Перед призраком Эразма собралась уже дюжина гоббов, один уродливее другого — воплощённое Зло. Эразм взмахнул жезлом, и первый из гоббов, втянув голову в плечи, покорно бросился собирать книги и свитки с краденым знанием.

Маг тихо опустил кристалл. Он узнал довольно, чтобы лишить покоя обитателей Валариана. Теперь Гиффорд уже не верил, что от такой адской мощи убережёт заклинание беспамятства, подстерегающее беглеца в ущелье Лапы.

Что за силу выпустили они в мир? Могущество Эразма было так велико, что его отголоски доносились до Гиффорда даже сквозь толщу времени.

Самый воздух хранилища наэлектризовано потрескивал.

Убитый гобб, конечно, предупреждение — единственное доступное подобным тварям. Но даже если Эразму под силу подчинить себе чудовищных созданий, вряд ли он заставит их удержаться от кровопролития.

Архивариус осторожно обошёл разлагающийся труп. Гоббы были порождениями Тьмы; многие считали их отпрысками архидемона Вастора. Почему-то на сей раз злой дух не пришёл на помощь своим детям. Теперь твари подчинены Эразму, и немногие в этом мире способны устоять перед их мощью.

Гиффорд перевёл взгляд на опустевшую полку. В архиве, разумеется, найдётся несколько слов о её содержимом, пусть даже самых общих. Остаётся лишь свериться с каталогом и доложить совету. Ибо о том, что случилось, нельзя помыслить без страха.

ЛЕС встречал весну. Первые, самые ранние цветы уже начали увядать, торопясь разродиться свежими семенами, деревья, такие огромные, что казались ровесниками самому времени, покрылись нежным кружевом едва распустившихся почек.

Повсюду пел Ветер. Песня земли и камня перемежалась трелями птичьего щебета и неуловимыми, едва слышными мыслями растений. Всякий, кто был в досягаемости для Ветра, вместе с ним узнавал, что происходит в мире, ибо Ветер не только впитывал знание, но и делился им.

Возможно, лес не был тем, что люди назвали бы «миром». Тем не менее он хранил тайны — свои и тех, кто жил под его сенью; пришельцев же здесь не появлялось немало вёсен. Люди забывают; Ветер, деревья, земля не знают забвения.

В густой чаще было укрыто сердце зелёных дебрей. Не храм, выстроенный теми, кому не знаком зов Ветра, хотя местами огромные замшелые плиты и лежали в память о временах, когда Тьма ополчалась на бой, Свет собирал под знамёна своих воинов и бушевали сражения, в какие не мог бы поверить ни один из ныне живущих.

Сердцем леса был поющий Камень, вросший в землю так же глубоко, как деревья, обступившие его поляну, и почти достигающий их в высоту. На нём не было ни пятнышка лишайников, которые так любят селиться на стенах заброшенных святилищ; напротив, с первого взгляда он казался гладко-серым. Лишь искорки струились по его поверхности, время от времени собираясь кольцом вокруг идеально круглого отверстия в середине Камня. В центре отверстия висел сгусток серого тумана, и оттуда пел Ветер. Иногда, когда Ветер нёс важные новости, сюда по его зову сходились лесные жители.

Когда-то давным-давно Ветер не ведал границ. Однажды в злосчастные времена Ветер пронёсся по земле в полную силу, очистив её от скверны, которой не место в этом мире. Потом заключили Договор, и Ветер запечатали в лесу на веки вечные. Ветер остался в лесу, но не покорился.

Рядом была долина. Название её — Стирмир — за древностью утратило всякий смысл. В долине жили стирмирцы, многие из которых в своё время отказались присоединиться к Договору и принести клятву — не из приверженности к делам Тьмы, а потому, что пострадали в войну более других и не желали вновь прибегать к силе.

Однако одного желания мало, чтобы искоренить врождённый талант. Снова и снова Ветер касался стирмирцев своим дыханием, и, подобно предкам, они на какое-то время сливались со всем добром, что есть в жизни и в мире. Они упрямо держались в стороне, презирая мысли о том, чтобы обратить свой дар в оружие, зато жили, пожалуй, счастливее, чем их прародители. Здесь не было ни господ, ни слуг, все радели об общем благе и обходили стороной древнюю башню с обвалившейся крышей, некогда служившую предкам последним прибежищем.

