Я никогда не мог понять, почему Кардинал мешкал последние пять-шесть дней перед исполнением своего замысла 248. Лег и Нуармутье забрали себе в голову, будто он делал это с умыслом в надежде, что мы с принцем де Конде перебьем друг друга во Дворце Правосудия; но будь у него такое желание, ему ничего не стоило его исполнить, заслав во Дворец двух своих людей, которые затеяли бы свалку, а кроме того, я полагаю, он боялся побоища уж никак не меньше, чем мы сами, ибо должен был понимать, что не найдет такого священного убежища, где сам сможет укрыться от расправы. Я со своей стороны всегда приписывал отсрочку, которая и впрямь могла и даже должна была породить множество великих опасностей, всегдашней его нерешительности. Тайна, в которую посвящены оказались семнадцать человек, была, однако, сохранена, и это одна из причин, уверивших меня в том, о чем я не раз говаривал вам и о чем упоминал уже в этом повествовании — болтливость не такой уж частый порок тех, кто привык участвовать в делах важных. Сильную тревогу внушал мне в ту пору Нуармутье, которого я знал за величайшего в мире болтуна.
Восемнадцатого января ночью Лег имел совещание с Лионном, во время которого всячески торопил его с исполнением замысла, и Кардинал назначил дело на полдень. Он еще накануне уверил принца де Конде, что из верных рук знает, будто Парен де Кутюр, один из синдиков, избранных рантье, скрывается в каком-то доме, и под предлогом приготовить все для поимки этого бедняги сделал так, что Принц сам отдал отрядам королевской легкой конницы приказ, которым воспользовались, чтобы позднее препроводить Принца в Венсеннский лес. Принцы явились в Совет. Капитан гвардии Королевы Гито арестовал принца де Конде, лейтенант Комменж — принца де Конти, а прапорщик Кресси — герцога де Лонгвиля 249. Я забыл сказать вам, что, уже одобрив намерение г-жи де Шеврёз склонить Королеву к действиям против принца де Конде, Месьё объявил вдруг непременным условием своего согласия, чтобы я дал письменное обещание служить ему, и, получив мою записку, тотчас отправился с нею к Королеве, полагая, что оказал ей величайшую услугу.
Едва был арестован принц де Конде, г-н де Бутвиль, нынешний герцог Люксембургский, во весь опор проскакал по Новому мосту, крича, что схватили герцога де Бофора. Народ взялся за оружие, но я тут же заставил его сложить, показавшись в городе с пятью или шестью шедшими впереди меня факелоносцами. То же самое проделал и герцог де Бофор, и на всех улицах запылали праздничные фейерверки.
Мы вместе отправились к Месьё, где в большом зале увидели Ла Ривьера, который держался как ни в чем не бывало и рассказывал присутствующим подробности того, что произошло в Пале-Рояле. Он, однако, должен был понимать, что его песенка спета, поскольку Месьё ни словом [255] не обмолвился ему об этом предприятии. Ла Ривьер просил отставки и получил ее, хотя, будь на то воля Кардинала, он остался бы при Месьё. В полночь Мазарини прислал ко мне Лионна, чтобы весьма вздорными доводами склонить меня к этому. Я же располагал доводами весьма основательными, чтобы на это не согласиться. Лет пять или шесть тому назад Лионн рассказал мне, что мысль сохранить Ла Ривьера внушил Кардиналу Ле Телье, который опасался, как бы фрондеры не забрали власть над Месьё.
Королева тотчас же отправила в Парламент послание Короля, где изъяснялись причины задержания принца де Конде — они не были ни основательными, ни убедительными. Нас полностью оправдали, и мы явились в Пале-Рояль, где любопытство придворных зевак удивило меня более, нежели любопытство горожан. Чтобы поглазеть на нас, они взгромоздились на сиденья, которые принесены были из всех комнат, словно во дворце готовились слушать проповедь.
Несколько дней спустя объявлено было прощение всему сказанному и содеянному в Париже во время собраний рантье 250.
Принцессы получили приказание удалиться в Шантийи. Узнав о происшедшем, герцогиня де Лонгвиль тотчас бежала из Парижа в Нормандию, где, однако, не нашла убежища. Парламент Руана послал к ней просить ее покинуть город; герцог де Ришельё, при содействии принца де Конде за несколько дней до этого взявший в жены г-жу де Понс 251, не пожелал оказать герцогине гостеприимство в Гавре. Она удалилась в Дьепп, где, как вы увидите из дальнейшего, не могла оставаться долго.
