– Происходит… – медленно повторила Глеба, бросая в котелок горсть какой-то крупы.

Кама пригляделась к рукам спутницы. Они дрожали. И губы ее тряслись. И мурашки покрывали запястья. И ужас стоял в глазах.

– Происходит, – тускло прошептала Глеба. – Но не здесь… Или не только здесь… Во всей Ки. Всюду. Это как болезнь. Скверна. Старики говорили, что скверна спрятана за воротами Донасдогама, а она всюду. Скверну нельзя спрятать. Если гниет палец, то гниет все тело. Палец – это лишь выход для гноя…

– Что это за мертвец? – спросила Кама. – О чем ты? Какая скверна?

– Ты слышала о том, как люди теряют свои тела? – медленно проговорила Глеба.

– Мурсы иногда захватывают их, – нахмурилась Кама. – Но мурсов мало, они не всесильны, порой достаточно обычного амулета, чтобы отпугнуть их. Но тела, захваченные мурсами, не сгнивают. Я слышала, что они даже обретают долголетие.

– Да, – согласилась Глеба. – Мурсов после битвы у Бараггала почти не осталось. Так, во всяком случае, говорят мудрецы… Тот же Хаустас. Но есть еще одно предание. Я не слышала о нем раньше, его принесли беженцы. Они шептали это, когда я пыталась выведать, отчего ужас полнит их сердца. Они говорили, что после битвы у Бараггала, но до того, как Сухота захватила земли за нашей западной, тогда еще не построенной стеной, тень Лучезарного, который сгинул в Светлой Пустоши, иногда падала на людей.

– Лучезарный изгнан из нашего мира, – прошептала Кама.

– Я и говорю о его тени, а не о нем, – пожала плечами Глеба. – Или ты думаешь, что, проваливаясь по воле Энки сквозь твердь этого мира полторы тысячи лет назад, он не успел ничего сделать, чтобы вернуться? Или он не был готов? Зло не всесильно, но оно всесведуще!

– Он оставил… семь камней, – наморщила лоб Кама. – Шесть из них назвали через пятьсот лет после ухода Лучезарного камнями Митуту. И, кажется, огненный шнур, на котором эти камни висели. Если он только не рассеялся в воздухе, как меч и щит Лучезарного. Во всяком случае, о нем больше ничего и нигде не говорилось. Еще Лучезарный успел отравить огромный кусок земли вокруг места своей гибели. Ты же сама вспомнила о Светлой Пустоши. Да и Сухота тоже вроде бы случилась из-за того, что мерзость Лучезарного вырвалась из подземелий Донасдогама. Но при чем тут какая-то тень?

– Они ведь где-то под нами, – медленно произнесла, помешивая ложкой варево, Глеба и посмотрела внимательно на Каму. – Подземелья Донасдогама тут недалеко. Вход в них, правда, со стороны Эрсет… Странно ведь, не так ли? Лучезарного уже давно нет, а его тлен никак не выветрится. Ни в междуречье Азу и Му, ни здесь, в долине Иккибу?

Кама промолчала.

– Так вот, – продолжила Глеба. – Когда-то, когда я была маленькой, я любила задавать вопросы. И ходила в храм Энки, который высился даже в нашем маленьком королевстве. Тамошний храмовник был мудрым человеком. Он сажал маленькую дакитку рядом и честно пытался отвечать мне. Так вот он сказал как-то, что земля наша после жертвы Энки, который сжег себя на поле Бараггала, стала слишком тонка для того, чтобы выдержать поступь губителя. Но если долго поливать ее кровью, то она упрочится, поскольку кровь засыхает, и нет прочнее этой корки. И тогда губитель, а Лучезарного он называл только так, вернется.

– Ты что-то говорила о тени, – напомнила Кама.

– Ты слышала, что камни Митуту вернулись? – спросила Глеба.

– Они вернулись? – постаралась скрыть дрожь в голосе Кама.

