Манеры Лоренса не позволили указать ей, что его кусок гораздо больше того, на который он рассчитывал.

– Красный! – по-русски воскликнул он.

– Дурачок, – произнесла Ирина с самой легкой иронией, на которую была сейчас способна. – Ты хотел сказать «красивый». Красная площадь, да? Помнишь?

Ее всегда веселила неспособность Лоренса разобраться в русском языке, но, видимо, сейчас в ее интонациях было нечто, заставившее его оглядеть ее особенно внимательно.

– Извини, пожалуйста, – вежливо произнес он. – Конечно красивый. Да. Красивый пирог.

Ирина удивилась, что он помнит слово «пирог».

– Или моя красивая жена.

Бог мой. По-русски Лоренс назвал ее женой. Это слово, как никогда, показалось слишком нахальным.

Есть некоторая закономерность в том, что и красивой он может назвать ее только по-русски. В английском Лоренс находил такие эпитеты, как «симпатичная», «милая», они могли подойти как для жены, так и для хомяка. Неприлично с таким раздражением реагировать на комплимент любимого человека, но мысли об эмоциональной окрашенности языка вызывали болезненные воспоминания об отце. Он помогал актерам второсортных фильмов работать с текстом и был великолепным знатоком всех акцентов; именно он учил актера, озвучивавшего в «Приключения Рокки и Бульвинкля» Бориса Баденова, как сделать гласные более твердыми, такими, как должен произносить их советский шпион. Он с легкостью переходил от китайского акцента к ирландскому, все это выглядело чрезвычайно забавно. Он говорил ей, что любит ее или гордится ее успехами, только передразнивая переливистое «р» Шона Коннери или перекладывая на мелодию и добавляя шведский акцент. Будучи ребенком, она обожала все голоса, которыми он читал ей сказки, но с возрастом очарование исчезло. Рожденный в Огайо, он в обычной жизни говорил так, словно западная манера произносить слова входила в его коллекцию акцентов.

Возможно, Лоренс использовал русский для сентиментальных фраз, звучащих, по его мнению, неловко по-английски, это был их кодовый язык, которого сейчас стало слишком много. Это было очень личное. И причиняло боль.

– Спасибо, – произнесла Ирина по-английски, чтобы положить конец практике русского.

Но Лоренс вымолвил следующую фразу по-русски, настаивая на продолжении.

– Ты устала? – Интонация показалась ей трогательно-мягкой.

Ирина склонила голову. К пирогу он так и не притронулся.

– Да, немного устала. Плохо спала. – Она надеялась, что это нельзя счесть ложью. Ведь если человек совсем не спал, это и значит, что он плохо спал.

– Ты о чем-то все время думаешь? – Заметил. Выпытывает.

– Может, дело в суши. Сырой тунец – это всегда рискованно. Не уверена, что смогу это съесть, аппетит пропал.

– Ты действительно бледная.

– Да. Я так себя и чувствую. – Не желая показать, что следит за временем, Ирина тайком взглянула на часы на запястье Лоренса. Черт. До передачи еще целых пять минут.

– Как прошла конференция? – Ей стало стыдно, что она не спросила об этом сразу.

Лоренс пожал плечами:

– Одни банкеты. За исключением того, что я увидел Сараево, пустая трата времени. Толпы зануд из ООН и каких-то неправительственных организаций.

– Может, лучше, что ты был там. Не узнал ничего неприятного, не встретил старых знакомых. – Ирина осознала смысл сказанного уже после того, как слова слетели с губ. Она попыталась сгладить положение улыбкой, но по выражению лица Лоренса поняла, что он насторожился. – Милый! – воскликнула она. – Я же шучу, ты не понял?

Он была обязана не дать ему возможность критиковать. Что же случилось с ее умственной добротой? Если уж на то пошло, куда подевалась простая человеческая доброта? Лоренса не было дома десять дней, а она встречает его плоскими шутками, произносимыми с изможденным лицом. Любой другой мужчина – если бы он был – непременно углубился бы в расспросы, но Лоренс не любил неприятности, поэтому потянулся за пультом.

Ирина принялась обдумывать сказанное. Странно, что Лоренс так быстро взял пульт. Надо относиться к себе критичнее.

