Во все время этого путешествия я терпел муки невообразимые, и только крепость моего сложения не дала возникнуть и распространиться гангрене от обширной раны, которую врачевать было нечем, кроме соли и уксуса.
Таких обид, как в Машкуле, мне в Бель-Иле претерпеть не пришлось, однако, правду сказать, твердости я встретил там не более. Во владениях Рецев вообразили, будто комендант Ла-Рошели де Нёшез вот-вот получит приказ осадить Бель-Иль. Там узнали, что маршал де Ла Мейере велел снарядить в Нанте два больших баркаса 646. Известия эти были правдивы и точны, однако опасность была вовсе не так близка. Чтобы она приблизилась, должно было пройти время куда более долгое, нежели то, в каком нуждался я для того, чтобы поправить свое здоровье. Но страх, охвативший Машкуль, поселил тревогу в Бель-Иле — я заметил ее, когда понял, что окружающие думают, будто никакого вывиха в плече у меня нет, и от боли, причиняемой ушибом, болезнь моя представляется мне опаснее, чем она есть в действительности. Трудно описать, какое горькое чувство пробуждают подобные пересуды, когда ты сознаешь всю их несправедливость. Правда, горечь эта скоро переменяет свой характер, если ты замечаешь, что пересуды порождены страхом или усталостью. В тех, о которых я вам рассказываю, сказалось и то и другое.
Шевалье де Севинье, человек храбрый, но корыстолюбивый, опасался, как бы не сровняли с землей его замок; герцог де Бриссак, полагавший, что довольно искупил не столько слабодушие, сколько нерадивость, оказанную им во время моего ареста, спешил завершить приключение, подвергавшее его покой тревогам, которым не видно было конца. Мне ничуть не менее, чем им самим, не терпелось освободить их от дела, в которое они замешались из одной любви ко мне. Разница была лишь в том, что я не считал угрожающую им и мне опасность столь близкой, чтобы я не мог повременить, полечиться и раздобыть подходящее для плавания судно. Они убеждали меня отправиться в Голландию на гамбургском паруснике, стоявшем на рейде в бухте, а я находил, что не должен вверяться неизвестному мне лицу, которое будет знать, кто я, и может доставить меня вовсе не в Голландию, а в Нант. Я предложил им привести мне фрегат бискайских корсаров, который виднелся у оконечности острова, где он бросил якорь, но они опасались преступить закон, войдя в сношения с испанцами. Короче, мне так наскучили поминутно терзавшие их страхи, оправданные и беспричинные, что я нанял рыбачью лодку, куда, кроме меня, сели всего пять матросов с Бель-Иля, Жоли, двое служивших у меня дворян — одного звали Буагерен, другого Саль — и лакей, которого уступил мне мой брат. Лодка гружена была сардинами, что оказалось довольно кстати, потому что денег у нас было в обрез. Брат выслал мне их, но гонец был перехвачен кораблем охраны. У тестя его недостало благородства предложить мне денежную помощь. Де Бриссак ссудил мне восемьдесят пистолей и комендант Бель-Иля — четыре. Мы сбросили свою одежду, облачились в жалкие лохмотья гарнизонных солдат и с наступлением [587] темноты вышли в море с намерением держать курс на Сан-Себастьян в Гипускоа. Путь туда был довольно далеким для суденышка вроде нашего, ибо от Бель-Иля до Сан-Себастьяна восемьдесят больших лье, но это был ближайший порт из всех, где я мог высадиться, не страшась опасности. Всю ночь бушевала буря. К утру она утихла, но штиль не обрадовал нас, потому что единственный наш компас, не помню уж по какой несчастной случайности, упал в море.
Наши матросы совершенно растерялись и, будучи к тому же людьми невежественными, не могли определить, где мы находимся; они взяли курс туда, куда нас принудило направиться погнавшееся за ними судно. По его очертаниям матросы решили, что оно принадлежит туркам из Сале 647. Поскольку к вечеру преследователи убрали паруса, мы решили, что они боятся приближения к суше и, стало быть, мы от нее поблизости. Впрочем, об этом же свидетельствовали небольшие пичужки, которые подлетали к нашей мачте. Весь вопрос был в том, чей это берег, ибо мы одинаково боялись и французов и турок. В таком сомнении мы лавировали вдоль берега всю ночь и весь следующий день, а когда попытались подойти к встречному судну, чтобы узнать, где мы, оно, вместо всякого ответа, дало по нам три пушечных залпа. Запас воды у нас был очень скуден, и мы боялись, как бы нас не застигла буря, предвестники которой уже появились. Ночь, однако, прошла довольно тихо, а на рассвете мы заметили в море шлюпку. Мы настигли ее с превеликим трудом, потому что три человека, в ней бывшие, вообразили, что мы корсары. Мы обратились к ним по-испански и по-французски, они не понимали ни того, ни другого языка. Один из них закричал: «Сан-Себастьян», чтобы объяснить нам, откуда он. Мы показали ему деньги и ответили: «Сан-Себастьян», чтобы он понял, что туда мы и хотим попасть. Он перебрался в нашу лодку и повел ее в Сан-Себастьян, что было для него делом несложным, ибо мы находились неподалеку от этого порта 648.