– В Эрсетлатари об этом только и говорят, – сказала Глеба. – А еще о том, что тень Лучезарного гуляет среди людей. Гуляла до образования Сухоты, а как вернулись камни, вернулась и она. Нет, это не сам Лучезарный. Это его запах, отблеск, намек. Не более того. И падает она не на каждого. Не каждого может поглотить. Но если она находит того, в ком мерзости больше, чем добродетели, то завладевает им полностью. И с того момента несчастный перестает быть самим собой. Он теряет себя. Находится словно в забытьи. И если что-то говорит, это звучит словно эхо губителя. И если что-то человеческое в нем остается, то ужас преследует его. Он становится живым мертвецом. Но никто не замечает этого, пока мерзость в нем не растратится. А потом он начинает разлагаться на ходу. Муки одолевают его, и только смерть может дать ему облегчение, но смерть все не наступает. Поэтому тот, кого настигла тень Лучезарного, ищет того, кому можно ее передать. И уж помогают ли от этой тени амулеты, никто не знает.

– Зачем? – только и спросила Кама. – Зачем она бродит по земле?

– Чтобы узнать, когда Лучезарный может вернуться, – сказала Глеба.

– А когда он сможет вернуться? – спросила Кама.

– Когда тлен не будет иметь власти над затененным, – ответила Глеба.

– И это все? – нахмурилась Кама.

– Не знаю, – пожала плечами Глеба. – Говорят, что когда придет время, мертвецы не будут сгнивать, а будут рассыпаться, как башни, вылепленные из сырого песка, рассыпаются на солнце и на ветру. Но к тому времени тень Лучезарного должна отыскать человека, который состоит только из одной мерзости. В него Лучезарный и воплотится.

– Во всяком случае, такое время еще не настало, – поймала плечами дрожь Кама. – Этот несчастный в башне, конечно, если это человек, на которого упала тень… Он воняет… Да и на сказку это все похоже.

– Все похоже на сказку, – стала раскладывать загустевшее варево на извлеченные из сумы блюда Глеба. – На страшную сказку. Добрые истории сказками и остаются. Народ в Дакките напуган. И этот мертвец с пучком свежей целебной травы у теплого кострища намекает на то, что у испуга есть причины.

– Поэтому беженцы шли из Эрсет на запад? – спросила Кама.

– Нет, не только, – задумалась Глеба. – Что-то другое. Там что-то другое. Что-то в воздухе. Нечем дышать стало. Многим нечем стало дышать.

– Но беженцев больше нет? – удивилась Кама. – Значит, теперь все хорошо? Или ворота в крепости Баб закрыты для тех, кто идет с востока?

– Ворота открыты, – ответила Глеба. – Король Даккиты принимает всех. Беженцев больше нет. Или почти нет. Но не потому, что ужас, который гонит людей на запад, развеялся. Нет. Те, кто не успел уйти, принюхались.

– Привыкли? – уточнила Кама.

– Опьянели, – отрезала Глеба.

– Не получается, – встала на ноги Кама. – Не сходится. Даже если этот несчастный один из тех, на кого пала тень Лучезарного, не сходится. Если он умер в одиночестве, кому же он передал тень?

Спросила и замерла. Обернулась и посмотрела туда, куда улетел сэнмурв. И Глеба тоже посмотрела туда же, затем перевела взгляд на Каму и понизила голос:

– А может быть, ты права, и все это сказки. И этот бродяга умер, а траву сунул ему в руку какой-то шутник. И костер развел у его ног. Мальчишки и не на такое способны.

– И девчонки, – неуверенно добавила Кама.

Неожиданно над городом зазвучал колокол. Звон доносился со стороны здания, которое было чуть выше прочих. На один этаж и невысокую башенку.

– На ратуше звонят, – поморщилась Глеба. – Или какой-то сбор, или юбилей уважаемого горожанина, или умер кто. Ешь. Нам-то что за дело?

И Кама, которая принялась, обжигаясь, глотать неожиданно вкусное варево, подумала, что не бывает совпадений. И этот звон, который отражался от скал за ее спиной и улетал в сторону Абуллу, странно совпадал с мертвецом, что сидел, привалившись к стене, внутри башни.

Город не заполнился народом и к полудню. Колокол давно стих, солнце сияло, обещая к вечеру удушающую жару, горожан на улицах почти не было.

– Середина лета, – бормотала Глеба, правя лошадь по безлюдной улице. – Обычно в это время в Кагале шумно. Оружейники устраивают торжище, хвалятся клинками, умельцы упражняются во владении ими. Даккитская сталь одна из лучших. Разве только лаписская может сравниться с нею, а перещеголять так только сталь из Дакки. Но где та сталь? Уже несколько лет нет торговли с Даккой.

– Что-то случилось, – прошептала, приблизившись к Глебе, Кама, когда разглядела на лице первого же встречного водоноса ужас.