Мир умирал, растворяясь в плазменно-белом пламени ядерного пожарища.

Сквозь пылевые вихри сталкивающихся друг с другом взрывных волн, сквозь плотную пелену радиоактивного дыма пробивалось пугающее свечение. Словно над всей планетой бушевали грозы невиданной силы, словно солнце разлило по бурному океану атмосферы ослепительные блики. Свет просачивался сквозь тучи и верхние слои холодного разреженного воздуха, разжигая полярные сияния. Свечение было отчетливо видно из космоса, и казалось, что планета вот-вот превратится в звезду.

Страшно было даже предполагать, что творилось на ее поверхности.

– Скорее бы все закончилось! – Джинна заломила руки, глядя сквозь прозрачный купол обозрения на залитую огнем полусферу планеты. – Неужели там еще остались люди, способные отдавать самоубийственные приказы?

Агонию Мира так же больно наблюдать, как и страдания любимого человека. Треск и скрежет помех на всех частотах давил на нервы. Хрипела в радиодиапазоне раскаленная поверхность. Мир захлебывался беззвучным криком. Орбитальная спутниковая группировка молчала, то ли введенная в безопасный режим, то ли сожженная электромагнитным импульсом разорвавшихся на границе с космосом ракет.

– Противорадиационные убежища строили основательно, на века, – ответил я. – Это может продолжаться довольно… долго.

– Безумие! – Джинна прижала ладонь к дрожащим губам. По щекам женщины катились крупные слезы. – Что же будет с нами?

С нами…

С десятком не успевших эвакуироваться жителей научных и производственных поселений Старшей Сестры.

Мы были обречены.

Снабжение наших баз прекратилось давно, эвакуация затянулась. Колонизация ближайшей луны была международным проектом, специалистов отправляли в космос совместными усилиями всех развитых стран. И такие же усилия требовались, чтобы вернуть людей обратно. Но в условиях набирающей оборот мировой войны провести такую кампанию было невозможно.

Хотя большая часть эвакуированных наверняка погибла во время обмена ядерными ударами. Убежища, должно быть, переполнены, не каждому повезло отвоевать себе место. Так что неизвестно, кому повезло: тем, кто поспешил вернуться, или тем, кто до последнего дня выполнял программу своего пребывания в космосе.

На Временной, научном модуле, расположенном в разломе Ресница Сестры, мы с Джинной остались вдвоем. Арви, забрав основной запас кислорода и фильтров, отправился на вездеходе за помощью в Меридиан-7 – ближайший город. Если он доберется до цели, преодолев многие мили по исковерканной кратерами и трещинами местности, если те, кто остался в Меридиане, пожелают тратить топливо и поднимать в низкое лунное небо космический корабль, чтобы забрать двух человек со Временной…

Но время идет, а помощи нет. Ресурс модуля тает. Датчик состояния атмосферы стабильно светит желтым. Скоро замигает красный. Температура падает, и внутренние переборки уже серебрятся свежим инеем. Его рисунок божественно красив.

Я сам сделал укол Джинне, а затем уложил, мирно спящую, в криогенную капсулу. Прощай, Джинна, я тебя немного любил. Вторая капсула тоже была наготове, из-под стеклянной крышки лился матово-белый свет.

Я, как мог, оттягивал минуту самоконсервации, ведь это сродни суициду. Кто и когда найдет наши замороженные тела в крохотном модуле среди гор и разломов Ресницы Сестры? Цивилизация уничтожена, планета в огне. Шанс, что нас с Джинной спасут – сейчас или даже через век – один на миллиард.

Но это шанс.

Я рассматриваю наши находки. Кусок обшивки неизвестного космического корабля. Мы нашли его на дне расщелины в миле от Временной. На обломке сохранился символ в виде пятиконечной звезды, начертанный красной краской. Фрагмент нижней челюсти исполинского размера с внушающими трепет клыками, по обе стороны подбородка располагаются то ли рогообразные выросты, то ли высохшие и окостеневшие в вакууме щупальца. Призма из прозрачного кварца с сетью полостей внутри. Джинна предлагала назвать этот артефакт «Лабиринт Лазара», в честь меня – исследователя, обнаружившего его в одном из кратеров Ресницы. Но, на мой взгляд, это слишком пафосно. Невелика честь.

