— Мне? — переспросил Бабушкин. — Не может быть!

Но он все же взял конверт, извлек из него тетрадочный листок и стал читать.

Ленин и Крупская просматривали другие письма. В комнате стояла тишина.

Вдруг Бабушкин еле слышно и как-то растерянно произнес:

— Я — отец…

Ленин на мгновение оторвался от письма:

— Что?

— Я — отец. — тихо, все так же растерянно повторил Бабушкин.

— Это в каком же смысле? — спросил Ленин.

— Я — отец! Я — отец! — вдруг радостно закричал Бабушкин. — Я — отец! — И он неистово запрыгал по комнате, размахивая письмом.

Только теперь Ленин и Крупская всё поняли.

— Радость-то какая! — воскликнула Надежда Константиновна и обеими руками сжала широкую ладонь Бабушкина. — Поздравляю.

— Поздравляю, — сказал и Ленин. — От всей души.

Он крепко обнял Ивана Васильевича.

— Сын?

— Дочка, — смущенно сказал Бабушкин.

— Смотрите-ка, он словно оправдывается, — воскликнул Ленин. — Дочка — это же чудесно!

— Жена пишет: глаза голубые. Вся в меня. — пробормотал Бабушкин.

Он еще больше смутился, даже отвернулся.

Радость от неожиданного известия была так сильна, что он не мог сейчас думать ни о чем другом.

Дочка! У него дочка!

«А как ее назвать?» — вдруг подумал он.

Стал перебирать одно за другим женские имена, выискивая самое лучшее, потом задумался.

Долго ходил по комнате. Остановившись возле Ленина, неожиданно спросил:

— Как ее звали?

— Кого?

— Жену Маркса.

— Жену Маркса? — Ленин оторвался от письма. — Женни… Женни фон Вестфален.

— Женни, — негромко произнес Бабушкин. — Женни, — медленно повторил он.

А что, если в честь этой замечательной женщины назвать дочку Женни?!

Женни Бабушкина.

Он тут же поделился своей идеей с Лениным.

— Имя хорошее, — сказал Владимир Ильич. — Отличное имя! Только… — Он прищурил один глаз. — Может быть, взять что-нибудь попроще?.

— Да, пожалуй, — согласился Бабушкин.

Ему уже и самому казалось, что ни к чему называть дочку не по-русски.

— Нареките Машей. Или Надей, — предложил Ленин. — А то еще хорошее имя — Зина.

Бабушкин задумался. Ильич тоже замолчал. Потом он вдруг подозрительно посмотрел на Бабушкина.

— А не кажется ли вам, — улыбаясь сказал он, — что мы несколько запоздали? Дайте-ка…

Взял у Бабушкина письмо, быстро пробежал его глазами.

— Ну, конечно! Новоявленный папаша от радости голову потерял. Тут же написано — Лидочка!

— Не может быть! — Бабушкин схватил письмо.

Действительно, сбоку, на полях, жена приписала: «Дочку назвала Лидочкой».

— Ли-доч-ка, Ли-доч-ка, — медленно, словно проверяя, изучая на слух это имя, произнес Бабушкин.

Он робко повернулся к Ленину:

— Правда, неплохое имя?

— Очень даже неплохое! — вполне серьезно ответил Ильич.

А Бабушкин еще долго ходил по комнате и то громко, то шепотом на разные лады повторял:

— Лида. Лидочка. Лидок..

«Дать бы телеграмму жене! Или хоть письмо послать, — думал он. — Да разве можно?.»

— Вот она — конспирация, — с горечью прошептал он. — Даже в такой момент и то жене ни словечка…

Бабушкину казалось, что он говорил тихо, но Ленин услышал.

— Почему? Поздравьте жену! И от меня — тоже…

— Шутите, Владимир Ильич? — недоверчиво спросил Бабушкин. — Жандармы же перехватят телеграмму. И письмо вскроют.

— Ну и пусть! — Ленин засмеялся. — Ведь в охранке и так знают, что Прасковья Никитична — ваша жена. Так?

— Так.

— Значит, это не тайна. А если раскроется ваше пребывание в Лондоне, — какая беда?! Здесь русской полиции вас не достать — руки коротки. А в Россию поедете, все равно придется сменить фамилию.

— Значит, в самом деле можно? — обрадовался Бабушкин.

