Первым, что я почувствовал, придя в себя, был холодный мокрый нос, который тыкался в мою правую ладонь, казалось, совсем бесчувственную. Затем кто-то схватил эту ладонь и едва не оторвал напрочь, и я услыхал голос:

— Эй, старая ракушка! Хочешь ему, бессознательному, руку сломать?

И тут до меня дошло, что все это сон, так как голос-то принадлежал Биллу О'Брайену, который в это время должен быть уже далеко в море!

— Кажется, приходит в чувство, — сказал Том Роуч. — Эй, Стив, глаза открыть можешь?

Я собрался с мыслями, разлепил пальцами веки, и первым, кого я увидел — или же хотел видеть, — был Майк. Он на свой обычный манер завилял куцым хвостом и вывалил язык, улыбаясь, как ни в чем не бывало. Потрепав его по ушам, я огляделся вокруг: возле меня стоял Том Роуч, а рядом с ним… Билл О'Брайен, и Хансен-Мухомор, и Олаф Ларсен, и старший помощник Пенрин, и второй помощник Ред О'Доннели, и наш Старик собственной персоной!

— Стив! — завопил Старик, чуть не прыгая от восторга и тряся мою руку так, точно вознамерился ее оторвать. — Ты просто чудо! Сказка!

— Э-э… — только и сказал я. — Что бы это все зна…

— Дело-то в чем, — начал Билл О'Брайен. — Мы только-только собрались поднимать якорь, и тут прибежал малец, говорит: ты, в клубе «Наполеон», дерешься с…

— Как только я услыхал, с кем ты дерешься, тут же приказал все бросить, и мы всей командой отправились сюда, — перебил его Старик. — Но парнишка, присланный Роучем, заплутал, олух этакий…

— …И нам еще пришлось уложить нескольких лягушатников, чтобы войти в клуб, — добавил Хансен.

— Поэтому мы видели только последних три раунда, — продолжил Старик. — Но дело того стоило. Он превосходил тебя во всем, кроме выдержки. Он избил тебя в хлам, но никак не мог заставить понять это, и я тут заключил пари-другое…

И, провалиться мне на месте, если Старик при этих словах не вложил в мою болезненно ноющую пятерню пачку купюр!

— Половина выигрыша, — пояснил он. — И больше тебе скажу: «Морячка» останется в порту, пока не поставим тебя на ноги!

В голове моей все поплыло.

— А как же с Майком?

— Растреклятый кривоногий ангел, — проворковал Старик, любовно почесывая Майка за ухом. — Да я отдам за вас обоих все оставшиеся зубы! Я и так в долгу перед тобой, Стив. Ты уйму всего для меня сделал. Но никогда еще я не чувствовал себя в таком долгу перед тобой, как сейчас. Я отдал бы правую руку, чтобы только видеть этого здоровенного лягушатника битым, и…

— Эй! — Тут до меня дошло, в чем дело, и я сразу почувствовал себя слабым и разбитым. — То есть это был…

А Том вдруг сказал:

— Ты уложил Валуа-Тигра, чемпиона французского военного флота в тяжелом весе! Следовало тебе знать, что в увольнения на берег он одевается франтом и ходит туда, где публика пошикарнее. Он не представился, боясь, как бы ты не отказался драться с ним, а я поначалу опасался обескуражить тебя, а после уж ты не дал мне возможности сказать… Тогда я повернулся к Старику:

— Могу заверить, я не знал, что этот гусь — тот самый, с кем вы сцепились в Маниле. И дрался с ним не из-за вас, а из-за того, что он пнул Майка.

— К черту повод! — воскликнул Старик и улыбнулся шире крокодила. — Ты его одолел, и этого достаточно. А теперь надо бы откупорить бутылочку и выпить за американские суда и янки-моряков и отдельно за Стива Костигана!

А я ответил:

— Прежде выпейте за парня, который стоит всех названных судов и моряков, — за Майка из Дублина, почтеннейшего джентльмена и лучший талисман для любого бойца! 

В Лос-Анджелесе я сошел на берег в поисках мира и покоя. Быть чемпионом в тяжелом весе на судне «Морячка», капитан которого всюду хвастает, что плавает с самой крутой командой Семи Морей, это вам не шутки. Мы встали в док, и я пошел себе гулять, открыто заявив о намерении пару деньков повалять дурака. Я даже бросил своего белого бульдога Майка на борту. Нет, я вовсе не хотел оставлять его без берега. В доке мы должны были простоять самое малое неделю, и мне хотелось побыть одному, вроде как для успокоения нервов. Майк, он только и смотрит, как бы откусить кому-нибудь ногу, а я потом либо плати за порванные штаны, либо дерись с их хозяином.

