Мне кажется, я уже говорил вам, что вскоре после перемен, происшедших в Страстной четверг, Месьё готов был потребовать от Королевы удаления Шавиньи и отказался от этой мысли только после того, как я убедил его, что ему выгодно оставить в Совете человека, который [424] подобно Шавиньи способен сеять и поддерживать рознь и недоверие среди тех, чьим поведением недоволен Его Королевское Высочество. Дальнейшие события подтвердили мою правоту: приверженность Шавиньи к Принцу весьма содействовала тому, что Королева с большим подозрением относилась ко всем действиям этой партии, ибо ей было известно, что Шавиньи заклятый враг Кардинала. Королева отлично знала, что Шавиньи главный зачинщик отставки трех министров; в досаде на это, три или четыре дня спустя после их падения, она приказала ему удалиться к себе в Турень. Он не исполнил приказа под предлогом болезни матери 408 и продолжал ему противиться, опираясь на влияние принца де Конде. Когда же влияние Принца в Париже стало уже недостаточным, чтобы удержать Шавиньи в столице, Королева со злорадством отставила его от дел. «Я еще порадуюсь, видя его на улице в роли лакея», — сказала она мне с непередаваемой злобой. Для этого в тот самый день, когда назначены были новые министры, она через маршала де Вильруа объявила Шавиньи, что он может остаться в Париже. Он отказался, сославшись на домашние дела, и удалился в Турень, но не в силах был там усидеть. В отсутствие Короля он возвратился в Париж, где играл роль жалкую и смешную, за которую в конце концов поплатился жизнью и честью. Г-н де Ларошфуко весьма справедливо заметил, что научиться скучать — значит постигнуть одну из величайших премудростей жизни 409.

Прежде чем излагать дальнейшие события, я должен осведомить вас о том, что произошло между принцем де Конде и г-ном де Тюренном. Едва Принц, покинув Париж, направился в Сен-Мор, туда прибыли герцог Буйонский и виконт де Тюренн, чтобы предложить Принцу, которого они, казалось, и в самом деле решительно поддерживают, свои услуги. Принц рассказывал мне впоследствии, что накануне его отъезда из Сен-Мора в Три, откуда он уже не вернулся ко двору, г-н де Тюренн снова столь твердо обещал ему служить, что даже согласился принять приказ за собственноручной подписью Принца, повелевавший Ла Муссе, который в отсутствие Принца командовал его войсками в Стене, передать крепость де Тюренну; однако первое известие, полученное после того Принцем о де Тюренне, было, что тот собирается начальствовать армией Короля. Поверьте, я не знаю человека менее способного оклеветать кого-нибудь с умыслом, чем принц де Конде. Я никогда так и не решился просить на сей счет объяснений у виконта де Тюренна; заводя с ним окольные разговоры, я узнал только, что после освобождения Принца из тюрьмы, г-н де Тюренн имел множество причин быть им недовольным; Принц во всем отдавал предпочтение герцогу Немурскому, а тот способностями далеко уступал де Тюренну и не оказал Принцу таких услуг, как виконт, поэтому де Тюренн счел себя свободным от взятых им ранее обязательств. Поймите, я не знаю человека, менее способного совершить низкий поступок, чем виконт де Тюренн. Признаем же от всей души, что в истории бывают обстоятельства неизъяснимые 410. Возвращаюсь, однако, к прерванному повествованию. [425]