— По такому случаю — можно! И знаете, даже лучше, если в охранке узнают, что вы в Лондоне. А то они прямо остервенели, ищут вас по всей России, все «явки» перетряхивают, неблагонадежных хватают. Кто-нибудь может пострадать от их усердия. А узнают, что вы в Лондоне, — утихомирятся.

Бабушкин сразу сел за письмо. Нарочно писал подробно и открыто. Было какое-то особое, острое наслаждение писать вот так — просто, без шифра, как все люди, писать подробно и обо всем: был в старинном замке Тауэре, видел торжественную смену караула у дворца королевы; очень смешно смотреть на шотландских стрелков в юбочках. Рассказал и о жене Маркса.

«Здешние бобби ничуть не отличаются от наших полицейских: тоже важные и глупые», — злорадно написал он и засмеялся звонко, как мальчишка, представив себе лица жандармов, читающих письмо.

В конце приписал:

«Поздравляет тебя также Николай Петрович».

Жена, конечно, вспомнит старое подпольное имя Ильича.

— Пойду опущу, — сказал Бабушкин, едва кончив писать.

Накинул пальто и выскочил на улицу.

Прошло больше часа. Он не возвращался. Ильич стал уже не на шутку беспокоиться. Что случилось? Ведь Бабушкин не знает английского языка: мало ли в какую историю может попасть такой «немой»! И несчастные случаи теперь участились.

Ильич хотел, уже направиться на поиски, когда раздался стук молотка в дверь — Бабушкин вернулся.

Был он усталый, но радостный. В руке нес огромную красивую куклу в шелковом платье, в кожаных туфельках, с красной лентой в длинной косе. А главное — у куклы, если ее положить на спину, сами закрывались глаза.

— Это к чему? — спросил Ильич.

— Игрушка. Лидочке, — пояснил Бабушкин. — Полгорода обегал. Хотел что-нибудь необычное.

«Новорожденной-то? Куклу? — сдерживая улыбку, покачал головой Ильич. — Вместо погремушки?»

Но ничего не сказал.

А Бабушкин, довольный своей покупкой, немедленно уложил ее в саквояж.

— Домой поеду — отвезу, — сказал он. — Лидочке.

И повторил:

— Лидочке.

Словно все еще не мог поверить, что отныне у него есть дочка.

Вагон мелко трясся, как в ознобе. И от этого малярийного озноба жалобно звякала эмалированная крышечка на чайнике, дребезжали стаканы, дробно постукивала металлическая дверца фонаря.

Вагон был дряхлый, неказистый. И тащился он медленно. И места — только сидячие. Но зато билет — вдвое дешевле, чем в курьерском.

Бабушкин сидел у окна.

Был он в черном триковом костюме — тройке. Из-за этого костюма он вместе с Крупской несколько часов бродил по мелким лондонским лавчонкам на окраине города. В крупных магазинах одежда стоит дороже. И все же подобрали вполне подходящий костюм. И солидный и недорогой.

Рядом сидящие пассажиры не обращали внимания на Бабушкина. В начале пути то один из них, то другой пытались заговорить с этим невысоким русоголовым мужчиной. Но на все их вопросы — и по-английски, и по-немецки, и по-французски — он лишь смешно разводил руками, виновато улыбался и бормотал «ай ду нот андестенд». И пассажиры, с трудом разбираясь в его варварском произношении, догадывались, что незнакомец пытается сказать по-английски «не понимаю».

В конце концов Бабушкина оставили в покое.

Он сидел, смотрел в окно.

Два месяца… Да, почти два месяца прожил он у Ленина. Ильич все не отпускал: отдохните да отдохните. Очень изнуренный вид у вас.

Мимо проскальзывали маленькие чистенькие домики с высокими черепичными крышами и ровными дорожками, выложенными разноцветными кирпичиками.

«Как игрушечные, — усмехнулся Бабушкин. — Да, аккуратный народ немцы».

Возле каждого маленького домика был маленький садик и в нем — одинаковые маленькие клумбы и маленькие беседки.

«Итак, поздравляю, — сказал сам себе Бабушкин. — Скоро будете дома, господин Шубенко».

Он провел ладонью по карману пиджака — там, на груди, лежал паспорт с его фотографией. Но в графе «фамилия» значилось — Шубенко. И чуть пониже: «крестьянин Полтавской губернии».