Благоволение ко мне папы, доходившее до того, что он даже намеревался объявить меня своим племянником, и жгучая его ненависть к кардиналу Мазарини, без сомнения, в скором времени дали бы нам повод разыграть еще новые сцены, если бы три дня спустя папа не был сражен болезнью, которая через пять недель свела его в могилу, и потому, в ожидании конклава, я только лечил свою рану. Николо во второй раз выломал мне плечо, чтобы заново его вправить. Боль он причинил мне невообразимую, но цели своей не достиг.

Папа умер 9, и, так как я почти не покидал постели, у меня было слишком мало времени, чтобы должным образом приготовиться к конклаву 10, а он, судя по всему, сулил мне большие неприятности. Кардинал д'Эсте твердил во всеуслышание, что Король приказал ему не только не поддерживать со мной сношений, но даже мне не кланяться. Посол Испании, герцог Терра-Нуэва, сулил мне золотые горы от имени короля, своего повелителя, так же как кардинал Гаррах от имени императора. Почтенный кардинал Медичи, старейшина Священной Коллегии и духовный попечитель Испании, сразу проникся ко мне расположением. Но, зная уже, как я вел себя в Сан-Себастьяне и Винаросе, вы можете судить, что у меня не было намерения присоединиться к австрийской партии. Я понимал, что кардинал-иностранец, гонимый своим Королем, обречен играть жалкую роль в стране, где все, вместе и порознь, почитают венценосцев более, чем где-либо в мире, ибо находят для себя выгоду более ощутительную и несомнительную в том, чтобы им угождать. Мне, однако, было не только важно, но попросту необходимо взять меры для своей защиты, ибо в этой стране предусмотрительность приносит столько же пользы, сколько почета; сказать вам правду, я оказался в большом затруднении. Но вот как я из него вышел.

Папа Иннокентий, человек великий, с особенным тщанием выбирал тех, кого он намеревался назначить кардиналом, и, должно признать, ошибался в своих избранниках очень редко. Правда, используя свое на него влияние, синьора Олимпия почти принудила его удостоить этой чести племянника своего, Майдалькини, бывшего еще мальчишкой, но, если не считать этого случая, выбор других кардиналов всегда был справедлив или оправдан важными соображениями. Следует к тому же прибавить, что достоинства и высокое рождение большинства этих лиц содействовали в дальнейшем их славе. Те из них, кто не был привержен тому или другому венценосцу из благодарности за свое назначение или в силу принадлежности к какой-нибудь партии, по смерти папы оказались свободны от всех обязательств, ибо племянник папы кардинал Памфили сложил с себя сан, чтобы жениться на княгине Россано, а кардинал Асталли, которого Его Святейшество ранее объявил своим племянником, был с позором лишен этого звания, — таким образом не осталось никого, кто мог бы возглавить в конклаве эту партию. В числе тех, кто оказался в положении, которое можно назвать независимым, были кардиналы Киджи, Ломелини, Оттобони, Империали, Аквавива, Пио, Борромео, Альбицци, [604] Гвальтерио, Аццолини, Омодеи, Чибо, Одескальки, Видман, Альдобрандини. Десять из них, а именно: Ломелини, Оттобони, Империали, Борромео, Аквавива, Пио, Гвальтерио, Альбицци, Омодеи и Аццолини, забрали себе в голову, воспользовавшись этой своей свободой, избавить Священную Коллегию от обычая подчинять чувству благодарности голоса, которые должны внимать лишь внушению Святого Духа. Они постановили следовать только велению долга и, участвуя в конклаве, открыто объявить о совершенной независимости своей от всех партий и от всех венценосцев. Поскольку испанская партия в ту пору была в Риме самой сильной, как по числу кардиналов, так и потому, что к ней примкнули приверженцы дома Медичи, она всех яростней выступила против независимости «Летучего эскадрона» — так прозвали поименованных мной десятерых кардиналов; я воспользовался тем, что кардинал Джанкарло Медичи от имени Испании обрушился на их союз, и присоединился к ним, взяв, однако, сначала необходимые меры в отношении Франции: я обратился к монсеньору Скотти, который был когда-то чрезвычайным нунцием во Франции и хорошо принят при дворе, с просьбой обойти всех кардиналов французской партии, чтобы сказать им, что я молю их объявить мне, чем я могу служить Королю — я не требую выдачи никаких тайн, довольно будет, чтобы мне день за днем сообщали, что я должен делать, дабы исполнить свой долг.

Кардинал Гримальди отвечал монсеньору Скотти вежливо и даже весьма приветливо, но кардиналы д'Эсте, Бики и Орсини отнеслись к моим словам свысока и даже презрительно. На другой день я публично объявил, что, поскольку меня лишают способа служить Франции, мне, на мой взгляд, не остается ничего лучшего, как присоединиться к той партии, которая хотя бы менее всех других зависит от Испании. Меня приняли с распростертыми объятиями, и дальнейшие события показали, что я поступил правильно.

