То явь иль сон: мне разобраться трудно.

У конвоиров выучка строга.

За проволокой лагерною тундра

Или стеною вставшая тайга?

Что знаешь ты, страна, о нашем горе?

Быль не дойдет ни в песне, ни в письме.

Нас тысячи невинных — на Печоре,

На Енисее и на Колыме.

На рубку леса ходим под конвоем,

Едим баланду. Каторжный режим.

И в мерзлоте могилы сами роем

И сами в них, погибшие, лежим.

С лица земли нас, лихолетьем стертых,

Немало в человеческой семье.

А мародеры обокрали мертвых

И славу их присвоили себе.

Порой труднее превозмочь обиду,

Чем пытки, голод и невольный труд.

Фашисты продвигаются к Мадриду,

А нас сюда везут все и везут.

Везут сюда и молодых, и старых

С партийным стажем до октябрьских лет.

И, просыпаясь на барачных нарах,

Они встречают затемно рассвет.

Ты в здравом ли уме, усатый повар,

Любитель острых и кровавых блюд?

Антанта снова совершает сговор,

А нас сюда везут все и везут.

— Скажи, земляк, в чем кроется причина

Того, что в Магадан твой путь пролег?

— Родился сын, и в честь рожденья сына

Послал я, горец, пулю в потолок.

Но пуля, подчиняясь рикошету,

Иного направленья не найдя,

Пробила,

              отлетевшая к портрету,

Навылет грудь великого вождя.

И вот я здесь под властью конвоиров,

Как тот рабочий, чья душа чиста,

Которого пред всем заводом Киров

За трудолюбье целовал в уста.

Скажи, чекист, не потерявший совесть,

Зачем забрел в печальный этот лес?

Оставь пилу и прыгни в скорый поезд,

Сейчас ты людям нужен позарез.

Антонову-Овсеенко и с громом,

И с музыкою рано умирать.

Он зарубежным будущим ревкомам

Еще обязан опыт передать.

Лес пожелтел, и небо в звуках трубных,

И в первый класс направился школяр.

Зачем вы здесь, зачем, товарищ Бубнов?

Вас ждут дела, народный комиссар!

Вдали от лагерей,

                           у молодежи

Широк и дерзок комсомольский шаг.

Но вас, товарищ Косарев, ей все же

Так не хватает, пламенный вожак!

Придется многим отдохнуть сначала,

Чтоб вновь нести забот державных груз.

Пускай взойдет Крыленко, как бывало,

С Беталом Калмыковым на Эльбрус

И, облака вдыхая полной грудью,

Глоток целебный цедят за глотком,

Чтоб одному — вернуться к правосудью,

Другому — в обезглавленный обком.

Борис Корнилов, друг ты мой опальный,

Читай стихи и не забудь одно,

Что на странице книжной и журнальной

Их ждут твои поклонники давно.

Бойцам запаса посланы повестки,

Пехота немцев лезет напролом.

Поторопитесь, маршал Тухачевский,

Предстать войскам в обличье боевом.

Пусть гений ваш опять блеснет в приказе

И удивит ошеломленный мир.

Федько пусть шлет к вам офицеров связи

И о делах радирует Якир.

Но их, приговоренных к высшей мере,

Не воскресить и богу,

                                 а пока

В боях невозместимые потери

Несут осиротелые войска.

И повеленьем грозного владыки —

Как под метелку до одной души,

Чеченцы выселяются, калмыки,

Балкарцы, карачаи, ингуши.

Бросают на тюремные полати

Мужей ученых,

                      к торжеству ослов.

Вавилов умирает в каземате.

И Туполев сидит. И Королев.

Еще года расплаты будут долги

И обернутся множеством невежд,

И горьким отступлением до Волги,

И отдаленьем брезжущих надежд.

Везут, везут.

                  Хоть произвол неистов,

А страх людские затыкает рты,

Советский строй мой, невиновен ты,

И в нас не уничтожить коммунистов,

Признания высокого черты.

За проволокой лагерная зона,

Прожекторов насторожился свет.

Пускай товарищ Постышев законно

Здесь соберет Центральный Комитет.

И наши руки,

                    обернувшись бором,

Взлетят до неба огражденных мест.

Все по уставу. Полномочный кворум,

И впереди еще двадцатый съезд!

О, вера в тюрьмы заключенных

И сосланных на край страны!

Еще немало заключенных

Ему — Иосифу — верны.

Не избежавшие посадок

В душе надеются:

                          «Вот-вот

Узнает Сталин и порядок

В НКВД он наведет».

И долгожданная свобода —

Мы говорим об этом тут —

Нас встретит радостно у входа.

«И братья меч вам отдадут».

Живет нелепо, как химера,

Как неразумное дитя,

Почти языческая вера

В непогрешимого вождя.

И коммунист у стенки станет

И закричит не для газет:

— Да здравствует товарищ Сталин!

И грянет залп ему в ответ.

Потом ни холмика, ни вехи,

И место выровнят само…

Перед расстрелом пишет Эйхе

На имя Сталина письмо.

Когда умелец дел заплечных

В больной впивался позвонок,

Он, человек,

                    нечеловечных

Мучений вынести не смог.

И, головы густую проседь

Склонив над пузырьком чернил,

У Сталина прощенья просит,

Что сам себя оговорил.

Был следователь только пешкой,

Но Эйхе это не учел.

И Сталин с дьявольской усмешкой

Письмо посмертное прочел.

Звезда сорвалась с небосвода

И канула в ночную тьму.

Пишу и я вождю народа,

Железно преданный ему.

И с журавлиною станицей

Посланье шлю, как сын родной…

Проходят дни.

                     Чугуннолицый

Встает полковник предо мной.