«Когда она приходила на приемы, она постоянно работала на публику, — рассказывал Джерри Эйдельман, в то время честолюбивый, подающий надежды молодой актер, знакомый с Мэрилин. — В то время она жила в двухквартирном доме на Фоунтейн-авеню в Западном Голливуде со своей жуткой преподавательницей актерского мастерства. (Мэрилин переехала к Наташе, но их отношения оставались платоническими — Мэрилин просто решила сэкономить на жилье. — Дж. Т.) Однажды они устроили вечеринку и пригласили меня, потому что я жил по соседству. Когда я видел Мэрилин то там, то здесь, она казалась мне яркой и... интересной. Но когда я пришел на эту вечеринку, я был поражен увиденным. Она вела себя так, как будто в ее голове мозгов совсем не было. Она кокетничала с любым, кто мог бы, по ее мнению, помочь ей, с любым из гостей ее преподавательницы, которая, как мне кажется, была агентом по найму актеров. Ее платье так обтягивало фигуру, что вряд ли ей бы удалось сесть в нем. Я заметил, что она постоянно прижималась спиной к стене в каком-нибудь углу, держа в руках бокал с мартини, и благосклонно общалась со своими поклонниками, как какая-нибудь слегка подвыпившая особа королевской крови. Она разговаривала с интонацией маленькой девочки, голосом, который совершенно не был похож на тот, каким она говорила в обычной жизни. Я знал, что она использовала этот образ в большинстве своих фильмов, но не думал, что она применяет его и в реальной жизни»1.

Снимавшийся с ней вместе в фильме «Шаровая молния» актер Джеймс Браун говорит то же самое: «Она будет сидеть, хлопать глазами, и у вас может создаться впечатление, что это тупая красотка, но в том, что она говорит, порой вспыхивает яркая, тщательно скрываемая искренность, которая заставила меня понять, что в этой девушке есть какая-то тайна. Она вся была настоящей тайной...»

Джерри Эйдельман продолжает: «На следующий день я увидел, как она гуляет со своей собачкой, по-моему, это была чихуахуа. Помню, на ней были черно-белые клетчатые бриджи и небольшая, белая, наглухо застегнутая крестьянская блузка. На ногах у нее были тапочки, наподобие тех, что носят балерины — на плоской подошве, обшитые атласом. При встречах с нею вы сразу же запоминали, во что она была одета — во всяком случае, я всегда отмечал это. Так или иначе, я остановил ее и сказал: «Знаешь, Мэрилин, сегодня ты сильно отличаешься от той себя, которую я видел вчера на вечеринке». Она посмотрела на меня, широко распахнув глаза, и сказала: «Почему, ты о чем, Джерри?» Я улыбнулся ей и сказал: «Ты знаешь, о чем я». Она внимательно посмотрела на меня. «Мэрилин, ты не тупая блондинка, и знаешь это, — сказал я ей, — ты совсем не блондиночка-куколка». Ей это понравилось. «Я даже не знаю, что это значит, — сказала она, — но это очень смешно, Джерри». Затем она подмигнула мне и пошла дальше».

В то время здоровье Джонни Хайда стало ухудшаться, и порой ему приходилось подолгу оставаться в постели. Для человека, который старался не терять вкуса к жизни, несмотря на заболевание сердца, это оказалось серьезным испытанием. Он все еще был предан Мэрилин, хотя, казалось, ее интерес к нему несколько поугас — особенно когда он заболел. «Я не знаю, что мне делать с этим, — сказала она одному своему родственнику. — Мне очень грустно видеть его. Я думаю, он считает меня бессердечной, потому что я не хочу видеть его таким. А я просто не знаю, что мне делать...»

В конце года Мэрилин наконец подписала трехлетний контракт с агентством Уильяма Морриса, согласно которому оно представляло ее интересы. Прежде они с Джонни работали, не подписывая никаких бумаг, и вот наконец пришло время зафиксировать их отношения официально. В то же самое время Джонни принял меры, чтобы ее пригласили на кинопробу в «Фокс». «Я вспоминаю, что она была очень возбуждена этим, — рассказывал Джерри Эйдельман. — Она сказала мне, что ей ничего больше не нужно — только сделать хорошую работу, подписать контракт с «Фокс» и, как она выразилась, «стать величайшей звездой, Джерри, самой великой звездой!» Я сказал ей: «Знаешь, Мэрилин, в шоу-бизнесе есть нечто большее, чем слава. Это актерство». Она посмотрела мне прямо в глаза и сказала: «Да, Джерри, но самое печальное в том, что вы никогда не сможете сделать ничего интересного, если не будете звездой». Она меня сильно озадачила этими словами.

