Я продолжала стоять, а она опустилась передо мной на один из стульев у середины стола. На фоне высокой тёмной спинки пышное облако её волос казалось ещё ярче.

— Да, мы в Зефаре, сестричка. В том самом Зефаре, где, несмотря на закольцованность времени, ты сможешь сделать кое-что полезное для меня…

Губы её продолжали улыбаться, но глаза походили на кусочки льда и источали такой холод, что мне вдруг стало зябко.

— В своей жизни ты связана с молодым человеком по имени Йонан, хотя прежде у него было другое имя и в той жизни он играл другую роль, а потом умер. Умер в том своём, времени…

Слово «время», казалось, прозвучало громко и торжественно, как удар гонга.

— Теперь тот, второй, — продолжала она, — ожил в Йонане и играет ту же роль, что и раньше. Но прошлое не должно повториться, напротив, его следует подправить. Сам из себя Йонан ничего особенного не представляет, но тот, кто в нём возродился, обязательно начнёт повторять прошлые ошибки. Этого нельзя допустить. Поэтому я воспользуюсь тобой, чтобы повлиять на Йонана. Вот так, сестричка, возьми себя в руки, и всё будет хорошо…

Наконец ко мне вернулся дар речи, и этому помогла мысль, что меня собираются сделать оружием против Йонана. Я раскрыла рот, и раздались хриплые, словно ржавые, звуки, как будто мне пришлось молчать добрых два десятка лет:

— Как хочешь…

Не было ли так, что мы уже стояли друг перед другом и вели переговоры? Дразнящий призрак памяти вновь заплясал передо мной, и пришла уверенность, что мы однажды уже противостояли друг другу. И если это так, то я должна знать больше, гораздо больше.

Она снова засмеялась.

— Если ты разыскиваешь в памяти тот забытый разговор, то не трать попусту усилий. Ты и тогда пыталась защитить то, что предстояло утратить, и тебе это не удалось. Сейчас повторится то же самое.

Её глаза сверкнули ледяным блеском.

— Поверь мне, ты снова проиграешь, потому что сейчас у тебя меньше сил, чем во время нашего первого противостояния. Ты всё равно отдашь мне Йонана, и всё будет хорошо, вот увидишь. Пошли!

Она поднялась и поманила меня за собой. И я снова почувствовала себя целиком в её власти.

Лайдан, даже не взглянув, следую ли я за ней, направилась к витой лестнице внутри помещения и начала быстро подниматься. Мне ничего не оставалось, как последовать её примеру.

Мы поднялись на второй этаж, где потолок оказался пониже, и вошли в комнату. Вдоль стен тянулись столы, заставленные сосудами всевозможной формы, колбами, ретортами, воронками и различными коробочками. Со стен свисали пучки сушёных трав, некоторые из них показались мне знакомыми. Посередине комнаты на мозаичном полу была выложена цветными камнями волшебная пентаграмма. На концах её лучей горели толстые чёрные свечи, зажжённые, видимо, некоторое время назад, потому что потёки дьявольского воска уже покрывали их бока.

По ту сторону пентаграммы располагался круг меньшего диаметра, обрамлённый чёрными и красными письменами. А в середине его, крепко связанный, с кляпом, который туго распирал его широкий рот, лежал… Тсали. Хотя как мужчина-Ящерица мог попасть сюда, я не имела никакого понятия.

Инстинктивно мой мозг мгновенно послал импульс мозгу Тсали, но невидимый барьер, сооружённый колдовством Лайдан, помешал нам вступить в контакт. Сама Лайдан повернулась ко мне спиной, выражая тем самым полное презрение. Должно быть, она решила, что на такое ничтожество, как я, незачем тратить силы, чтобы держать меня под контролем. Внимание её привлекли теперь полки вдоль стен, она что-то искала там, снимая то закрытый горшок грубой работы, то сосуд с жидкостью.

Я взглянула в глаза Тсали и попыталась подать ему хоть какой-то знак. Видно было, что он узнал меня, но в его пристальном взгляде я прочла потрясение и, пожалуй, обречённость.