Этого никак нельзя сказать о моем поведении в отношении г-на де Лионна. Он уже успел примириться с кардиналом Мазарини, и тот послал его в Рим интриговать против меня, а чтобы придать ему более веса, облек его званием чрезвычайного посла при итальянских государях. Состоя в довольно тесной дружбе с Монтрезором, он свиделся с ним перед отъездом в Рим и просил того написать мне, что он будет всеми силами стараться смягчить вражду ко мне двора и я скоро увижу плоды его усилий. Он говорил искренне — его намерения в отношении меня были честны. Я не ответил ему как должно, и ошибка эта принадлежит к числу далеко не самых маловажных в моей жизни. Я опишу вам подробности и причины неразумного моего поведения, но прежде расскажу вам, как проходил конклав.

Первым шагом, предпринятым «Летучим эскадроном» в те девять дней, пока длилась церемония похорон папы, было заключить союз с кардиналом Франческо Барберини, который лелеял план посадить на папский престол кардинала Сакетти, осанистым своим видом напоминавшего [605] покойного президента Ле Байёля, о ком Менаж 11 говаривал, что он годен лишь на то, чтобы писать с него картину. Кардинал Сакетти и впрямь был человеком весьма посредственных дарований, но, поскольку его вывел в люди папа Урбан и он навсегда сохранил приверженность к семейству Барберини, кардинал Франческо забрал себе в голову сделать его папой и тем более упорствовал в своем намерении, что избрать Сакетти казалось, да и впрямь было, делом чрезвычайно трудным. Кардиналу Барберини, прожившему жизнь безгрешную, свойственна причуда — быть, как говорят в Италии, innamorato del impossibile (влюбленным в невозможное (ит.).). А избрание Сакетти как раз и можно было счесть почти невозможным. Тесная дружба с Мазарини, который если не служил у его брата 12, то был у того приживалом, вредила кардиналу Сакетти в глазах Испании; но более всего удаляло его от престола Святого Петра то, что семья Медичи, стоявшая во главе испанской партии, публично отвергла его еще на предыдущем конклаве.

Члены «Летучего эскадрона», намеревавшиеся избрать папой кардинала Киджи, решили, что побудить кардинала Барберини поддержать Киджи может только чувство благодарности к ним самим, а стало быть, должно приложить искренние и честные старания, чтобы избрали Сакетти, поскольку пользы от этих стараний все равно не будет никакой или, лучше сказать, польза будет та, что кардиналы завяжут тесную дружбу с Барберини, и он, в свою очередь, не сможет впоследствии отказаться поддержать их избранника. Вот и вся подноготная конклава, о котором все, кому заблагорассудилось о нем писать, наговорили кучу вздору; я нахожу, что члены «Летучего эскадрона» рассуждали правильно. А рассуждали они так: «Мы убеждены, что Киджи — самый достойный из всех кардиналов в Коллегии, но мы убеждены также, что сделать его папой можно лишь в том случае, если мы употребим все силы, чтобы помочь преуспеть Сакетти. Худшее, что нам грозит, — это и в самом деле помочь избранию Сакетти, и, хоть он не слишком хорош, он, однако, далеко не из худших. Но, судя по всему, избрание его не состоится; в таком случае Барберини из благодарности, а также из желания сохранить дружбу с нами, отдаст свой голос Киджи. Испания и Медичи принуждены будут смириться из страха, как бы мы не собрали все-таки большинство голосов в пользу Сакетти, а Франция — потому, что она поймет свое бессилие этому помешать». Это мудрое и глубокое рассуждение, которым мы, должно признаться, более всего обязаны кардиналу Аццолини, было единодушно одобрено в церкви Санта-Мария-Транспонтина, где «Летучий эскадрон» собирался с первых же дней погребальной церемонии, одобрено несмотря на то, что мы тщательно взвесили трудности плана, которые заурядный ум почел бы просто неодолимыми. Громкие имена всегда кажутся убедительным доводом мелким душонкам. Франция, Испания, Империя, Тоскана — такие слова вполне способны были напугать людей. Было совершенно очевидно, что кардинал Мазарини не захочет поддержать [606] Киджи, который в пору мирных переговоров в Мюнстере был там нунцием и не раз открыто выступал против полномочного представителя Франции, Сервьена. Было также очевидно, что к Киджи не благоволит Испания. Кардинал Тривульци, самый даровитый человек в испанской партии, а может быть и во всей Священной Коллегии, публично бранил Киджи святошей и в глубине души смертельно боялся его назначения, понимая, что тот, при своей суровости, не потерпит его распутства, и в самом деле вопиющего. Трудно было рассчитывать и на хорошее отношение к нему кардинала Джанкарло Медичи по той же самой причине, а также в силу его происхождения — будучи уроженцем Сиены, он пылко любил свою родину, а она, как известно, столь же пылко ненавидит власть Флоренции 13.