Весь день после пробы она была на седьмом небе и сказала, что все прошло очень хорошо. Когда я увидел ее пару дней спустя, она выглядела несколько подавленной. Она сказала, что не подписала серьезный контракт со студией, просто ее взяли сниматься в фильме. «Это комедия, — хмуро произнесла она. — Я играю секретаршу». Я спросил ее, чем это вызвано. Она ответила: «Кого это заботит, Джерри? Я играю тупую секретаршу. Это уже было, ничего нового». Я сказал, что, возможно, ей нужен новый агент. «Конечно, — сказала она, закатив глаза. — Я только что подписала контракт на три года с Уильямом Моррисом». Затем она откинула голову назад и засмеялась. «Похоже, я сама вырыла себе яму, — сказала она. — Если ты еще увидишь меня здесь с собачкой в следующем месяце, то знай, что это просто моя маленькая роль, как и во всех других картинах». Она была разочарована, но тем не менее в ней было нечто, заставившее меня думать, что она не отступится. Я подумал тогда про себя: «В этой Мэрилин Монро что-то есть».

Кино, о котором говорила Мэрилин, называлось «Моложе себя и не почувствуешь». Естественно, эту роль нашел для нее Джонни Хайд, с дальним прицелом заполучить для нее контракт с «Фокс». Он изо всех старался помочь ей в карьере, потому что любил ее. «Вы знаете, возможно, вам стоит выйти за него замуж, — сказал Мэрилин Джозеф Шенк. — Что вы теряете?» Она уважала его мнение, но в этом случае не согласилась с ним. «Я не собираюсь выходить замуж за кого-то, в кого я не влюблена», — ответила она. «Но Мэрилин, что бы вы предпочли — бедного парня, которого вы любите всем сердцем, или богатого мужчину, который от всей души любит вас?» Она сказала, что она, пожалуй, предпочтет бедного мальчика. «Я думал, что вы благоразумнее, — шутя заметил Джозеф Шенк. — Я разочарован в вас, Мэрилин».

В середине декабря Мэрилин и Наташа поехали в Тихуану, чтобы походить по магазинам. Джонни и его секретарь уехали на выходные в Палм-Спрингс. Там у него произошел сердечный приступ, и на санитарной машине его отвезли обратно в Лос-Анджелес. Мэрилин постаралась как можно быстрее вернуться в город. Племянник Джонни, Норман Брокоу, также представлявший ее интересы в агентстве Уильяма Морриса, вместе с Мэрилин приехал в больницу «Ливанские кедры» (теперь Медицинский центр «Синайские кедры»), но к тому времени, когда они добрались до больницы, Джонни был уже мертв. Ей сказали, что перед кончиной он выкрикнул: «Мэрилин! Мэрилин!»

Больничный персонал позволил Мэрилин и Норману войти в палату Джонни, где на кровати лежало его тело, накрытое белой простыней. Мэрилин казалась убитой горем. Пошатываясь, она подошла к кровати и очень медленно приподняла простыню с лица Джонни. Джонни когда-то сказал ей, что, если он умрет, ей надо только обнять его и он снова вернется к жизни, только ради нее. Пристально глядя на его мертвое тело, она заплакала. Слезы сожаления и горя полились по ее лицу, и она вскрикнула: «Джонни, я любила тебя. Пожалуйста, знай, я действительно любила тебя».

Примечания

1. И снова позволим Джеймсу Хаспиду составить другой классический образ Монро. Он рассказывает, что за восемь лет знакомства с ней он никогда не видел Мэрилин пьяной, даже подвыпившей. Лишь однажды он показал ей сделанную им фотографию, на которой видно, что она явно перебрала. Он отдал ей снимок и сказал: «Это было снято в лифте в доме Марлен Дитрих. Ты здесь на высоте». Не моргнув глазом, Мэрилин взглянула на него с наивным видом и спросила: «И на каком я была этаже?»