– Знаешь ли ты, Иван Ильич, какая сила формирует для нас всю эту красоту? – начинал он, разводя руками и показывая не то на холст, не то на ландшафт. – Почему край наш так богат пейзажем? Откуда берутся ярусы террас вдоль рек и множество складок-холмов? Куда ни глянь на десятки верст – всюду подъемы и спады, а иной раз глаз из одной точки находит и пять-шесть гряд подряд… Дух захватывает! А когда-то – страшно даже подумать, в какой древности, – здесь было мелкое теплое море. По берегам его царили заросли хвощей. На прогретом солнцем мелководье кишела водная живность – фораминиферы, гребешки и множество других моллюсков. На них охотились кистеперые рыбы, те самые, что первыми выбрались на сушу. Все эти твари сгинули, и останки их отложились в осадочную толщу известняков. В юрский период сюда снова пришло море. Оно оставило по себе черные глины, полные остроконечных белемнитов, «чертовых пальцев». Меловой период тоже ознаменовался приходом моря, которое на этот раз оставило по себе пески и кремнезем. Но меловые и юрские осадки сохранились плохо, и основу здешней геологии составляют древнейшие известняки. За последние двадцать миллионов лет Среднерусская возвышенность претерпела неотектонические вспучивания. Известняки каменноугольного периода разламывались и вздымались. Общий подъем их составил двести-триста метров. Они и стали основой нашей холмистой равнины. При подъеме древние известняки растрескивались, расслаивались и впускали в себя воду. Ключи бьют из подножий холмов вокруг Весьегожска миллионы лет. Вот откуда по берегам здешних рек и в лесах множество карстовых воронок, пещер и каменоломен. Из здешнего белого камня – мраморизованного известняка – много чего строилось в Москве. Например, был построен ГУМ. Подкопаевские штольни распространяются под этими холмами на десятки километров…

– Да взорвать их к черту, – отозвался Капелкин. – Столько народу там сгинуло… Я мальчишкой был, тоже лазил. Бревна в забоях сгнили – труха, не держат. Один пацан у нас в школе, Солнышкин, на год меня старше, полез и пропал. Все вернулись, а его не докличутся. Неделю бродили по забоям. А там лабиринт кольцевой в три уровня. Где именно его завалило – поди разбери. В войну в каменоломнях партизаны хоронились. После победы чекисты многие входы взорвали, чтоб пацаны и диверсанты не лазали…

– И правильно… – сказал Соломин, думая о своем. – Третичный период был поистине райским. Повсюду росли вечнозеленые тропические леса. В них паслись мастодонты, висели на ветвях лемуры. А в четвертичном периоде с северо-запада дважды приползали ледники. Сначала днепровский ледник, потом московский. Ледники растаяли и оставили по себе морены – залежи рыжего суглинка, щебня и валуны. Все здешние валуны ледники когда-то притащили аж из Скандинавии… Прареки в те времена текли в иных местах. Современные русла сформировались после того, как талые воды ледников изменили рельеф. Ярусы речных террас росли по полмиллиметра в год…

Капелкин зашевелил губами, озабоченный подсчетом. Наконец произнес:

– Значит, при перепаде высот в двести метров красота вся эта намывалась полмиллиона лет?

– Именно! И не только намывалась, но и промывалась. Карста под нами как дыр в сыру. Взять, к примеру, речку Оленушку. Начало она берет в болотах, течет от Яблонова к Вознесенью и за ним вдруг пропадает. Но в Оку-то Оленушка все-таки впадает, устье ведь ее не сухое. Я решил выяснить, в чем дело. На реку по лесу спустился. Полдня спускался, пока вверху темно не стало – так глубоко. Русло плоскими камнями уложено. Удобно идти. И хорошо видно, как постепенно речушка пересыхает. Но километров через пять камни становятся сырыми и снова вода проступает на поверхность и течет. Где, спрашивается, пять километров пропадала речка? В карстовом разломе, в пещере, полной омутов и быстрого течения… Вот бы вход в нее отыскать!

