Месьё сказал мне, что объявит в Парламенте, будто войска эти вовсе не испанские, ибо состоят из немецких солдат. Меж тем они, благоволите заметить, уже три или четыре года служили Испании во Фландрии под командованием младшего из герцогов Вюртембергских 444, который лично получал жалованье от короля испанского, и многие знатные люди, даже те, кто были родом из Нидерландов, числились у него офицерами. Напрасно напоминал я Месьё, что, осуждая Кардинала, мы каждый день более всего хулим излюбленный им способ действовать и говорить вопреки истинам, очевидным для всех, — я ничего не добился; Месьё вышутил меня, сказав, что мне следовало бы заметить, как нравится людям быть обманутыми. Слова эти справедливы. И они подтвердились как раз в этом случае.

Позвольте мне прервать на мгновение свой рассказ и заметить, что не приходится удивляться, если историки, пишущие о делах, в которых сами они не участвовали, заблуждаются столь часто, ибо даже те, кого дела эти касаются всего ближе, во множестве случаев принимают за истину наружные знаки, порой совершенно обманчивые. Не только в Парламенте, но и в самом Люксембургском дворце в ту пору не нашлось человека, который не был бы уверен, что я стараюсь об одном — склонить Месьё прервать всякие сношения с принцем де Конде. Я и впрямь не преминул бы это сделать, если бы видел, что Месьё хоть сколько-нибудь желает войти с ним в добрые и прочные сношения, но, поверьте, он был столь далек от того, чтобы сохранить даже те, к каким побуждала его в сложившихся обстоятельствах разумная политика, что я принужден был всеми силами уговаривать его хотя бы не отступать от нее, а все окружающие воображали, будто я только и помышляю, как его от Принца отвратить.

Я ничего, однако, не имел против того, чтобы приверженцы Принца сеяли повсюду эти слухи, хотя они навлекали на меня иногда нападки во [450] время прений в ассамблее палат. Вначале я надеялся, что это поможет мне отвести глаза Королеве, однако она не долго оставалась в заблуждении и, узнав, что я хотя и верен данному ей обещанию — не примиряться с принцем де Конде, уговариваю, однако, Месьё не порывать с ним, упрекнула меня за это устами Браше, который тем временем прибыл в Париж. Я продиктовал ему адресованную Королеве памятную записку, где доказывал, что ни в чем не нарушил своего слова; то была чистая правда, ибо я не обещал ей ничего, что было бы несообразно с советами, какие я давал Месьё. По возвращении своем Браше сообщил мне, что изъяснил Королеве, сколь основательны мои доводы, и она со мной согласилась, но г-н де Шатонёф воскликнул: «Государыня, я, как и коадъютор, противник возвращения г-на Кардинала, но подданный, диктующий памятную записку, подобную той, какую мне сейчас привелось услышать, совершает такое преступление, что, будь я его судьей, я, не колеблясь, осудил бы его по одной лишь этой статье». Королева милостиво приказала Браше уведомить меня об этой подробности и сказать мне, что г-н Кардинал, хоть я и не даю ему для этого основания, выказал бы мне большую верность, нежели предатель Шатонёф. Таковы были собственные слова Королевы. Возвращаюсь, однако, к Парламенту.

Все, что происходило там с 12 января по 24 число того же месяца, не заслуживает вашего внимания, ибо разговор шел почти все время о деле господ Бито и Женье, о котором рассуждали так, словно речь шла об убийстве, хладнокровно совершенном на лестнице Дворца Правосудия.

Двадцать четвертого января президент де Бельевр и другие депутаты, побывавшие в Пуатье, представили отчет о ремонстрациях, какие от имени Парламента были ими сделаны Королю с беспримерным жаром и силой убеждения. Они сообщили, что Его Величество, обсудив ремонстрации с Королевой и своим Советом, принял депутатов и через хранителя печати дал им такой ответ: когда Парламент издавал последние постановления, он, без сомнения, не знал, что, вербуя солдат, кардинал Мазарини лишь повиновался особому приказанию Его Величества, что сам Король повелел ему явиться во Францию и привести с собой его войска 445; таким образом Король не видит ничего дурного в действиях палат до нынешнего дня, но он уверен, когда им станут известны упомянутые обстоятельства, а также, что г-н кардинал Мазарини желает одного — чтобы ему дали возможность оправдаться, Парламент покажет народу пример послушания, каковым он обязан Королю.

