Иерусалим ее ужаснул – крепостные стены развалены, повсюду грязь, стены обоих мечетей в плачевном состоянии, даже со следами камней. Свинцовые пластины куполов и Аль-Акса, и «Купола скалы» местами отстали, внутри хоть и чисто, но уж очень бедно.

– Негоже мусульманскому властелину, под рукой которой находится сейчас город, вот так пренебрегать настоящей святыней.

Мухлиси смотрел на султаншу, в сердцах произнесшую эту фразу, с испугом. Лицо закрыто, в прорези яшмака только глаза, но они опущены. Что в них?

От Роксоланы не укрылось настороженное внимание имама, тот, конечно, ждал, отправится ли к храму Гроба Господня, вспомнит ли об этой святыне?

Вспомнила, но не отправилась.

Глядя с высоты Храмовой горы на раскинувшийся перед ней город, Роксолана задумчиво произнесла:

– Три религии сошлись, святое место для всех, а такое запущенное. Здесь бы примириться…

На краю большой площади, что перед мечетями, появилась группа людей. Султаншу с имамом и женщинами мгновенно окружили воины охраны. Мухлиси потянул обратно в мечеть «Купола скалы»:

– Госпожа, нам лучше скрыться там.

Он уже жалел, что согласился на поход на Храмовую гору и на поездку вообще. Если что-то случится с султаншей, спросят с него. Вернее, и спрашивать не будут, просто нарежут полосками и скормят собакам. Имам не член султанской семьи, чтобы душить шелковым шнурком.

Роксолана спокойно покачала головой:

– Это не разбойники, смотрите, это почтенные жители города и священники.

Следующий час имам обливался потом от страха, потому что упрямая султанша не только не стала прятаться в мечети, но и приняла представителей города. Они приветствовали Хасеки Хуррем Султан (и как только вызнали, что это она и как султаншу зовут?), предлагали удобно расположиться на ночь, звали на пир в ее честь…

Роксолана благодарила, но отказывалась, объясняя, что сразу после намаза отправится дальше. А потом поинтересовалась, почему город в столь плачевном состоянии.

Сразу стало ясно, что не ради простого приветствия Хасеки пришли на Храмовую гору иерусалимцы. Заговорили, перебивая друг друга, потом видно опомнились, предоставили слово самому старшему. Седой старик с большими умными глазами, в которых умещалась вся скорбь мира, со вздохом объяснил, что положение города просто ужасно. Из него бегут все, кто только может.

– Почему? Это святые места для всех!

– Да, госпожа, но в этом святом городе попросту нет воды, разрушен водовод. И городских стен тоже нет, каждая банда, которая следует мимо, норовит пограбить. Даже зная, что брать нечего, все равно берут. И храмы грабят, независимо от того, чьи они. И паломников грабят. Мы выслали защиту вашим людям, оставшимся вне города…

Многое услышала Роксолана о том, как трудно горожанам, как нелегко паломникам, сколь беззащитен город перед грабителями… Просили заступиться перед султаном за несчастный Иерусалим.

Обещала.

Среди просивших увидела христианского священника. Все же дрогнуло сердце:

– Святой отец, а паломников к Гробу Господню много? Не убывают? Не мешают ли им?

– Нет, госпожа, не убывают. Только трудно место найти, спят под открытым небом и питаются крохами, а как налетит очередная шайка, так и остаются голыми на голой земле.

Сняла с пальцев один за другим два перстня с огромными камнями:

– Возьмите, святой отец. Пусть построят приют и столовую для паломников. Я потом еще деньги пришлю, чтобы кормили нуждающихся бесплатно.

Сообразила как-то вдруг, слова священника подсказали первоочередное.

Остальным обещала попросить Повелителя Двух миров обратить свое благосклонное внимание на Иерусалим.

Имаму Мухлиси добавила, что обе мечети нужно основательно подремонтировать и тоже организовать приют для тех, кто будет совершать хадж по этому пути.

Тот испуганно помотал головой:

– Кто же пойдет в чужой город?

– Какой он чужой, если сюда Пророк был чудесно перенесен и отсюда вознесся?!

Смутился имам, закивал, что права султанша.

