Лоррин чувствовал куда более сильную тревогу и вину, чем желал показать, — Шана это видела. Ему казалось, будто во всем, что происходит сейчас с его матерью, каким-то образом повинен он сам. И, увы, утешить его Шане было нечем.

В конце концов юноша поднял голову и слабо улыбнулся.

— Шана, мне хочется задать тебе один вопрос… Но боюсь, он покажется тебе чересчур личным и, может быть, нескромным… Не знаю, имею ли я право спрашивать об этом…

«Вот как?!»

— Спрашивай, спрашивай! — разрешила Шана. — Я всегда считалась специалистом по нескромностям.

— Ты была влюблена в Валина?

Хотя Шана как раз только что обдумывала этот вопрос наедине с собой — или именно поэтому, — вопрос Лоррина застал ее врасплох, и она выпалила, не успев подумать:

— Если бы ты спросил об этом месяц назад, я ответила бы «да».

Сказав так, Шана сама испугалась собственной откровенности.

— А теперь.., теперь я не знаю. Я начинаю думать, что, может быть, и нет…

— А-а! — сказал Лоррин и улыбнулся чуточку шире. — Это хорошо.

— Хорошо? — резко спросила Шана. — Почему это?

— Потому что это значит, что у меня есть шанс, — ответил Лоррин. Его откровенность поразила Шану еще больше. Лоррин взял ее за руку. — Я сделаю все, что в моих силах, и, может быть, этого хватит — но если бы ты была влюблена в Валина, мое дело было бы безнадежно.

Мне не по силам тягаться с призраком.

— А! — только и смогла вымолвить Шана, глядя на Лоррина круглыми от удивления глазами. — Понимаю.

— Я тоже думаю, что понимаешь.

Лоррин еще некоторое время смотрел в глаза Шане, потом встал на ноги и мягко поднял ее.

— А пока что я думаю, что Меро с Реной правы: в этих прогулках под луной есть некое очарование. Пошли пройдемся?

Шейрена еще никогда в жизни не чувствовала себя такой счастливой. Они с Меро медленно брели по степи, залитой лунным светом, мягкий ветерок нес душистый запах трав, вокруг звенели цикады и щебетали ночные птицы. Так легко было забыть, что они на самом деле пленники, и отдаться очарованию этой минуты!

А для Рены тем более: ей всю жизнь приходилось довольствоваться краткими мгновениями счастья, так что ей было не привыкать.

Меро был совсем не похож на героя романа. Это и неудивительно, ведь все романы писались под пристальным взором эльфийских мужчин, и, хотя все герои в них были скроены так, чтобы понравиться эльфийским девам, они, кроме этого, были еще и воплощением идеала мужчины с точки зрения сильного пола. Герою романа полагалось ворваться в жизнь девушки, ошеломить ее своим мужским обаянием, защитить от всего на свете и принять за нее все решения. А Меро… Меро поддерживал ее — но не защищал. Когда Рена чувствовала себя неуверенно — а такое бывало более чем часто, — Меро сжимал ее руку или просто смотрел ей в глаза, и этот жест, этот взгляд без слов говорили: «Ты — сможешь. У тебя получится. Ты нужна. Ты умная».

И это было для Рены куда важнее, чем всякая там защита. «Ты самостоятельная…» Меро никогда не держался с ней покровительственно.

Да, он протягивал ей руку, чтобы помочь преодолеть трудное место, но при этом он ждал, что при нужде и она ответит ему тем же, поддержит его…

— Дорого бы я дал за то, чтобы узнать, о чем ты сейчас думаешь! — нарушил молчание Меро.

Рена рассмеялась.

— О, всего лишь о том, как хорошо, что ты — это ты!

— Я — это я? Но кем же я мог бы быть еще? — спросил Меро, изображая недоумение.

— Ну, хотя бы тем идиотом, за которого меня собирались выдать замуж!

Она рассказала Меро про тот ужасный обед с Гилмором. Меро выслушал сочувственно, но тут же посоветовал подумать о том, как должна была чувствовать себя эта наложница. Наверняка она очень боялась утратить свое положение — ведь судьба отвергнутой наложницы чрезвычайно печальна. Ее ждет падение, а там, внизу, найдется достаточно таких же рабынь, как она, которые будут только рады ее унижению.

