«Общественный класс» (оригинал на иврите), журнал «Бейтар», февраль 1933; в сб. «Нация и общество».
Режим классовой дискриминации, при котором один класс возвышает себя за счет гибели другого, не заслуживает, разумеется, звания «революция». Жаботинский объяснил, что такой режим — законное детище реакции:
Принцип классового различия естественно и нерасторжимо связан с реакцией и жизнеспособен лишь в ее условиях. Нелепо заявлять, что правители Советской России жестоки, кровожадны и наслаждаются репрессиями и казнями. Это — ложь и глупость: большинство из них — потомки русской интеллигенции, у которой любой вид пытки, насилия вызывал омерзение. С молоком матери они впитали отвращение к угнетению и по сей день ненавидят его всеми фибрами своей души. Если бы существовала возможность сохранить классовый строй без тюрем и убийств, они радовались бы не меньше простых граждан. Однако это невозможно, хотите вы этого или нет — невозможно. Нет иной формы для классового режима. Он может опираться исключительно на реакцию; все, что не является реакцией, становится смертоносным ядом для классового строя. Гражданское равенство? Это противоречит самому принципу классового различия. Свобода выражения? Но ведь большинство против этого, ибо класс — всегда меньшинство и никогда не будет большинством (за исключением класса пролетариата, чья основная деятельность изо дня в день все больше и больше вытесняется машиной). Свобода собраний? Но ведь ее смысл в сплочении гражданского большинства против правящего класса. Это невозможно. Насилие, угнетение — все средства реакции здесь — не случайность, не ошибка; это — не садистские извращения группы живодеров. Они — квинтэссенция, животворная сила классовой идеи. И не может классовый строй существовать, даже в обители ангелов, не опираясь на реакцию, из которой он черпает свои силы.
Там же.
Неудивительно поэтому то отвращение, с которым Жаботинский относился к классовой идее:
С субъективной точки зрения, я, разумеется, ненавижу саму классовую идею. Когда-то я уважал красный флаг, веря, что он символизирует равенство. Но в тот момент, когда нам объяснили, что его смысл — не что иное, как гегемония одной группы над всем остальным человечеством, он для меня — табу, так же, как и свастика, у которой, в моих глазах, тот же смысл — только в расовой, а не в общественно-социальной интерпретации.
«Царство Кодинка», «Хайнт», 13.10.1930; «Доар ха-йом», 23.10.1930.
Жаботинский не принимал идею избранности какого-либо класса. Однако тогда как все другие общественные прослойки стыдились заявлять о своей привилегированности, пророки «пролетариата» возвели его чуть ли не в святые:
Понятно, все классы — не один рабочий — эгоистичны, когда дело доходит до их классовых интересов, но у других эгоистических классов не делают из эгоизма святыни. Когда буржуазия действует эгоистически, она этого стыдится: современный мир полон буржуев, которые «каются» и при всяком удобном и неудобном случае извиняются за свое, простите, буржуазное происхождение, «сочувствуют социализму» и дают деньги на издание пролетарских газет. Это означает, что они, по меньшей мере, не делают знамени из своего эгоизма. Пролетарское движение сделало классовый эгоизм святыней; сделало его предметом гордости. Оно попирает ногами вещи, связанные с общечеловеческими идеалами, и делает это совершенно открыто; требует закрытия Америки для иммиграции, закрытия Англии для голодающих иностранцев, недопущения негров в столяры или механики... И не стыдится этого, а прокламирует, что именно так и должно быть, что классовый эгоизм важнее человечности.
Мир всегда был миром хищных зверей; но прогресс в том и заключается, что этих зверей приучали стыдиться необузданного эгоизма. Главную роль в этом сыграли наши пророки. Они научили человечество стыдиться всех видов эгоизма, как индивидуального, так и коллективного. Не скажу, что это многим помогло; но все же это подействовало, и была надежда, что прогресс и дальше пойдет в этом направлении, покуда мир в один прекрасный день не станет таким, что в нем не будет противно жить; но вот внезапно возникло целое движение, провозглашающее, что классовый эгоизм одной части человечества более священен, чем понятие общечеловечности.
«Класс и человечность», «Рассвет», 1930.
Пишу слово «левые» в кавычках тоже не для иронии, а скорее — с моей точки зрения — сочувственно. Сионистские рабочие партии усердно пользуются социалистической фразеологией; несомненно, и верят в нее вполне искренно. Но по существу, по всей деятельности, они не социалисты и вообще не левые. Устройство фаланстер, городских или сельских, титуловалось «социализмом» только во дни Фурье. Маркс в свое время жестоко издевался над этим смешением понятий. Социализмом в наше время называется стремление национализировать уже созданное хозяйство: средствами являются борьба, давление, революция. Для создания коммуновидных островков среди буржуазного или просто патриархального моря нужны другие средства, резко непохожие на борьбу, давление и революцию. Главное из этих средств — деньги, которых у рабочих нет, и которые поэтому приходится получать от других общественных слоев; причем не путем захвата, каковой в наших условиях немыслим, а путем аргументации, в которой единственным годным доводом является общность национального интереса. Тут нет ни следа классовой борьбы, тут политика национального блока.
«Левые», «Рассвет», 1925.
Мораль и сионизм
«Даже если бы мы пришли с мечом завоевывать Эрец Исраэлъ, то и тогда были бы мы правы перед Богом и людьми».
Шестидневная война, чудесная и блистательная победа в ней пробудила во всех евреях чувство гордости за Израиль, уверенность в нем. Нашей стране она принесла небывалое увеличение экономической независимости, безмерно укрепила ее безопасность, позволила воссоединить нашу вечную столицу — Иерусалим, вернула наш народ к его историческим пределам. Но нашлось немало людей в Израиле, которые считают, что наша «экспансия» грозит испортить моральный облик нашего государства, выставляет нас в невыгодном свете в глазах всего мира. Эти необычайно совестливые люди считают, что лучше подвергнуть себя в очередной раз смертельной опасности и отказаться от всех плодов той блестящей победы. Может показаться, что это — новое явление, появившееся именно в результате войны. Это не так. Нет ничего нового под солнцем. Уже задавались все вопросы и уже даны были на них ответы. Давным-давно.
Что до Жаботинского, то он никогда не боялся отвечать на «проклятые вопросы», тревожащие совесть. Не боялся и ставить их. Все им написанное и произнесенное с ораторской трибуны проникнуто пафосом поисков справедливости в отношениях между людьми и между народами, пафосом борьбы с насилием, неуважением к кому бы то ни было. Но Жаботинский никогда не соглашался решать проблемы совести путем непротивления и уступок несправедливости. Этот самый легкий путь, считал он, ведет лишь к новому торжеству зла и насилия.
В этой книге читатель найдет множество высказываний Жаботинского на эти темы. Ниже мы приводим без комментариев выдержки из статьи, написанной им в 1916 (!) году,— как выяснилось, и тогда находились среди евреев люди, требовавшие «уступить» и «не посягать», дабы оставить незапачканной совесть, люди, считавшие «аморальной» идею строительства еврейского государства в Эрец Исраэль. Итак, вот статья, написанная за полвека до Шестидневной войны:
Есть мнение, что евреи не имеют «нравственного права» требовать для себя власти над Палестиной. Это не этично, потому что в Св. Земле только 100 000 евреев и 600 000 арабов; это значит требовать власти меньшинства над большинством. Еврейство не может и не должно компрометировать себя подобными несправедливыми требованиями. Единственное, на чем мы «имеем право» настаивать, есть «свобода иммиграции и колонизации», но не больше.
