ЮНОША. Но такая огромная сила?… У нас не может быть. Только две трехдюймовки с Путиловского.

СТАРИК. Мальчик, юноша, забудь, что я тебе говорил. Живи на полный размах. Сейчас в атаке поднимайся сразу, не думай. Тебя ранят, и к тебе подойдет девушка с синими глазами. Ты не отпускай, не расставайся, и у вас будет много счастья… Пусть обязательно дети. Как это прекрасно, когда они рождаются и когда вырастают. Заходишь в комнату, а на столе у мальчишек железки, камни, которые они нанесли… Позже дневник пишут, первые свои, неумелые стихи… Что это сердце так сжалось…

ЮНОША. Ну говори, говори!

СТАРИК. В Орловском будете завод восстанавливать, на чужое плечо не надейся, свое подставляй. Учи английский — мировая революция придет. На рабфак все равно поступай. То, что ты в старости не поймешь структурный анализ, неважно — это ведь твой труд в том, что молодые теперь могут заниматься наукой. Ты будешь рабочий класс. Старайся, выкладывайся, где бы ни был, и тогда ты совершишь свой подвиг. Тогда все-все будет твое: первый трактор в деревне, который потянет плуг, а косматые мужики зачешут в затылке, закусят губу — слезы на глазах. Твои каналы в пустыне, новые города и заводы в тайге, университеты в республиках. Твой будет красный флаг победы в сорок пятом году и твой корабль, который от Земли поднимется в космос… Да, погибнут твои сыновья — тяжкое, непереносимое горе. Но тебе родными станут другие, твоими станут внуки, правнуки и поведут тебя от одной любви ко второй любви…

ЮНОША. Я иду, отец! Мне пора. Прощай! (Издали.) А что такое космос?

СТАРИК. Ты еще узнаешь.

Вступает отдаленное многоголосое «урр-ра!» и растворяется в звуках музыки. Залпы салюта становятся чуть глуше.

ГОЛОС (негромко). Павел Иванович…

СТАРИК. Да. Кто это говорит?

ГОЛОС. Будущее. Мы хотим сообщить вам, что через тысячу лет по всем галактикам, по всем обитаемым мирам пройдет год вашего имени. Уже начата подготовка, и этот сегодняшний разговор бесценен для нас.

СТАРИК. Как сердце схватило, и бледнеет в глазах… Где же телефонная трубка?… Подождите там, в будущем. Я не понял. Год моего имени? Но почему?… У меня жизнь простая, незаметная. Как у всех.

ГОЛОС. Нет незаметных жизней. Каждый человек ценен — с ним приходит, от него начинается нечто. Вы ведь не знаете, какие огромные последствия в будущем может дать тот или иной поступок, даже маленький на первый взгляд. Одной человеческой жизни мало, чтобы увидеть эти следствия, которые растут от поколения к поколению я образуют новые следствия. Ничто не исчезает без следа.

Слышен длинный звонок.

СТАРИК. Телефон!.. Нет, телефон выключен… Как вы сказали — ничего не пропадает?

ГОЛОС. Ни тихое слово, ни скромное дело. Сначала они роднички, но потом уже реки, которыми полнится океан грядущего. Поэтому мы все — от вас, и все, что сделано, пережито вами, пришло сюда, влилось и пойдет с нами еще дальше. Пойдет от всех. Знаменитые и обыкновенные равны перед лицом вечности, следствия небольшого мужественного дела, развиваясь в веках, могут затмить важнейшие решения королей. Когда в вашей современности утром в вагонах теснятся пассажиры метро, когда ждут светофора нетерпеливые толпы, каждый значим. Через каждого проходит нить от прошлого вперед, и будущее зависит от того, какие узелки, какие драгоценности, какие зерна на этой пряже. Любой человек ценен для истории, по-своему делает ее. В этом смысле все люди — великие люди — от любого начинается завтра, каждый ткет материю будущего. Здесь, среди звезд, в просторах Вселенной, мы торжественно отмечаем год каждого человека на Земле, который был, жил, трудился и выполнял свой долг. Нет ада и рая, но в том, что он сделал, как прошел свой путь, человек живет вечно.

Снова длинный звонок.

СТАРИК. Подождите!.. Значит, и жена моя Таня. И старший сын Павел, и младшие мальчики? И Вася Гриднев, и наш горновой Дмитриевич, и другие из бригады?… Как же так? Если праздновать почти всех, откуда возьмется время? Откуда годы, столько годов?