Не успели мы ступить на землю, как у нас тотчас спросили свидетельство о фрахте, без которого в море обойтись невозможно, — всякий, кто пускается в плавание, не обзаведясь им, может быть вздернут без всякого суда. Хозяин нашей лодки не подумал об этом, полагая, что я не нуждаюсь в подобной бумаге. Но отсутствие ее при том, что мы были одеты в рубище, побудило стражников в порту объявить, что, похоже, нам не миновать качаться утром на перекладине. Мы отвечали, что нас знает барон де Ватвиль, наместник испанского короля в Гипускоа. Услышав это имя, стражники отвели нас в какой-то трактир и дали человека, который доставил Жоли к г-ну де Ватвилю, находившемуся в Пасахесе и при взгляде на лохмотья Жоли решившему было, что это самозванец. Впрочем, барон на всякий случай не обнаружил своих подозрений и наутро явился ко мне в трактир. Он приветствовал меня с отменной учтивостью, в которой, однако, чувствовалось смущение человека, по своей должности привыкшего часто иметь дело с плутами. Прибытие Бошена, которого я послал в Париж из Бопрео и которого друзья мои поспешили отправить ко мне, как [588] только узнали, что я высадился в Сан-Себастьяне, несколько успокоило г-на де Ватвиля. Бошен сообщил наместнику столько различных новостей, что тот понял: посланец, столь осведомленный, — не подставное лицо. Новостей, привезенных Бошеном, оказалось даже больше, нежели то было желательно наместнику, ибо от Бошена он узнал, что французская армия прорвала линии испанцев, осадивших Аррас, и сообщение это, поспешно переданное бароном в Мадрид, было первым известием, полученным в Испании об этом разгроме. Бошен доставил мне его с неслыханной быстротой на фрегате бискайских корсаров, который он нанял у оконечности Бель-Иля и который охотно принял его на борт, узнав, что он держит путь ко мне в Сан-Себастьян. Друзья мои, опасавшиеся, что я намерен укрыться в Мезьере, снарядили ко мне Бошена, чтобы он убедил меня ехать в Рим. Совет этот был несомненно самым разумным, хотя плоды его оказались не самыми счастливыми. Я последовал ему без колебаний, хотя и не без грусти.
Я довольно знал папский двор, чтобы понимать, что роль беглеца и просителя при нем не из числа приятных; несмотря на проигрыш, я стремился продолжать игру против Мазарини, и в душе моей бушевали чувства, которые влекли меня в те края, где я мог бы дать волю своему мщению. Не надеясь, что герцог де Нуармутье окажет мне всю ту поддержку, какая может мне понадобиться впоследствии, я, будучи полновластным хозяином Мезьера, предполагал, однако, что, оказавшись в Мезьере самолично, сумею, может быть, получить от Нуармутье некоторую помощь, ибо по наружности он все-таки сохранял со мной дружественные отношения и, едва узнав о том, что я оказался на свободе, вместе с виконтом де Ламе даже послал ко мне дворянина, предлагая пристанище в подчиненных им крепостях. Друзья мои не сомневались в том, что в Мезьере я и впрямь найду приют, и приют совершенно надежный. Но они отнюдь не были уверены в надежности Шарлевиля, а поскольку крепости эти расположены так, что одна из них немногого стоит без другой, друзья мои, зная настроение Нуармутье, полагали, что мне лучше не рассчитывать там укрыться. Повторю вам снова то, что уже говорил: как знать, быть может, мне следовало довериться не столько добрым намерениям Нуармутье, сколько положению, в каком он сам невольно оказался бы. Но совет друзей моих одержал верх над прочими соображениями. Они же доказывали мне, что естественное прибежище гонимого кардинала и епископа — Ватикан; но бывают времена, когда не худо предвидеть, что место прибежища может легко превратиться в место изгнания. Я предвидел это и, однако, избрал его. К чему бы ни привел мой выбор, я никогда в нем не раскаивался, ибо поступил так из уважения к советам тех, кому был обязан. Я гордился бы им еще более, будь он плодом моей осмотрительности и желания добиться восстановления моих прав одним лишь путем, приличествующим лицу духовному.
