Наконец прибыл полумертвый от скачки хирург. Жанна к этому времени оправилась, шумы и краски мира вернулись к ней. В самом деле, все было хорошо, Эльвира была жива.
— Вы опоздали, — сказала она хирургу, — но это все равно… Анхела, пусть маркиз Магальхао лично доставит Эльвиру в мою палатку. Дать ему хороший конвой.
Пока готовили носилки, Эльвира шептала Жанне:
— Не надо, Жанета. Я могу ехать с тобой… Вот, смотри.
Она попыталась сесть, но тут же опрокинулась на спину, закусив губу. На глазах ее выступили слезы боли.
— Что? Рука? Где лекарь?
— Это легкое растяжение связок, Ваше Величество… — заверил хирург, ощупав левую руку Эльвиры. — Ничего опасного… Я сделаю тугую повязку, и все пройдет…
Жанна поднялась на ноги.
— У меня остается Анхела, — сказала она.
— Но я умру от страха за тебя…
— Эльвира, не обижай меня! — воскликнула Анхела с акцентом. — Я сберегу жизнь Ее Величества… Вот… — Она сложила указательные пальцы крестом, поцеловала их и выпалила по-испански: — Клянусь знамением креста, которое лобызаю недостойными устами…
Подскакавший офицер прокричал сверху:
— Ваше Величество, граф Альтисора подходит!
— Слава Богу, — сказал Викремасинг и перекрестился, — самое время.
Положение складывалось даже лучше, чем можно было ожидать, и все же маршал был озабочен. В три часа пополудни деревня Ароса была взята, и лигерам пришлось сдать редут Принцепса, так как позиции на фронте ферма — сады, прорванные в нескольких местах, попросту развалились. Сопротивлялся еще правый фланг, на который не было оказано сильного давления; но со сдачей главного редута прямой путь для удара по мрежольскому лагерю, последнему оплоту мятежников перед Дилионом, был открыт.
Сейчас немедленный удар был необходим, именно немедленный, чтобы лигеры не имели времени опомниться, и притом достаточно мощный, чтобы довести дело до конца на одном дыхании. Но Викремасинг совсем не был уверен, что с наличными силами удар принесет ему успех. Его войска были сильно утомлены и потрепаны боем; за редут Принцепса ему пришлось дорого заплатить. Кроме того, торчал и не сдавался, словно заноза в боку, несломленный правый фланг противника. Судя же по стрельбе, которой лигеры отвечали на каждое движение в захваченном редуте Принцепса, они не собирались отдавать задешево и мрежольский лагерь. Поэтому появление Альтисоры свалило камень с сердца Викремасинга. Альтисора должен был пройти мимо Мрежольского леса и прорвать правый фланг лигеров.
Ни Альтисора, ни Викремасинг не знали, что в Мрежольском лесу ждет своего часа полк виконта де Баркелона.
Им выпало самое трудное: сидеть и смотреть на сражение, не зная, когда их позовут. Большинство, впрочем, даже и не видело ничего, а только слышало — яростный грохот пушек, лихорадочные хлопки мелкого ружья, визг и ржание взбесившихся коней, рев тысяч глоток. Эта пытка длилась целую вечность. Солдаты сидели, уткнув головы в колени, офицеры мыкались между посаженными на землю взводами, шепотом ругаясь для бодрости; виконт Баркелон торчал на опушке, шаря по полю подзорной трубой. Раза два он уезжал к Кейлембару, и тогда его место занимал один из офицеров.
Съездив и вернувшись в третий раз, он сказал:
— Мы сдаем редут Принцепса. Тише, о merde! Теперь недолго ждать. Альтисора вот-вот появится на этой дороге — так донесли лазутчики. Наше дело — разрезать, раскрошить, растоптать Альтисору ко всем свиньям. Слушайте меня внимательно. Вы, кавалер анк-Ретем…
Когда Баркелон поставил задачи офицерам и отпустил их, с верхушки вяза раздалась заливистая птичья трель. В гуще леса ей ответила другая. Но Баркелон не прислушивался к ним: ему было не до птичек.
Баркелон тоже не знал одной очень важной вещи, именно того, что и он не только охотник, но одновременно выслеживаемый зверь. Он не подозревал, что птичьи пересвисты были сигналами тех, кто подслушал его. Сигналы полетели в глубь леса, где, в густо заросшем овраге, таился довольно большой отряд.