Роксолана сдержала свое слово во всем – и султана попросила, и деньги на столовую отправила, и приюты построила – один в Иерусалиме, второй в Мекке. Те, кто проделал дальний путь, чтобы поклониться святыням, обратиться к Богу в таких местах, не должны спать на голой земле под открытым небом.

Бесплатная столовая и приют в Иерусалиме действовали три столетия…

И Сулейман тоже верно поступил, послушал совет своей необычной жены. По его велению уже на следующий год вовсю шло строительство новой крепостной стены и пятерых ворот, ставших самыми известными в городе – Яффских, Дамасских, Львиных, Сионских и Мусорных, а также нового водовода. И стены мечетей Аль-Акса и «Купола скалы» тоже привели в порядок. У «Купола скалы» их покрыли синими и зелеными изразцами, отчего мечеть стало видно отовсюду, словно бирюзовый мираж вырастал над Иерусалимом.

Четыре года строили, не обошлось и без трагедий. Обнаружив, что могила царя Соломона на горе Сион осталась вне крепостных стен города. Сулейман в гневе вызвал архитекторов. Те, заикаясь, объяснили, что Соломон иудейский царь, а потому для мусульман едва ли свят.

– Сулейман свят для всех, – сквозь зубы процедил султан, – и я поручил заботиться обо всех жителях, независимо от веры!

Расправа Сулеймана была скорой, две безымянные могилы на века остались подле Яффских ворот…

Иерусалим не забыл султана Сулеймана и его Хасеки Хуррем тоже не забыл, и то, что ею сделано, помнит. А вот Стамбул забыл, хотя со следующего года строительство приютов (имаретов), бесплатных столовых, больниц, школ и мечетей на средства, выделенные Хасеки Хуррем и собранные ею, началось и в столице, и во многих других городах империи – Эдирне, Андриаполе, Анкаре…

Она вернулась из хаджа иной, Сулейман смотрел в непостижимые зеленые глаза и пытался понять:

– Что ты там увидела и узнала?

– Мир един, Бог един, надо быть мудрей и добрей.

– Мир не един, в нем много враждующих сторон.

– В Мекке не было разницы между суннитами и шиитами, между турками и персами, между арабами и жителями совсем далеких стран. И о помощи Иерусалиму пришли просить люди разных вер.

– Бог един, но всем открыта истина.

Она снова возражала:

– Разве можно казнить или обижать за то, что кто-то крещен правоверным, кто-то христианином, а кто-то иудей? Разве Пророк говорил убивать тех, кто еще не пришел сердцем к Аллаху? Дай время прийти, пусть живут в своей вере.

– Ты стала мудрей…

– Да, Повелитель, когда прикасаешься к святыням, душа становится иной, понимаешь, что остальное суетно и мелочно. Ничто не имеет цены, кроме веры и жизни.

– Если бы все так думали, мир был бы полон святых, а это скучно.

– Я не святая. И хадж мне не зачтется.

– Это почему?!

Роксолана со вздохом опустила голову:

– Там… я думала о вас и мечтала о встрече с вами.

– Хуррем… и правда, не зачтется.

Она улыбнулась:

– Пусть, совершу еще… Вы обещали совершить вместе, – глаза блеснули лукавством, – тогда мне не придется думать греховно… А вы меня вспоминали?

– Нет.

Роксолана вскинула глаза в растерянности:

– Нет?

– Вспоминают тех, кого забывают. Как можно вспоминать о том, о ком не перестаешь думать?

Ее губы тронула улыбка, прижалась всем телом, уже совершенно не думая, греховно или нет. Сулейман обнял любимую, чувствуя, как она дрожит, усмехнулся: тридцать лет уже, а как девочка…

Никто не стал ее звать Хуррем-хаджах, как положено женщину, совершившую хадж. Роксолана сама не считала свой хадж полноценным, во-первых, и правда, не всегда думала, что положено, на обратном пути не только посетила мусульманские мечети Иерусалима, но и встречалась с неверными, в-третьих, и уезжала-то наспех…

Оставалась надежда: вот отправимся в хадж вместе с Сулейманом, он ведь обещал…