Бы можете мне возразить, что ни одному человеку не удастся уцелеть после падения с такой высоты. Но мне не остается ничего другого, как развести руками и ответить, что я выжил. Хотя, по правде говоря, не думаю, что кто-нибудь из землян смог бы повторить такой полет с таким же результатом. Должно быть, у смерти на меня другие планы.

Но мне дорого обошлось это падение. Не один день я пребывал без памяти и еще дольше и куда мучительнее, в бреду и кошмарах, приходил в себя. Но самым страшным было то, что я длительное время оставался не только парализованным, но и немым, пока мои нервы, мозг и мышцы медленно-медленно возвращались к жизни.

Ясность мышления вернулась ко мне только в Котхе, поэтому я ничего не запомнил о долгой дороге домой, прочь из разрушенной Югги, чьи жестокие хозяева навсегда (по крайней мере, я так тогда надеялся) канули в небытие. Из более чем девяти тысяч воинов Котха и Хорты, отправившихся по велению сердца в страну Яг, вернулось назад лишь чуть более трети. Причем из них не было практически никого, кто был бы не ранен. Но вернулись Победители!

С ними возвратилось более пятнадцати тысяч женщин — освобожденных рабынь всех рас. Тех гура, которые не принадлежали к котхам или хортам, сопроводили до их родных городов. И этот беспрецедентный случай, невиданный за всю историю существования на Альмарике расы гура, положил начало новым отношениям между людьми на этой планете. Кстати, женщинам других племен и тем, что были похищены ягья вовсе из-за Барьера, предоставили возможность свободно выбирать место жительства в любом из городов гура — это было единогласно принято на первом в истории этого мира совете вождей гура.

А что касается городов Котха и Хорты, то наши племена заключили мир и поклялись в кровной дружбе на вечные времена. Теперь оба племени вместо того, чтобы воевать, плечом к плечу сражались против враждебных сил, которых еще немало оставалось на этой суровой планете, и вместе добывали себе пищу на охоте. Я надеюсь, что наш почин со временем подхватят и остальные племена.

Мы с Альтой наконец обрели друг друга. И ее прекрасное лицо, склонившееся надо мной, было первым, что я увидел, когда очнулся по возвращении из страны Яг. Наверное, наша любовь пребудет с нами вовечно — слишком в тяжелых испытаниях и лишениях она была обретена.

И вот мы двое — я, землянин, и Альта, рожденная на Альмарике, но одержимая неутомимой жаждой познания, что свойственна лишь лучшим представительницам женского племени на Земле, теперь живем надеждой передать хоть малую часть культуры моей родной планеты прекрасному, но дикому народу, ставшему теперь и моим.

Египетская тьма! Эта фраза чересчур красноречива для ощущения полного покоя, поскольку подразумевает не только кромешную темень, но и населяющие ее невидимые существа из тех, что снуют во мраке, избегая солнечного света и хищно бродят где-то за пределами обыденной жизни.

Такого рода мысли проносились в моей голове однажды ночью, когда я наощупь пробирался по узкой тропе, петляющей в глуши соснового леса. Эти мысли, скорее всего, сопутствуют любому человеку, осмелившемуся вторгнуться ночью в ту глухую часть орошаемой реками лесистой территории, которую чернокожие по некой загадочной расовой причине называют «Египтом».

Можно сказать, что по эту сторону лишенной света адской бездны нет тьмы кромешнее абсолютного мрака сосновых лесов. Казалось, еле угадываемая тропа петляет меж осязаемых «стен» эбенового дерева. Моему торопливому, по мере сил, продвижению по тропе помогало чутье обитателя сосновых лесов, но к спешке примешивалась крайняя осторожность, а мой слух приобрел почти невероятную чуткость. Подобная осмотрительность возникла во мне отнюдь не благодаря жутким размышлениям, навеянным темнотой и тишиной. Для осторожности у меня была веская материальная причина. Пусть по земным дебрям бродят привидения с зияющими окровавленными глотками и людоедским голодом, как уверяют негры, но я опасался вовсе не привидений. Я прислушивался к треску веточки под огромной плоской стопой, к любому звуку, предшествующему нападению убийцы из черного мрака. Существо, которого я опасался, внушало Египту страх несравнимо больший, нежели любой бормочущий призрак.