Принц, задержавшийся в Ожервиле не более одного или двух дней, выехал по направлению к Буржу, то есть по дороге к Бордо; Королева, как я вам уже, кажется, говорил, только обрадовалась бы отъезду Принца, следуй она собственным побуждениям, но она получила из Брюля инструкции противоположного свойства и не посмела воспротивиться мнению Месьё, а тот, подогретый советами Шавиньи и к тому же уверенный, что двор ведет с Принцем тайные переговоры, на всякий случай прикидывался, будто усердно хлопочет удержать Принца. Окончательно убедили его в том, что ему следует действовать именно так, слухи, дошедшие до него в эту пору, как полагали, через Ле Телье, и внушившие ему, что расчет его верен и притворное его усердие вернуть кузена в Париж, напротив, лишь побудит того спокойно оставаться в своем губернаторстве, а Месьё полагал, что ему это выгодно во всех отношениях. Согласно этим слухам, Принцу будто бы предложили мирно сидеть в его губернаторстве, пока не будут созваны Штаты. Предложение это принадлежит к роду тех, о которых я уже говорил — понять их невозможно, ибо невозможно объяснить другому да и уразуметь самому, что могло их породить. Нет сомнения, исходило оно от двора и придумал его то ли сам Ле Телье, то ли кто-то другой, но нет сомнения и в том, что оно как нельзя более противоречило истинным интересам двора, ибо, предоставив Принцу якобы мирно отдыхать в его провинциях, ему давали возможность сохранить, укрепить и умножить его войска, стоявшие там на зимних квартирах. Месьё предложению обрадовался, весьма меня удивив, ибо он сотни раз твердил мне, что, зная нрав Мазарини, приверженного ко всякого рода переговорам, полагает самым опасным для себя всякое предварительное соглашение между Принцем и двором. А какое соглашение могло быть опаснее, нежели то, к которому открывало путь это предложение? Но всего удивительнее, что предложение это, и впрямь гибельное для двора и для Месьё, отвергнуто было принцем де Конде, и судьба судила ему предпочесть собственным желаниям и убеждениям прихоть его друзей и слуг. Я знаю об этом лишь то, что Круасси, посланный в Бурж герцогом Орлеанским, впоследствии рассказал мне в Риме, но уверен — Круасси рассказал мне правду, ибо ему не было никакой корысти меня обманывать. Вот некоторые подробности.

Круасси показалось, что вначале принц де Конде, которому никогда не была по душе гражданская война, весьма склонялся принять предложение, которое тот передал ему от имени Месьё, тем более что оно предоставляло Принцу длительный срок для выбора дальнейшего пути. Предложения такого рода отвергнуть отнюдь не легко, в особенности если делают их как раз тогда, когда тебя вынуждают вступить на путь, которому противится твое сердце. А я уже говорил вам, что Принцу были вовсе не по душе заговор и междоусобица, да и все те, кто его окружали, охотно отказались бы от них, сумей они договориться между собой об условиях соглашения Принца с двором. Каждый желал найти в нем свою личную выгоду, но ни один не надеялся этого достигнуть, ибо ни один не [426] имел на Принца такого влияния, чтобы оттеснить от переговоров всех прочих. Все они хотели войны, ибо ни один из них не верил, что сумеет извлечь пользу из мира; это всеобщее расположение, подкрепленное желанием герцогини де Лонгвиль находиться подальше от мужа, образовало неодолимое препятствие соглашению.

Тот, кто полагает, что глава партии распоряжается ею, не знает, что такое партия: истинной преданности делу в ней всегда противоборствуют интересы, подчас мнимые, подручных вождя. И всего досаднее, что его благородство нередко, а его осторожность почти всегда действуют заодно с ними против него самого. Круасси рассказывал мне, что в этом случае друзья Принца в своем недовольстве зашли так далеко, что даже уговорились между собой в Монроне, куда Принц прибыл, чтобы повидаться со своей сестрой, герцогиней, покинуть его и образовать третью партию под водительством и главенством принца де Конти, в случае если Принц примирится с двором на условиях, предложенных ему герцогом Орлеанским. Я не поверил бы словам Круасси, хотя он клялся, что это правда, столь беспомощен и нелеп был этот фантастический заговор, если бы сам я не оказался свидетелем сходных попыток сразу после освобождения Принца. Описывая события того времени, я забыл упомянуть, что четыре или пять дней спустя после своего возвращения из Стене герцогиня де Лонгвиль спросила меня в присутствии г-на де Ларошфуко, не пожелаю ли я предпочесть интересы принца де Конти интересам принца де Конде. Раскол — вот что ведет к гибели почти все партии и почти всегда он бывает плодом того рода хитроумия, которое отличается свойствами, несовместными с осмотрительностью. Итальянцы зовут это comoedia in comoedia 411.