Словом, сошел я на берег в одиночестве и забрел в жилые кварталы, тянувшиеся вдоль берега, знаете, там, где такие маленькие летние коттеджики, которые занимают замечательные, высоких, можно сказать, помыслов и чувств, люди.

Так вот, побродил я по берегу, поглазел на игравших в песочке ребятишек и загоравших девушек, причем из этих последних большинство были просто сногсшибательными, но вскоре понял, что попал в такие малолюдные места, куда наш брат забредает редко. Одет я был хоть без претензий, но прилично и никак не мог уяснить, с чего владельцы коттеджей так косо на меня посматривают.

Сначала я услыхал чей-то голос:

— О-о-о, моряк! Йох-хо!

Это меня слегка разозлило. Нет, я своей работы не стесняюсь, никоим образом, только убей не понимаю, отчего во мне постоянно узнают моряка, даже если я и не в рабочей одежде! Однако ж злость моя мигом улетучилась: обернувшись, я увидел, что на меня застенчиво смотрит прекрасная миниатюрная девчонка со светлыми волосами. Не теряя времени даром, я устремился к ней. Она стояла возле лодки, держа над курчавой головкой дурацкий крохотный зонтик-парасоль.

— Мистер моряк, я не умею грести… Покатайте меня, пожалуйста, — вкрадчиво проворковала она, скользя взглядом по моим мужественным формам. — Просто обожаю моряков!

От взгляда ее у меня вроде как малость закружилась голова.

— Мисс, — вежливо ответил я, — для вас я готов грести до Панамы и обратно, только скажите!

С этими словами я помог ей подняться на борт и прыгнул в лодку сам. Как кавалер я всегда на высоте. Хоть и рос в грубости да невежестве, однако ж никогда не ленился подмечать, как принято держаться среди людей любезных и вежливых.

Так мы обогнули всю бухточку. Я греб, а она, поуютнее устроившись на банке и заслоняясь от солнца своим розовым зонтиком, с восхищением смотрела на меня из-под длиннющих шелковых ресниц.

Мы поболтали о разных пустяках вроде того, как жарко в это время года и какая мерзкая погода стояла в холода, а затем она спросила, с какого я судна. Я назвал ей судно и еще прибавил, что мое имя — Стив Костиган, что было сущей правдой, а она сказала, что ее зовут Марджори Харпер, и принялась, как все девчонки, расспрашивать о моих плаваниях и обо всем таком прочем. Ну, и я рассказал ей в ответ уйму историй, большей частью позаимствованных из библиотеки Хансена-Мухомора — у него полно книжек, какие всюду продаются по десять центов штука.

Однако я ни слова не сказал ей, что я боец, боксер, отлично известный во всех портах как крутой парень в перчатках, божья кара для старших помощников и боцманюг из тех, что всегда рады угостить матроса «персиком». Не сказал потому, что видел: девочка — примерная дочь почтенных родителей и ничего такого не знает о нашем грубом, огромном мире, хотя и не из последних в искусстве легкого флирта.

Ближе к вечеру мы расстались, и, признаться, она здорово понравилась мне. Она обещала встретиться со мной завтра на том же месте, и я, весело насвистывая, зашагал к своему отелю.

Назавтра я с самого утра отправился на наше место, хотя и понимал, что Марджори вряд ли появится раньше полудня. Проходя мимо укромной тенистой бухточки, куда парочки частенько прячутся от лишних глаз, я услыхал спор на повышенных тонах. Конечно, я подслушивать не люблю, но и на ухо не туг, а потому отлично расслышал, что там говорили, по крайней мере мужчина, обладавший замечательно сильным голосом и пользовавшийся им на всю катушку. Сперва я решил, что он отчитывает ребенка, призывает вроде как умерить прыть…

— …Сколько раз тебе говорил: держись подальше от моряков, вертихвостка этакая! Они не твоего круга!.. Неважно, как я узнал, что вчера ты гуляла с каким-то насквозь просоленным кретином! И все! И не смей возражать! Поймаю с ним — так отшлепаю, своих не узнаешь! Ступай домой и носа наружу не смей показывать!