Путешественники не жаловали Стирмир вниманием. Несколько раз в год по древнему тракту заходили караваны, закупавшие шерсть, сукно и прочие немудрёные поделки здешних ремесленников. Да и сами стирмирцы не интересовались ничем за пределами своей укромной долины.

Только один клан все ещё вёл летопись. Записи последних веков были скучны и ничем не примечательны, однако их упорно продолжали, пусть даже таким образом пополнялась не леденящая кровь военная хроника, а всего лишь подробная генеалогия дана. По слухам, именно этот дан хранил древнее знание, о котором его члены предпочитали помалкивать. И именно их чаще всего навещал Ветер в своих редких осторожных вылазках за пределы леса.

Таков был Стирмир, беззащитный, но по-прежнему богатый магией, воспользоваться которой никому до сих пор не хватало ума — или смелости.

В то весеннее утро маги Валариана наблюдали за стирмирской идиллией. Лишь восемь из дюжины кресел были заняты — ещё один серьёзный просчёт, хмуро отметил про себя Йост. В последние годы приток учеников практически иссяк — мир за стенами Цитадели жил другими устремлениями. Теперь до Валариана добирались лишь те, кого дар лишал покоя; прочие не желали провести жизнь в полном бездействии. Вот что думали в миру о Валариане.

Многие уходили, недоучившись. Последний и младший из полноправных магов как раз торопился занять своё место. Мантия, заляпанная пятнами краски, мешком свисала с его плеч. У входа он замер, чтобы поправить складки на гардине. Талант Гарвиса требовал инструментов, его большие, с длинными пальцами, руки всегда тосковали по кисти. Только он умел создать мысленный образ и перенести на ту поверхность, на которую пожелает. И всё же, как припоминал Гиффорд, целых двадцать пять лет минуло с той поры, как художник принёс клятву и вступил в число посвящённых.

После Гарвиса в ученики поступали, конечно, и другие — многие. Некоторые увлекались целительством и, едва доучившись, уходили восстанавливать очередной полуразрушенный храм. На весь мир лишь три правящих двора сохранили службы придворных магов, с провидцами, сновидцами и слышащими, хотя сейчас от них было мало толку.

Услышав своё имя, Гиффорд вздрогнул и очнулся от забытья. Он надеялся, что эти несколько мгновений сосредоточенности дали ему сил противостоять Тьме, чьи отголоски по-прежнему хранило злополучное подземелье, теперь вновь надёжно запертое охранными печатями.

Йост не сводил с архивариуса глаз: пришла пора сообщить совету о случившемся. Зная за собой любовь к витиеватым фразам, Гиффорд попытался изложить все как можно более коротко и безыскусно.

Откуда-то справа донёсся резкий вдох. Никто из магов не шелохнулся.

— Итак, Эразм.

Магистр Йост не был старейшим из собравшихся, но провидица Эвори, чьи седые волосы в противоположность буйной гриве верховного мага всегда были уложены в аккуратный пучок, редко утруждала себя выступлениями. Тем не менее, если требовалось разузнать что-нибудь о древней истории, обращались всегда к ней. У Гиффорда ушла бы не одна неделя на рытьё в архивах.

— По материнской линии он принадлежит к дому Горгариев. Род этот давно пришёл в упадок. — На голове старухи давно не осталось ни одного тёмного волоса, хотя голос её был всё ещё твёрд. — К нам Эразм попал по рекомендации Кристана как член клана Красного вепря. Красный вепрь всегда и во всём поддерживал силы Света. Впрочем, это тоже, вероятно, давно забылось.

Йост подался вперёд.

— Никто не сомневается в заслугах клана Красного вепря. Но откуда среди Горгариев паршивая овца?

Эвори заговорила снова:

— Как часто мы это видим: чем ярче свет горит в человеке или его потомстве, тем чернее они становятся, вступая на ложный путь! Любой род может прийти в упадок, а Горгарии давно не рождали истинных правителей.