Рене вспомнились бывшие отцовские наложницы. Вероятно, потому они и злые такие, что чувствуют себя несчастными! И как иначе они могут потешить свою гордость, если не бунтуя время от времени?

Мать, должно быть, понимала это — и потому смотрела сквозь пальцы на выходки рабынь. Рена тогда и не подозревала, что ее мать настолько чуткая…

— Ну что ж, на самом деле я тоже рад, что я — это я.

И что ты тоже все больше становишься самой собой.

Меро ласково пожал ей руку. Рена придвинулась поближе. Где-то замычала корова.

— Знаешь, ты становишься сильнее с каждым днем, прямо на глазах. Ты все чаще вспоминаешь, что главное — не бояться.

— Да нет, все равно я трусиха! — сказала Рена. Но Меро покачал головой:

— Вовсе нет. Ты просто иногда забываешь, какая ты на самом деле храбрая. Вот и все.

Он поднес руку Рены к губам, развернул ее ладонью кверху, поцеловал и сомкнул кулак Рены.

— Вот тебе. Храни как напоминание.

Девушка вздрогнула от удовольствия и счастья и почувствовала, что краснеет.

— Хорошо, я буду его хранить, — прошептала она.

— Я знаю, — ответил Меро.

И это-то и было самое главное. Он действительно знал.

Знал, что Рена навсегда запомнит этот миг. Что бы ни случилось, этот поцелуй останется с нею навеки.

Сегодня, пока Джамал смотрел, как тренируются его воины, заговорщики впервые собрались под открытым небом, а не в шатре. Кеман тревожно озирался: ему не нравилось, что они стоят тут, в проходе между двух шатров, принадлежащих жрецам. Но ему так и не удалось обосновать свои возражения.

Кеману было не по себе с того самого момента, как Джамал подозрительно легко поддался на требование Шаны. Что-то тут было не так. Но, на самом деле, единственное, что мог сказать Кеман, — это что все идет чересчур гладко. А этого, согласитесь, маловато. Джамал помалкивал и не вмешивался в дела пленников. Он ни о чем не спрашивал, молча принимал карты, молча выслушивал описания поместий и их охраны и вообще, казалось, ничего не собирался предпринимать. Кеман чуял, что дело тут нечисто. Ведь Шана опозорила Джамала при его воинах, а Джамал явно не из тех, кто готов спускать подобные вещи.

Джамал — опасный враг, он не прощает даже ошибок, не то что оскорблений.

Шана говорила Кеману, что все его тревоги не стоят выеденного яйца, и ехидно спрашивала, неужели он скучает по опасностям. Но молодой дракон никак не мог избавиться от ощущения, что все они чего-то не видят — чего-то очень важного. В поведении Джамала явно что-то кроется, надо только понять, что…

Утро выдалось жаркое, и к обеду навалилась невыносимая духота — ни ветерка и в небе ни облачка. Дальние холмы дрожали в полуденном мареве, пот стекал по телу, не испаряясь и не остужая. Шатры так накалились, что даже Железный Народ не выдержал. Потому Дирик и согласился на предложение Шаны для разнообразия встретиться на улице. В конце концов, Джамал и все его воины собирались сегодня устроить что-то вроде турнира, чтобы проверить, насколько они готовы к битве, — хотя с кем они должны биться, Джамал пока не говорил. По крайней мере, большинство членов клана об этом ничего не знали.

Так что заговорщики чувствовали себя в безопасности.

Все, кроме Кемана. Ему все время казалось, что они, сами того не зная, содействуют планам Джамала…

— Если бы мы могли отрастить когти, чтобы разодрать стенки шатра, и крылья, чтобы улететь оттуда… — говорила Шана. — Или лучше было бы сделать вид, что мы провалились под землю?

— Я предпочел бы второе, — начал Каламадеа. — Первый вариант…

Но тут его перебили.

— Ах, какое трогательное зрелище! — с растяжечкой произнес чей-то громкий голос.

Каламадеа, Кеман и Шана дернулись, словно марионетки на веревочках. Это было сказано не на языке Железного Народа, а на языке драконов. И голос был знакомый — даже чересчур…

Мире?!

Перед ними, небрежно прислонясь к стенке шатра, стояла женщина из Железного Народа, худощавая, мускулистая, одетая как воин. Лицо женщины было Кеману незнакомо, но он сразу признал надменную осанку своей сестры. И еще у женщины была драконья тень…