Судите сами, какое волнение должен был произвести в Парламенте ответ, столь мало согласный с торжественными заверениями, подтвержденными Королевой. Герцог Орлеанский не утишил страстей, сообщив, что Король прислал к нему Рювиньи, дабы повторить ему те же слова и приказать разослать по гарнизонам личные войска Месьё. Возбуждение еще более подстрекнули постановления парламентов Тулузы и Руана против Мазарини — их нарочно огласили в эту минуту, так же как и письмо парламента Бретани, который просил парижский Парламент помочь ему [451] в борьбе с бесчинствами маршала де Ла Мейере 446. Г-н Талон в своей речи гневно, едва ли не яростно, заклеймил Кардинала, горячо поддержав парламент Ренна против маршала Ла Мейере, но в заключение предложил сделать Королю представления насчет возвращения Кардинала и нарядить следствие о беззакониях, чинимых войсками маршала д'Окенкура. Пламя изошло словами; пробил полдень, и прения отложены были на завтра, то есть на 25 января. Они привели к постановлению, сообразному с предложениями Талона, которые я вам только что изложил; к ним присовокупили лишь, да и то чтобы досадить маршалу де Ла Мейере, пункт, гласивший, что Парламент не примет в лоно корпорации ни одного герцога, пэра или маршала Франции до тех пор, пока Кардинал не будет изгнан из пределов страны.

В этом заседании по воле случая произошло то, чему большинство приписало тайный умысел. Когда маршал д'Этамп, выступая в прениях, без всякой задней мысли сказал, что Парламенту должно объединиться с Месьё, дабы прогнать общего врага, некоторые советники поддержали оратора, не усмотрев в его словах никакой подоплеки; другие стали ему возражать из духа противоречия, пробуждающегося порой, как я вам уже говорил, в подобных корпорациях, если им мерещится некое подобие сговора. Президент де Новион, совершенно примирившийся с двором, ловко воспользовался этим обстоятельством, чтобы послужить своей партии; верно рассудив, что особа маршала д'Этампа, состоявшего на службе у Месьё, дает повод утверждать, будто бы в словах, сказанных наобум, таится хитрость, он вместе с президентом де Мемом придрался к выражению «объединиться», усмотрев в нем преступный план. Новион красноречиво описал, какое оскорбление наносят Парламенту те, кто подозревает его в готовности вступить в сговор, долженствующий непременно разжечь гражданскую войну. И тут воображением всех овладела пылкая любовь к королевской власти; голоса, возражавшие против предложения бедного маршала д'Этампа, поднялись до крика, и оно было отвергнуто с такой яростью, словно за последние шесть недель десятка три советников не высказывали подобного же мнения раз пятьдесят с лишком, словно Парламент на всех своих заседаниях не благодарил Месьё за то, что он препятствует возвращению Кардинала, наконец, словно магистраты от короны в двух или трех своих речах не предлагали просить Месьё приказать его войскам выступить ради этой цели. Приходится повторять то, что мне уже случалось говорить не раз: корпорации — самый худший род черни.

Герцог Орлеанский, присутствовавший при этой сцене, был ею раздавлен; это-то и заставило его решиться присоединить свои войска к войскам принца де Конде 447. Он уже давно сулил это Принцу, ибо, во-первых, у него не хватало духу ему отказать, а во-вторых, его всеми силами склонял к этому г-н де Бофор, преследовавший свою выгоду, ибо командовать войсками должен был он; вечером того самого дня, когда разыгралась описанная нелепая комедия, Месьё признался мне, что ему трудно было решиться на этот шаг, но на Парламент, мол, надежда плоха, он погубит себя и всех, кто [452] с ним заодно, и надо выручать принца де Конде; еще немного, и Месьё предложил бы мне примириться с Принцем. До этого, однако, дело не дошло, потому ли, что Месьё вспомнил о моих обязательствах, которые были ему известны, или потому, что страх попасть в зависимость от принца де Конде, как показалось мне, пересилил в нем страх, внушенный неприличным поведением Парламента. Вы увидите далее, к чему все это привело, но прежде я расскажу вам, что в это время происходило при дворе.