– Лучше не надо, – сказал Капелкин. – От греха. У нас тут дети…

– Или вот еще интересно, – продолжал Соломин. – Оказывается, смешанный тип здешних лесов – следствие земледелия, то есть вырубки и выжигания. А извечный, реликтовый лес – дубово-липовый, как раз тот, что сохранился, например, во-он там, – Соломин протянул руку с кистью за мольберт, – по берегам притоков и на правом берегу Оки по краю луга напротив Весьегожска. Луг этот, кстати, тоже реликтовый, то есть ни разу не распаханный, и должен охраняться, поскольку заповедный – содержит редкое разнообразие растений. Восемьсот видов! А почему так много? Да потому, что здесь степная растительность внедряется в лесную… У нас даже орхидеи растут, Венерин башмачок, видел ты его когда-нибудь, Иван Ильич?

Заговорили о детях. Капелкин боялся детей, потому что сильно их любил. Сколько он с ними проработал, а все никак не мог привыкнуть к тому, что дети очень скучали по родителям и ходили за ним хвостиком, особенно младшие. Они вечно таскали у Турчина стетоскопы, слушали друг у друга сердце или баловались ими: вставляли в уши и ногтем били по мембране. Дубровин помогал Капелкину чем мог и гордился, что как-то раз одна девочка ему сказала: «Сколько лежу по больницам, сколько докторов перевидала, а вот только вас я и запомнила». Культивируемая Капелкиным самоорганизация работала: старшие укладывали младших спать, читали им книги и водили умываться. Он радовался, что дети находились вдали от искусов большого города, без телевизора. Дети у него ежедневно трудились на огородах, окучивали картошку, собирали жука, пропалывали грядки или корпели над клумбами вокруг памятника Чаусову…

Биография Григория Николаевича Чаусова не была бы ясна без жизнеописания некоторых из его предков, и прежде всего прадеда Василия Чаусова – одного из первых российских исследователей Арктики. Судьба его в немалом подвигла правнука на естественнонаучные занятия. (И не только его – внук Порфирий не без влияния деда сосредоточился на селекции зерновых культур и мака. Маковые коробочки, чей калибр сортировался обмером и подсчетом количества семян, постепенно затмили рожь и пшеницу; до сих пор в мае там и здесь в окрестностях Чаусово пламенеют пятна макового шелка.)

Василий Чаусов родился в 1702 году пятым ребенком в семье. Четырнадцати лет от роду поступил в Навигацкую школу в Москве, откуда был переведен в Санкт-Петербург в Школу математических и навигационных наук. Здесь он учился вместе с будущими властителями ледовитого Севера – Челюскиным и Лаптевыми. Служил на Балтийском флоте и в 1722 году участвовал в Персидском походе Петра Великого, спасал флот с провиантом под Дербентом во время страшного шторма, который разбил все суда, остановил продвижение войск и вынудил императора ограничиться десантом в гилянский Решт.

В 1731 году штурман Чаусов женится на Татьяне Федоровне Сабанеевой, кронштадтской дворянке; через год у них родился сын; отец штурмана (за именем которого генеалогические связи этого мелкопоместного рода, получившего весьегожские наделы при Иване Грозном, теряют четкость), деспот от природы, не дает молодым житья в своем поместье. В 1733 году молодой Чаусов получает чин лейтенанта и в составе Великой Северной экспедиции возглавляет отряд, который отправляется исследовать прибрежные воды Ледовитого океана от устья Лены до устья Енисея. Юная его жена не желает оставить мужа, отдает дитя на попечение тиранического свекра и воссоединяется в пути с мужем, так и не получившим на то изволения командора Беринга. Полусотенный отряд зимует в Якутске и спускается вниз по Лене на шлюпе, штурманом которого назначен Семен Челюскин. Путешественники огибают дельту Лены и август 1735 года проводят в движении на запад, чтобы у реки Оленёк построить две избы из плавника, встретить цингу и зазимовать. Следующим летом Чаусов продолжает путь на запад и к августу достигает устья реки Анабар, где обнаруживает рудоносные пласты и открывает у берегов Таймыра острова, которые называет именем Петра I.

Семьдесят седьмая широта, загроможденная льдами, останавливает продвижение шлюпа на север. Челюскин записывает в корабельном журнале, что Чаусов намерен встать на зимовку в устье Хатанги и ждет ветра, который бы разогнал шугу и не дал идущему на веслах шлюпу вмерзнуть во льды. Впоследствии правнуком Чаусова, Григорием Николаевичем, который в 1924 году с экспедицией добыл сведения о гибели своего предка, было установлено, что отряд прадеда вошел в пролив Вилькицкого и лишь туман скрыл от исследователей острова Северной Земли и самую северную точку Евразии – мыс, куда штурман Ленско-Енисейского отряда Челюскин через пять лет доберется на собаках.