Герцог Буйонский, который со времени заключения мира стал преданным слугою принца де Конде, поспешно уехал в Тюренн. Виконт де Тюренн, возвратившись во Францию, по примеру брата перешел на сторону Принца и теперь укрылся в Стене, надежной крепости, которую Принц доверил Ла Муссе. Ларошфуко, в ту пору бывший еще принцем де Марсийяком 252, удалился в свои владения в Пуату, а маршал де Брезе, тесть принца де Конде, отбыл в Сомюр, которого был губернатором.
В Парламенте оглашена и зарегистрирована была декларация, которою поименованным лицам в течение двух недель предписывалось предстать пред лицом Короля, в противном случае они объявлялись виновными в нарушении общественного спокойствия и в оскорблении Величества. В ту же пору Король предпринял поездку по Нормандии, ибо опасались, как бы г-жа де Лонгвиль, которая принята была в замке Дьеппа приближенным своего мужа Монтиньи, и наместник его в Пон-де-л'Арше — Шамбуа не подняли там мятежа; Бёврон, который располагал старой руанской крепостью, и Ла Круазетт, командовавший гарнизоном в Кане, уже объявили о своей верности Королю. Все склонилось перед двором. Герцогиня де Лонгвиль морем бежала в Голландию и оттуда устремилась в Аррас, чтобы выведать намерения старого Ла Тура, получавшего пенсион от ее супруга; предложив ей располагать его жизнью, Ла Тур отказался предоставить в ее распоряжение крепость. Она направилась в Стене, где к [256] ней присоединился г-н де Тюренн со всеми друзьями и приближенными принцев, которых ему удалось собрать после своего отъезда из Парижа. Ла Бешерель овладел крепостью Дамвилье, где когда-то был наместником Короля, взбунтовав гарнизон против шевалье де Ларошфуко, начальствовавшего им в отсутствие брата. Маршал де Ла Ферте без единого выстрела овладел Клермоном. Жители Музона прогнали губернатора, графа де Гранпре, который предложил им выступить в защиту принцев. Король, возвратившись из Нормандии, отправил в Бургундию и назначил губернатором ее герцога Вандомского вместо принца де Конде, а в Нормандию — графа д'Аркура вместо герцога де Лонгвиля. Крепость Дижон сдалась герцогу Вандомскому. Бельгард, защищаемый Таванном, Бутвилем 253 и Сен-Мико, оказал недолгое сопротивление Королю, который возвратился из Нормандии и Бургундии в Париж, увенчанный лаврами. Благоухание их слишком вскружило голову Кардиналу, и по возвращении он показался всем куда более самоуверенным, нежели перед своим отъездом. Вот каково было первое тому свидетельство. В отсутствие Короля вдовствующая принцесса де Конде явилась в Париж и обратилась с ходатайством в Парламент, прося корпорацию взять ее под защиту, дабы ей позволено было находиться в Париже и воззвать к правосудию, протестуя против неправедного ареста ее детей. Парламент распорядился, чтобы Принцесса оставалась в конторе советника Счетной палаты Ла Гранжа, помещавшейся во дворе Дворца Правосудия, пока пошлют к герцогу Орлеанскому — просить его пожаловать в палату. Герцог Орлеанский ответил посланцам, что, поскольку Король повелел Принцессе отправиться в Бурж, — а она и в самом деле за несколько дней до этого получила такой приказ, — ему не пристало являться в Парламент обсуждать дело, в котором надлежит просто повиноваться воле Монарха. Месьё добавил, что желал бы в пять часов видеть у себя Первого президента. Тот явился к герцогу Орлеанскому и объяснил Месьё, что ему необходимо прибыть назавтра во Дворец Правосудия, дабы своим присутствием подавить в зародыше дело, которое может разрастись, ибо горе высокородной Принцессы внушает естественное сострадание, а ненависть к Кардиналу отнюдь не утихла. Месьё уступил. У входа в Большую палату его встретила вдовствующая Принцесса, которая бросилась ему в ноги. Она умоляла о заступничестве герцога де Бофора, она напомнила мне, что имеет честь состоять со мной в родстве 254. Г-н де Бофор совершенно смешался, я едва не сгорел со стыда. Герцог Орлеанский объявил Парламенту, что принцессе де Конде приказано было покинуть Шантийи, потому что у одного из ее ливрейных лакеев обнаружили письма, адресованные командующему в Сомюре; он не может допустить пребывания ее в Париже, ибо она явилась сюда против воли Короля; она должна покинуть город, дабы доказать свое послушание и заслужить милость Государя, который возвратится через два-три дня и, быть может, примет во внимание ее жалобы на слабое здоровье. Принцесса выехала из Парижа в тот же вечер и остановилась на ночлег в Берни, но Король, возвратившийся день или два [257] спустя, потребовал, чтобы она отправилась в Валери. Однако болезнь задержала ее в Ажервиле.
