Ленка замотала головой:

– Нет, это плохая идея.

Но я уже закусила удила. Тема недвижимости – мой конек, я могу говорить о ней часами. Меня хлебом не корми, дай поделить чужие квадратные метры. Это у меня осталось еще с тех времен, когда я, бесквартирная провинциалка, снимала угол в Москве и проводила вечера за изучением журналов по недвижимости. Читала объявления о продаже, разглядывала схемы типовых серий домов и мечтала о том, что когда-нибудь, если я буду много и тяжело работать, у меня тоже появится собственное жилье в Белокаменной. Оно и появилось, но отнюдь не от трудов праведных. Совершенно незнакомый человек оставил мне в наследство квартиру практически в самом центре столицы. Правда, потом меня обвинили в убийстве, но это долгая история[3].

– Ну ладно, не хочешь продавать – тогда разменяй на две «двушки». В одной будешь жить, а другую – сдавать. Неплохая прибавка к зарплате получится!

Алябьева тяжело вздохнула:

– Ох, Люська, если бы всё было так просто! Твои бы слова – да богу в уши.

Около соцзащиты Ленка остановилась.

– Ну, вот мы и пришли… – вздохнула она и вдруг с горячностью добавила: – Люсь, спасибо тебе, ты так много для меня сделала! Я хочу, чтобы ты знала, как я это ценю, правда!

Я засмущалась:

– Да ладно, ничего особенного я не сделала.

– Наверное, тебе уже надо идти? Время поджимает? – спросила Алябьева, но я видела, что ей совсем не хочется, чтобы я уходила.

– У меня вагон времени, – соврала я, – я тебя не брошу.

– Тогда пошли?

И она открыла дверь.

Несмотря на ранний час, в коридорах соцзащиты было довольно многолюдно. Люди, которые ждали своей очереди на стульях или озабоченно сновали туда-сюда, были чем-то неуловимо похожи. На ум пришла фраза – «потрепаны жизнью». И я обнаружила, что Алябьева идеально вписалась в их ряды.

Около входа за столом сидел пожилой охранник. Подпирая руками лысую голову, мужчина разглядывал кроссворд.

– Простите, где отдел опеки и попечительства? – обратилась к нему Ленка.

Охранник, не поднимая головы, махнул правой рукой.

– А инспектор Махнач в каком кабинете принимает?

Еще один жест в том же направлении:

– В двадцать шестом.

Мы двинулись по длинному коридору. В этот момент у меня зазвонил телефон. На дисплее высветилось имя Алки Безруких. У дамочки просто талант напоминать о себе в самое неподходящее время!

– Слушаю, – только и успела сказать я, дальше говорила Алка.

С большим эмоциональным напором она пыталась донести до меня какую-то мысль, но из-за гула, стоящего вокруг, я ничего не могла разобрать.

Я прикрыла телефон рукой и прошептала Лене: – Догоню тебя через минуту. – Вышла на улицу и сказала в трубку: – Вот теперь можешь говорить.

– А раньше я перед кем распиналась? – возмутилась Алка. – Ты где вообще находишься?

Кажется, она перепутала меня с собственным супругом. Тотальная слежка и подозрительность стали входить у нее в привычку. Опасная тенденция, однако.

– Еду в школу, – почему-то соврала я. Впрочем, догадываюсь, почему: не хотелось выслушивать Алкины нудные нравоучения.

– Мне в голову пришла отличная мысль, – заявила Безруких. – Когда будешь брать интервью у Марии Николаевны, обязательно задай ей один вопрос. Спроси, как бы она хотела отметить свое восьмидесятилетие.

Я решила, что Алка рехнулась. Может, у нее и плохие отношения с мужем, но она живет за ним как за каменной стеной и, кажется, совсем оторвалась от суровой российской действительности. Какое восьмидесятилетие? Да это вообще чудо, что наша бывшая учительница дожила до семидесяти лет при такой-то ужасной экологии в городе. Для нее каждый день может стать последним, и это, увы, не просто расхожее выражение.

Чтобы отвязаться от Алки, я пообещала:

– Хорошо, спрошу.