Этим утром из цепких рук закона вырвался опаснейший негр-душегуб, отяготивший свою совесть ужасными убийствами. Заросшие кустарником берега реки вниз по течению прочесывали ищейки, за которыми следовали суровые мужчины с ружьями.

Они искали его возле рассеянных черных поселений, зная, что негр стремится в нужде к людям своего племени. Но я знал Топа Брэкстона лучше них; я знал, что он отличался от характерного типа своей расы. Он был необычайно примитивен и атавистичен в достаточной мере, чтобы ринуться в необитаемые дебри природы и жить подобно обезумевшей от крови горилле в одиночестве, способном устрашить и измучить более заурядного представителя его народа.

Поэтому, в то время, как охота продвигалась в другом направлении, я выехал верхом к Египту, один. Но я углубился в эту необитаемую местность не только ради поисков Брэкстона. Моей целью было предупредить, а не искать. В глуши соснового лабиринта уединенно жил белый человек со своим слугой и любой обязан был предупредить их о том, что неподалеку от их хижины мог затаиться только что проливший кровь убийца.

Возможно, я был глуп, продолжив путь пешим, но мужчины под фамилией «Гарфилд» не привыкли откладывать дело на полдороге. Когда мой конь вдруг захромал, я оставил его у одной из негритянских хижин, граничащих с территорией Египта и пошел дальше пешим. Ночь застала меня на тропе и я намеревался остаться до утра у человека, которого собирался предупредить у Ричарда Брента. Он был угрюмым отшельником, подозрительным и чудаковатым, но вряд ли откажет мне в приюте на ночь. Брент был загадочным типом — никто не знал, почему он решил уединиться в южной части соснового леса. Он прожил в старой хижине в сердце Египта около шести месяцев.

Неожиданно, мои размышления о таинственном отшельнике мгновенно вылетели у меня из головы. Я замер на месте, ощущая нервный зуд тыльными сторонами рук. Это было вызвано пронзительным воплем в темноте, пронизанным мучительным страхом. Он послышался где-то впереди меня, и вслед за воплем наступила мертвая тишина, когда, казалось, весь лес затаил дыхание и тьма еще более сгустила свой мрак.

Вопль повторился, на этот раз ближе. Затем я услышал топот босых ног по тропе и из темноты на меня набросилась чья-то тень.

Револьвер был у меня в руке и я машинально выставил его перед собой, чтобы отпугнуть нападающего. Единственным, что удержало меня оттого, чтобы нажать на курок, было тяжелое прерывистое дыхание чужака — признак испуга и боли. Вне себя от страха мужчина налетел на меня и, вскрикнув, рухнул навзничь.

— О Боже, спаси меня! — всхлипывая захныкал он. — Боже, сжалься надо мной!

— Что за чертовщина? — осведомился я, чувствуя, как от его мучительного бормотания шевелятся волосы на моей голове.

Несчастный узнал мой голос и попытался обхватить мои колени.

— Ох, масса Кирби, не дайте ему поймать меня! Он уже убил мое тело, а теперь хочет мою душу! Это я — бедный Джим Тайк. Не дайте ему схватить меня!

Я зажег спичку и смотрел на него в изумлении, пока она не догорела до самых пальцев. Чернокожий валялся передо мной в пыли, закатывая глаза. Я хорошо знал его — один из негров, живущих в крошечных бревенчатых хижинах на окраине Египта. Джим был обильно обрызган кровью и я предположил, что он смертельно ранен. Лишь всплеск энергии, вызванный лихорадочной паникой позволил ему пробежать немалое расстояние. Кровь хлестала из порванных вен и артерий в его груди, плечах и шее, а раны выглядели ужасно — рваные дыры, проделанные отнюдь не пулей или ножом. Одно ухо было оторвано и висело на огромном куске плоти, как будто вырванном из его челюсти и шеи клыками гигантского зверя.