На моих глазах в центральной полости артефакта зажигается холодное пламя. Призрачный огонь неспешно формирует структуру, похожую одновременно на трехмерную спираль и на розу.

Я смотрю на датчик контроля состояния атмосферы: мигает красный.

Ясно, глюки. Пора на боковую.

Укладываюсь в капсулу. Стеклянная крышка отрезает меня от холодного и тесного мирка модуля. Мой новый мирок еще более холоден и тесен.

Проклятье, не сделал себе укол. Теперь я не сомневаюсь, что мой разум помутился. Забыть последовательность процедуры…

Я сам лишил себя шанса.

Ладно. Все равно: надежды – иллюзия, любовь – иллюзия, мир – иллюзия. Реальна только смерть.

Сквозь слипающиеся от инея ресницы смотрю на «Лабиринт Лазара», оставленный в изножье капсулы. Роза внутри артефакта пылает багровым светом, по переборкам плывут всполохи.

Как ночной светильник из детства.

Добрых снов, роза!

На космическом корабле или станции всегда шумно. Постоянно работают вентиляторы, перемешивая воздух. Если этого не делать, рано или поздно в жилых отсеках возникнут зоны, где уровень углекислого газа будет зашкаливать. Это крайне опасно, я знаю, что говорю.

Я проснулся, а точнее – очнулся, и сразу же услышал хорошо знакомый стрекот многочисленных лопастей.

Каким бы это бредом ни казалось, но я жив и, более того, я – на борту космического корабля. Тут тепло, много чистого воздуха, и все, похоже, работает как надо. Нет, это точно не Временная.

Странно, я был уверен, что после светопреставления на нашей планете следующий корабль к Старшей Сестре отправят лет эдак через десять тысяч. Я – космонавт-исследователь, я не верю в чудесные спасения, инопланетян, телепортацию и прочую ересь.

Ощущение, что лежу на груди, а на ребра давят мягкие, но прочные ремни. Невесомость! Ни с чем не спутать.

Я кое-как разлепил веки.

Легкая ткань мерно колышется; кажется, это шелк. Плавают в воздухе золотистые шнуры с кисточками на концах. Я укрыт одеялом, поверх одеяла – широкие ремни. Замуровали меня, точно психа.

Я привязан… к кровати? Под балдахином?

И все это – в невесомости?

Потолок надо мной покрыт изящной гравировкой. Я разглядел какие-то лозы, цветы и что-то вроде кистей винограда. На космических кораблях стены, пол и потолок тоже окрашены по-разному, чтоб легче ориентироваться. Но о таких художествах я никогда не слышал. Не говоря уже о балдахине…

Что ж, чувствовал я себя довольно сносно для покойника. Поэтому звать на помощь не стал, а молча поерзал под ремнями. Как и предполагал, освободился в два счета.

В невесомости я как рыба в воде: как-никак больше года провел на орбите. Микрогравитация Старшей Сестры тоже не сильно отличалась от невесомости.

Я выбрался из-под одеяла, всплыл над кроватью.

Вот это да! На мне – белая ночная сорочка! И из-под подола торчат голые, давно не видевшие солнца ноги! Похожую ночнушку временами надевала моя жена. А я с нее снимал, да, было дело. Вот Рина обрадуется, когда ей сообщат, что я жив, здоров и возвращаюсь домой.

А может, некому радоваться. Может, Ринка погибла в той страшной войне…

Я кувыркнулся в воздухе. Протянул руку, чтобы откинуть шелка балдахина. И в первую секунду оторопел: откуда у меня взялась эта широченная лапа? Не кисть, а экскаваторный ковш. Волосы на тыльной стороне ладони – рыжие и кольцами. Отродясь у меня таких не было! Сразу пришла мысль, что с глазами что-то не так. Шутка ли: замерзнуть на Старшей Сестре, а потом – прийти в себя, и чтобы ничего не болело! Так не бывает. К тому же, очевидно, все время, пока я валялся без сознания, меня пичкали какими-то лекарствами. Мало ли…