала Жанна. — За принца пока будете вы, граф. Держите все эти новости в сугубой тайне. Об этом все.