Когда на экране появилась заставка Би-би-си, она была готова расцеловать экран. Обычно перед телевизором Ирина пришивала пуговицы или нарезала фасоль, но сейчас смотрела на ведущего, как ей казалось, взглядом полным обожания. Она была сосредоточена и увлечена, но не действом. Ирина видела сквозь предметы. Так бывает с одержимыми или с шизофрениками. Тени по ту сторону голубого экрана набрасывались друг на друга, мужчина и женщина будто сливались, и невозможно было разобрать, где руки, а где ноги. Приоткрытые рты, жаркие губы. Она поворачивалась влево и наблюдала, как тот же мужчина прижимает к стене любовницу. Сжимает руки женщины, поднимает над головой и утыкается лицом ей в шею. Стоило ей перевести взгляд чуть вправо, как мужчина и женщина обнимались там, путаясь в гардинах, он с силой прижимал ее к оконному стеклу, ей, должно быть, невыносимо больно. (У нее до сих пор немного побаливал копчик, но это из-за борта бильярдного стола. Могло быть и хуже, если бы они вместе не рухнули на пол.) Те же фигуры вторглись в ее гостиную, Ирина не приглашала их, не желая видеть прижатыми к стене в ее квартире. (Она опустила глаза – на ковре расположилась та же неугомонная парочка. Мужчина был сверху. Он был не слишком тяжелый, чтобы женщина не могла вздохнуть, но все же ей было не очень комфортно. При всем желании у нее не было шансов выбраться. Но она этого и не желала.) В их защиту следует сказать, что они всего лишь целовались, впрочем, с таким же успехом можно сказать, что Джеффри Дамер всего лишь убивал людей и употреблял в пищу их мясо, а Гитлер всего лишь попытался управлять миром.

Галлюцинации приносили страдания. Ирина старалась смотреть шоу вместе с Лоренсом, проглотить кусочек пирога и рюмку «снотворного» – хотя водка испарилась, словно сама собой, она не помнила, пила ли ее. Но вот эти люди опять в ее доме, сжимают друг друга в страстных объятиях, так что начинает болеть внутренняя поверхность бедра.

– Тема не очень тебе интересна, – подал голос Лоренс, – но все же рекомендую посмотреть.

Ирина с трудом оторвала взгляд от бесстыдных гостей.

– Что посмотреть?

– «Ночь в стиле буги»!

Она решилась вступить в разговор:

– Ну, «Танец-вспышка» мне не очень понравился, а «Лихорадка субботнего вечера» вполне ничего.

Лоренс посмотрел на нее с сомнением:

– Как можно пятнадцать минут слушать дискуссию о новом фильме и говорить о том, что он похож на «Лихорадку субботнего вечера»?

– О чем же он тогда? – с раздражением спросила Ирина.

– О порноиндустрии!

– Я немного задумалась.

– Немного?

– Я же сказала тебе, что устала.

– Желание спать не может повлиять на умственные способности человека.

– Не делай из меня идиотку лишь потому, что я не следила за нитью дискуссии. Мне это неприятно. Ты постоянно твердишь, что я глупая.

– Напротив. Я постоянно стараюсь развить у тебя веру в себя, убедить иметь собственное мнение и не бояться высказывать его публично. Я всегда утверждал, что ты умна и проницательна, разбираешься даже в сфере международных отношений, хотя и не имеешь докторской степени. Ничего тебе не напоминает?

Ирина опустила голову. Действительно, знакомые слова. Лоренс неоднократно бросал на нее многозначительные взгляды за ужинами в обществе его коллег, призывая свободнее выражать свое мнение.

– Да, ты всегда мне помогаешь, – заключила она.

– Так почему ты все воспринимаешь в штыки? – расхрабрился Лоренс.

– Не знаю. – Она и сама этим озадачена. Она не понимала, почему, имея такую мощную мотивацию не раскачивать лодку, постоянно провоцирует конфликт? В то время как намеревалась весь вечер не привлекать к себе внимания, ведет себя глупо, говорит раздраженно, чем вызывает настороженность Лоренса. Она хочет, чтобы он узнал? Или пытается навязать ему салонную игру, как говорил Боттичелли: «Я известный человек, мое имя начинается с большой буквы «А».