Эти люди были вооружены чем попало и одеты в лохмотья, и сидели они не правильными группами, а в беспорядке; иные валялись или попросту спали, иные закусывали. Но у всех на шляпах, на дедовских шлемах или прямо на взлохмаченных головах были белые повязки. И лица их — немытые, худые, исковерканные страданием — были мрачны и решительны.
Это была народная армия. Здесь были крестьяне, бывшие фермеры и батраки, деревенские ремесленники и даже горожане. У каждого из них лигеры отняли имущество и близких. Они собрались, чтобы мстить разбойникам-дворянам, от которых и в мирное-то время житья не было, и чтобы защитить королеву — как-никак, они были ее верноподданные. Для того и надели они белые повязки — это был цвет виргинских королей.
Под молодой березкой, на куче нарубленных веток, помещался предводитель. Он размял себе ямку, чтобы ноги были выше головы, и лежал неподвижно, заложив руки за голову. Немигающие глаза его были уставлены в голубое небо, проглядывающее между мелких подвижных листочков березки. Глухой грохот боя не беспокоил его.
Рядом с ним сидел священник, судя по замызганной, донельзя оборванной рясе и шапочке; лицо же его ничем не отличалось от других лиц — такое же грязное, небритое и изможденное. Этот, в отличие от предводителя, то и дело менял позу, явно волнуясь. Но капитан крестьянской армии никак не реагировал на это. Он не шевелился, точно зверь, никогда не делающий лишних движений.
Наконец птичьи пересвисты долетели до оврага, и к капитану подскочил бледный от возбуждения парень в зеленом капюшоне:
— Авель! Они получили приказ! По южной дороге идет королевский отряд, они нападут на него и перережут!
Авель выслушал все это не двигаясь, но как только парень замолчал, он поднялся на ноги быстро и бесшумно.
— Ребята! — сказал он вполголоса. — Пора!
Партизаны поспешно вскакивали, приводили себя в порядок. Авель, затягивая ремень с мечом, говорил подбежавшим помощникам:
— Рассыпаться цепочкой, арбалетчики вперед. Стрелять им в спины без всякой жалости, пусть каждый свалит по одному негодяю. С волками — по-волчьи. Нашим сигналом будет лай собаки. Как услышите — кидайтесь все… Ну что же, отче, — повернулся он к священнику, — благослови воинство. Да потише кричи.
Поп вышел перед толпой с поднятым распятием.
— Дети мои! — произнес он, фанатически сверкая глазами. — Мы идем сражаться за правое дело, и я пойду с вами в первых рядах. Мы идем мстить! Кто скажет вам, что месть — неугодное Богу дело? Никто не скажет нам этого. А если кто и скажет — не верьте этому прохвосту…
…Баркелон плотоядно улыбался, разглядывая колонну Альтисоры из-за кустов. Королевские солдаты изрядно растянулись; видно было, что они устали. Однако скоро предстояло перестроение в боевой порядок, и Баркелон знал, что тогда усталость у них как рукой снимет. Их надо брать сейчас, пока они еще не зарядились нервным напряжением боя, пока ими еще владеет однообразный расслабляющий ритм похода; но он выжидал, пропуская бредущие взводы, высматривая хвост колонны. Mort du vinaigre[22], какая сила народу тащится с этим Альтисорой! Дальше ждать нельзя. Баркелон видел, что в голове колонны уже началось оживление, заблеяли рожки. Пора.
И тут он не выдержал и, вместо того чтобы сделать сигнальный выстрел, издал нечленораздельный звериный вопль, и лес ответил ему таким же, долго сдерживаемым, ревом. Аркебузный залп ахнул над дорогой.
Люди Баркелона посыпались с откоса, как обвал. На дороге падали скошенные пулями королевские солдаты, началась суматоха. Баркелон обернулся к своему вестовому, чтобы взять повод, и ошеломленно смотрел, как тот медленно оседает на землю; он не заметил стрелы, торчащей между лопаток вестового.
Вторая стрела попала в шею лошади. Животное взбрыкнуло, ударив Баркелона грудью, и полетело вслед за ним с обрыва.