ГОЛОС. Но у нас, у человечества, впереди вечность… Павел Иванович, сеанс кончается, мы выключаем аппараты. Прощайте, мы глубоко благодарны вам. Прощайте.

Длинный звонок, стук. Скрип двери. Шаги…

ДЕВУШКА. Ты что не открываешь, дедушка?… Я уже испугалась. Как сердце у тебя сегодня?

СТАРИК. Кто это — Таня?

ДЕВУШКА. Сейчас придут мама, отец, Игорь. От Николая была телеграмма, самолет уже на Внуковском, и тогда они приедут всей семьёй. Василий звонил, они уже вышли теперь. Веру Михайловну я сейчас встретила на лестнице, она готовится. Будет много-много народу… Сегодня же праздник, ты не забыл?… Слушай, какой у тебя беспорядок!

СТАРИК. Николай?… Младший сын?

ДЕВУШКА. Какой ты странный сейчас, дед… У нас сегодня в институте такая бурная кафедра, я несколько раз выбегала тебе звонить, но все было занято… Слушай, что это — почему-то оторвана трубка… Дедушка, как сердце, ты мне не ответил? Не было приступа?… Вдруг ты вынул откуда-то старое-старое пальто. Я даже не знала, что оно сохранилось… Ну-ка дай попробовать руки… Нет, ничего, теплые.

СТАРИК. Таня, жена моя!

ДЕВУШКА. Да нет же, дедушка. Это я, Таня, внучка.

СТАРИК. Что такое — звезды!

Разноцветные звезды рассыпаются в небе.

ДЕВУШКА. Это салют… Видишь, сколько я вынула из почтового ящика. Целая гора, он был весь набит — почтальон даже положила газеты сверху, на окне… Какое у тебя лицо, дедушка, сегодня. Совсем-совсем молодое.

СТАРИК. Кажется, отпустило сердце… Да, отпустило совсем. Но такое впечатление, будто я поднимаюсь все выше, выше, выше… Слушай, вот эти звезды… Таня, покажи мне… покажи мне, где Млечный Путь.

^{Рис. Роберта Авотина}

Дорога, начинавшаяся у причала, вела к перевалу, туда, где между двух сопок плавилось предзакатное золото. По дороге шел человек. Он испытывал чувство, сродни тому, которое возникает при возвращении домой. Он не спешил. Разве дома спешат? Он думал пройти по шоссе до поворота на перевал, потом подняться на мыс, увидеть, как откроется весь залив. Он готов был устать. На этот раз не от работы, не от споров и объяснений — просто от ходьбы.

У причала покачивался катер, доставивший его к берегу. В синей бухте стояли морские транспорты, в их трюмах были грузы для берега Солнца. На борту одного из них и прибыл физик-исследователь Александр Ольмин. Целый год он провел на заводах, где собирали блоки реакторов, и считал дни, когда вернется сюда.

— Я не полечу, — решительно сказал он девушке, встретившей его у вертолета. — Спасибо, я пойду пешком.

— Этот вертолет — настоящий лифт на аккумуляторах, — уговаривала девушка. — Две минуты, и мы дома. — Тут она почему-то смутилась, но Ольмин не заметил этого или не подал виду.

Девушка была из настойчивых. Он позволил усадить себя в кресло. Но в тот самый момент, когда девушка нажала кнопку автопуска и машина должна была взмыть вверх и совершить прыжок через сопку, Ольмин неожиданно легко, быстро соскочил на площадку. А вертолет превратился в кленовую вертушку и столь же быстро скрылся за гонкой.

Чего же ему хотелось?.. Поплескаться в ручье Сверху, с сопки, хорошенько рассмотреть, как выглядит теперь берег Солнца. Сбежать вниз. Это все. Он успел добраться до ручья, когда вертолет вернулся, покружил над долиной, потом куда-то исчез. Ручей говорил о сухом лете, он обмелел, обнажив часть русла. На перекате высветилась серебристая нитка, словно под водой кто-то натянул и отпустил струну — рыба.

Со склона сопки постепенно открывалось пространство над морем, и все в нем теперь казалось далеким и неподвижным. Над бухтой висела стрекоза. Ольмину хотелось поторопить ее, увидеть, как опустится на причал ее нелегкая, наверное, ноша. Но стрекоза равнодушно поблескивала крыльями. А двигаться ее заставляла, казалось, лишь сила воображения наблюдателя, а не мотор, спрятанный в ее пластмассовом теле.