Текст, набитый на старенькой пишущей машинке с истрепанной печатной лентой, располагался на листах, на которые уже легла желтоватая поволока лет. На эту рукопись Прокоп Иванович наткнулся совсем случайно, она оказалась у него в кармане дорожного чемодана и пролежала там немало времени. В чемодан же она попала из редакционных архивов, в которых Прокоп Иванович рылся еще несколько лет назад, перед тем как архивы должны были сжечь или пустить в макулатурные контейнеры. Советская книжная жизнь кончилась, родное издательство сворачивалось, освобождая особняк в центре Москвы под нужды новой богатой жизни. Тысячи страниц издательских рукописей в эту новую жизнь не умещались.

Утраты уже успели коснуться и рукописи, которую спас Прокоп Иванович. Она была с изъянами: в ней отсутствовал титульный лист, сохранился лишь заголовок «Закон сохранения любви». Нигде не значилось имя автора: первая страница тоже была утрачена. Странным образом рукопись и заканчивалась. Вернее, она, казалась просто оборванной. Очевидно, не хватало нескольких заключительных страниц, которые в спешке то ли обронили, то ли сунули в соседнюю кипу, когда рукописи пачками спихивали в архивный подвал.

«Мужчина и женщина. Женщина и мужчина. Как ни переставь слова, а сокрытое под соединительным союзом «и» противоречие, или даже противостояние, сохраняется. Разумеется, это противоречие мелкого масштаба и не есть прямой итог кровопролития войн, истребительного сумасшествия революций, перекройки государственных границ, перетасовки принципов и нравов.

Однако вся история сплетается из действий личности, а на личность противоречие «мужчина и женщина» оказывает первостепенное воздействие. Не случайно высказался Блез Паскаль: «Нос Клеопатры: будь он чуть покороче – облик земли стал бы иным».

Рукопись состояла из небольших глав. Автор словно бы собирал из них, как из разноцветных кусочков, мозаику, но всю композицию этой мозаики открыть не торопился. Или весь итоговый рисунок (суть закона, регулирующего сохранение человеческой любви) прятался в утерянных страницах рукописи.

Пока же появлялся новый осколок мозаики:

«Математическая модель любовного треугольника может быть построена по принципу заговора. Любовный треугольник в большинстве своем уподобляется заговору двоих против третьего. Стоит заговору открыться – любовь подвергается распаду.

s – любовь как продукт взаимоотношения двух любовников.

x – его чувства;

y – ее чувства;

z – чувства третьего (в качестве z может выступать супруга или супруг соответственно x и y, либо люди, им очень близкие и любовно связанные с ними).

Итак, если z ничего не знает, т. е. z = 0, то для любовников благоприятный вариант:

Если заговор открывается, и чувства z ≠ 0, а напротив – нарастают, то любовь x и y стремительно убывает. По формуле:

при z → ∞ (знак бесконечности),

Сумеречного вечернего света уже не хватало, чтобы без усилий читать полинявший от времени текст. Прокоп Иванович отложил рукопись, снял очки. Что это? Заумь? Чудачество? Или уловка для читателей: под любовным соусом автор хочет протолкнуть совсем другое? А всё же жаль, что нет окончания у рукописи! Вероятно, последние листы случайно вырвались и выпали из картонной истрепанной папки. Но может быть, еще найдутся? Так же неожиданно выплывут, как выплыла сама рукопись – не замеченная в Москве, обнаружилась здесь, во внутреннем кармане чемодана.

По привычке огладив плешь и бороду, Прокоп Иванович умиротворенно сложил руки на своем толстом животе, дремотно прикрыл веки. Но не уснул. Религии, секты, идеологические течения, национализм – всё это по сути общественный загон для человечества. Стойло. Одно чуть просторнее, светлее, другое – совсем тесное, темное… Любовь, ревность, верность своему избраннику – это личное, индивидуалистическое ущемление собственного «я». Как пишет тот имярек: любовь – признанная над собой несвобода. Нравственные устои общества, религия не способны так ограничить человека, как любовь. Когда Наполеон узнал, что ему изменила его жена Жозефина, с ним сделался припадок. Дело дошло даже до конвульсий. После такого известия Наполеон не смог продолжать свой военный поход в Индию. В боях французский император терял десятки тысяч людей, видел десятки тысяч смертей, – с ним не случалось подобных приступов; ничто не могло сравниться с трагедией любовной измены.