В начале я уже говорила, что узнала о своём Даре потому, что могла общаться с другими существами, которые не ниже нас по уровню сознания, хотя несведущие люди считают их созданиями примитивными лишь от того что они передвигаются, общаются и мыслят совсем не так как мы. Ящерицы, рентаны, форлонги и другие обитатели Долины — все они произошли от ветвей совсем иных, чем наши предки, и они не хуже и не лучше нас, они просто другие.

Например, рыба, плавающая в залитом солнцем пруду, корова на лугу, барс, взбирающийся на вершину, не меньше нашего любят жизнь и общаются с себе подобными ничуть не хуже нашего, просто мы не умеем понять их.

К этому перечню я должна причислить и чешуйчатых. Внезапная вспышка памяти напомнила мне, как я напугала и озадачила Йонана, когда он обнаружил меня в обществе со змеёй…

И все эти живые существа — чистые, в них нет ничего от гнилостной сути Тьмы. Но в Эскоре было много других существ — мутантов, о которых я уже упоминала. Они-то и оказывались носителями зла.

Мужчина-Ящерица явно не относился к ним. Я не знала, что замышляет против него Лайдан, но, как только она отвлеклась и воля, удерживавшая меня, чуть ослабла, я тут же начала осматриваться в поисках хоть какого-нибудь оружия или союзника.

В помещении, где мы находились, не было окон, вдоль стен громоздились полки почти до самого потолка, а по углам, словно ободранные занавеси, клочьями свисала пыльная паутина. В эту паутину, в самую её гущу, я и послала первый пробный импульс мысленного контакта. Разум, которого я коснулась, был совершенно чужим. Искра сознания, к которой я пыталась воззвать, пробудила в нём тупой, алчный голод. Но я никогда прежде не пыталась наладить контакт с членистоногими, и даже такая реакция явилась для меня маленькой победой. А Лайдан, озабоченная своими снадобьями, не уловила моего импульса, и он беспрепятственно проник сквозь сеть её колдовства.

Следом за первым я отыскала другое ползающее создание, затем третье. Держать с ними постоянный контакт было очень трудно, так как уровень их сознания настолько отличался от моего, что любая попытка общения походило на нить, постоянно выскальзывающую из пальцев.

Там, в складках пыльной паутины, таились охотники, холодные и безжалостные. Они не проявляли к моим заигрываниям никакого интереса, никак ко мне не относились, но они там были. Я сфокусировала своё усилие, сосредоточившись на самой большой и, должно быть, самой старой паутине. Что-то шевельнулось в её центре; итак, вот и обитатель, владелец этих тенёт. У меня не было никакого определённого плана, ничего, кроме смутной надежды, и я судорожно пыталась использовать свой Дар, вызывая тех, кто жил в паутине. А жили там, как водится, пауки. У них, судя по всему, не было недостатка в пище, и выглядели они весьма упитанными. А паук, обитавший в самой большой паутине, был крупнее моей ладони.

Пауки эти относились к разновидности ядовитых. Они могли обездвижить свою жертву и заключить её в паутину, оставив живой, чтобы съесть впоследствии. Их крошечные глазки сверкали дьявольским огнём.

Лайдан тем временем закончила приготовления к своему колдовству. Она ходила вокруг пентаграммы и к каждой свече ставила рядом ещё одну, посыпая вокруг них пол сушёными травами, запах которых показался мне весьма неприятным.

Оставалось только догадываться, что она собирается делать: возможно, мы с ней должны оказаться под защитой силового барьера, и она сейчас всячески его укрепляет, а лежавший внутри пентаграммы Тсали, судя по всему, предназначался кому-то в жертву.

Занятая своим делом, Лайдан совсем ослабила контроль за мной и принялась бормотать заклинания, смысла которых я не понимала и которыми настоящая Колдунья никогда не осквернила бы свой язык. Но я знала, что заклинания эти должны быть очень точны, в противном случае силы Тьмы могли ненароком разрушить её охранные заграждения, и она жестоко поплатилась бы за своё неумение. Паук, притаившийся в самой крупной паутине, высунулся наружу и блестящими глазами отыскивал жертву — я послала ему импульс, что добыча близка. Паук выпустил нить и стал медленно, покачиваясь, спускаться, в воздухе мелькало его толстое, оранжевое с чёрным, тело.