Мне не терпелось закончить разговор, но Алка была настроена поболтать. Она принялась рассказывать, что Наденька, которая вообще-то прекрасно развита для своего возраста, не выговаривает звук «р», и теперь обеспокоенная мамаша стоит перед дилеммой: то ли водить дочь к логопеду, то ли ждать, когда само пройдет. Дескать, у нее самой в детстве не было никаких проблем с артикуляцией, она сразу заговорила чисто, как диктор телевидения, а вот Никита неправильно артикулировал шипящие, может, дочь пошла в него?.. Я вполуха слушала трескотню, периодически вставляя «угу» и «надо же».

Вдруг краем глаза я увидела, что из соцзащиты выбежала Ленка. Не останавливаясь ни на секунду, она повернула за угол и помчалась по направлению к городскому парку.

– Эй, ты куда?! – крикнула я, но она стремительно удалялась.

– Что там у тебя происходит? – напряглась в телефоне Алка.

– Что-то странное. Ленка пробежала мимо меня как угорелая. Кажется, она сошла с ума…

– Так ты, значит, до сих пор толчешься в соцзащите?! – взъярилась Алка.

– Я перезвоню, – сказала я и нажала на «отбой».

Из подъезда выскочил охранник, тот самый лысый пенсионер.

– Куда она побежала?

– Кто?

– Баба в черной куртке и джинсах.

Именно так была одета Алябьева.

– Я не видела, я по телефону разговаривала, – ответила я, для убедительности продемонстрировав мобильник.

Охранник тоскливо огляделся вокруг.

– А что случилось-то?

Он не ответил, только коротко выругался и скрылся в подъезде. Я ринулась вслед за ним.

В самом конце коридора, там, где располагался отдел опеки и попечительства, толпился народ. Все стояли вокруг распахнутой двери, зайти в кабинет никто не решался. В воздухе висела напряженная тишина.

– Что случилось? – шепотом поинтересовалась я у старушки в длинной дубленке.

– Убили, – коротко ответила она.

– Кого?

– Да инспекторшу какую-то. Во-о-он она лежит.

Я проследила взглядом за ее пальцем и первое, что увидела в просвет между людьми, были толстые женские ноги на грязном линолеуме. Ноги лежали пятками кверху и были обуты в дешевые тапки из кожзама с опушкой из искусственного меха. Потом, чуть наклонившись вправо, я разглядела клетчатую юбку до колен, покрывавшую объемистый зад. Верхнюю часть тела скрывал стол. Опытным взглядом я определила, что при жизни дама носила пятьдесят четвертый размер одежды. А я вот за зиму незаметно расползлась до пятьдесят шестого, а поскольку зима в самом разгаре, то это, очевидно, еще не предел…

Меня едва не стошнило. Нет, правда, это было омерзительно. Всякая смерть отвратна, но когда умирает толстый человек, его тело смотрится в тысячу, нет, в миллион раз тошнотворнее! Я поклялась себе, что завтра обязательно сяду на диету! Нет, завтра не получится, я же в гостях, но с понедельника – непременно!

– Давно пора их тут всех поубивать, – пробубнила тетка в красном пуховике. – Второй месяц не могу добиться, чтобы льготы по коммуналке пересчитали. То одну справку требуют, то другую… Фашисты!

Кажется, она выразила общее мнение. Оглядевшись вокруг, особого сочувствия на лицах я не заметила.

– Ольга Валентиновна! – вдруг раздался истошный крик. – Олечка! Да что же с тобой сделали?! Да кто же это?!

Растолкав зевак, в кабинет ворвалась женщина. Она была одета в брючный костюм, который сидел на ней мешковато. На ногах у нее были точно такие же тапки с опушкой из искусственного меха, как на покойнице. Очевидно, эти тапки пользовались среди сотрудниц соцзащиты популярностью. И вполне заслуженно: кабинеты расположены на первом этаже, в туфлях работать холодно, в сапогах – жарко, а в таких высоких тапках – в самый раз.

Склонившись над покойницей, женщина принялась причитать в лучших народных традициях:

– Да кто же это сделал?! Да почему это случилось?! Да на кого же ты нас, Олечка, покинула?!

Судя по тому, как вытянулся в струнку охранник, это была начальница.

– Не извольте беспокоиться, Ирма Станиславовна, – отчеканил он, – виновные понесут заслуженное наказание.