Прокоп Иванович поднял веки, хотел было потянуться к рукописи. Но раздумал. Уже достаточно смерклось, а включать на веранде электрический свет не хотелось: здесь было уютно, тихо, еще не очень прохладно… Кажется, этот автор-инкогнито пишет примерно так: структура любовного чувства такова же, что и структура совести. Совесть и в человеке, и вне его. Человек готов забыть свой дурной поступок, но совесть не дает ему. Она способна казнить его. Она не управляема только индивидуумом и является либо частью Творца, либо всечеловеческой генетической зависимостью от добра и зла.

Прокоп Иванович, однако, не стал больше напрягать память и цепляться за фразы из рукописи. Он укрылся теплым клетчатым пледом и опять закрыл глаза. Некоторое время он находился в приятной дреме, в тихости внутренней и внешней.

Мир вечерне примолк.

Тишину вдруг пронзительно нарушила птица. Она закричала откуда-то с ветки высокого горного дуба, который широко раскинулся у подножья ближнего склона. Этим криком зазвенело всё окрестное пространство. Но крик птицы, похоже, не был зовом о помощи или отчаянным вскриком от испуга; птица пела, это была обыкновенная песенная резкая голосистая трель. Прокоп Иванович даже не попытался гадать: что за птица кричит так громко в предночной тишине; он подумал о другом… Вот она, естественность! Птицам не нужны ни диеты, ни религии, ни конституции. Птица хочет есть – ищет пропитание, хочет пить – ищет влагу, хочет петь – поет. Не жадна, не завистлива. У птиц нет государственной машины, которая начинает войны… А человек? Человек ломает себя учениями, теориями, предается суевериям. Создает богов и божков. И постоянно ищет себе несвободу. Зависимость от вещей, от лишнего веса, от нового автомобиля, от партийного списка… От «Закона сохранения любви».

Птица смолкла. Опять стало тихо. И казалось, прибыло сумеречности. Солнце уже совсем скрылось. Стелющийся над землей закатный свет падал только на вершины лежавших на востоке гор. В береговой долине сгущалась тень.

До Прокопа Ивановича донесся шелест. Он сперва насторожился: что это? откуда? Шум исходил сверху. И тут увидел небольшой косяк бело-розовых птиц. Чайки, озаренные снизу заходящим солнцем, шли колеблющимся углом в сторону гор. Это от них исходил шелест: они били сильными крыльями по упругому воздуху.

Птицы! Удивительные создания! Недаром человек мечтает хоть ненадолго стать птицей. Прокоп Иванович вздохнул: через несколько дней ему исполнялось шестьдесят пять лет. Вот оно, неминуемое дыхание старости. И спрос. Так ли делал, зачем делал, ради чего делал? Так поверни и так поверни – всё можно было бы сделать как-то по-иному, распорядиться собой иначе – умом, здоровьем, чувствами. Но ничего уже не перевернешь. Всё время казалось, что правда и смысл жизни отыщется в книгах. Только там ли правда и смысл? И в чем они?

Он посмотрел еще раз в небо. Улетели бело-розовые птицы.

Прокоп Иванович поглуше накрылся пледом и опять по-стариковски, не спеша думал. Он вспоминал свою первую жену, впрочем, второй жены у него и не было. Он вспоминал, что на каждый день рождения она вытаскивала его в ресторан, потому что любила показаться на людях и потанцевать.

Смотровую башню на горе Ахун, невдалеке от Сочи, построили по указке Иосифа Сталина. Или по ретивой услужливости его партийной челяди, которая сразу уловила, что нагорное место пришлось Хозяину по душе. Здесь и возвели в тяжеловесном готическом стиле из больших ноздрястых камней архитектурную достопримечательность. Трудные горные километры извилистого серпантина с равнинного Черноморского побережья до вершины Ахуна строили всего четыре месяца…