Сквозь привычный ритмичный шум неожиданно прорывается посторонний скрежет голосов. Встаю и бросаю взгляд в окно. Вижу, как на перекрестке дорог скопились четыре бабы. У молодой женщины в левой руке визжащий карапуз, которым она прикрывается как щитом, а в другой указательный палец с остро заточенным красным ногтем.

– Я ей сказала, так она сказала, тогда и я ей сказала! Свинья жирная!

Она им размахивает перед собой и пытается выколоть глаз обидчице. Другая дама, чрезвычайно распухшая от еды, прячется за широченную сумку и поочередно высовывает из-за нее кулачек с золотым кастетом на пальцах.

– Вот я и говорю, она говорила, а я ей говорю, а она мне говорит! Вообще! Конечно!

Ей нравится быть в роли униженной, но испортить сейчас мамаше внешний вид и вымазать репутацию она считает своим долгом.

– А ты коза крашеная и дитя неизвестно чье, на тебя не похожее!

Подошедшая к ним другая баба, выступает в роли мирового судьи, поэтому она принимает ту или иную сторону в зависимости от убедительности выброшенных слов, сочувственно поддакивает. Четверная дорожка запломбирована старой склочницей, которая не раз принимала участие в подобных состязаниях и выходила победительницей. Сейчас она двигает своим арбузным бюстом в стороны и перекрикивает весь гомон, совершенно не стесняясь в выражениях.

– Ты дура дутая, а ты врешь! Глаза б мои вас не видели! Разойдись, мне пройти надо!

Пока толстуха и мамаша демонстрируют свое оружие, сухощавая зевака, но уже со сломанной шеей пятится и обходит перекресток дорогой. Вскоре ее место занимает шпалоукладчица, груженная увесистыми сумками с едой в зажатых пальцах-карабинах. Она прет напрямик через толпу и издали вступает в тему перепалки.

– Иш-кыш, твою тыч мать, ух, разойдись а то всем-трям.

На перекрестке бабы нехотя расступаются, и горланящая баба тяжело проходит мимо. После прохода баржи никто не расходится, не слушая других, каждая наперебой верещит о своем. Этот непрерывный словесный сброс происходит довольно долго и вносит раздражение на лица работающих неподалеку коммунальщиков. Слова и смысл не разобрать, голоса то повышаются, то понижаются, то заполняют пространство хором. Вдруг, на головы баб льется фонтан из кипятка и пара, это коммунальщики не справились с аварией, и у них прорвало трубу. Подмоченные бабы разбегаются. А я отхожу от окна, завариваю и пью горячий ароматный натуральный кофе вприкуску с мягким печеньем и задумываюсь о дальнейших делах.

В глухом подсобном помещении центральной библиотеки города томился в ожиданиях пенсии работник культуры бородатый Гойка Мразич. В его должностные обязанности входило чтение всей литературы, поступающей в библиотеку. До того, как издание попадет на стеллаж Гойке необходимо было занести информацию об издании в реестр, составить кратчайшее эссе о содержании текста и определить категорию читателей.

В этом же помещении, прямо через перегородку, находился работник образования, усатый Ежка Славич. Целыми днями он, через толстенные очки, перечитывал имеющуюся литературу в библиотеке и выискивал в тексте моральные и аморальные признаки, что бы современное общество оградить от бескультурья.

В один прекрасный день Гойка Мразич обнаружил в книге крупную заглавную букву «Ж», которая стояла в самом начале первой главы. Она его настолько озадачила своей наглостью, что он стал ее выговаривать каждый раз, когда она попадалась в словах текста.

– Ж-ж, ж, ж. Ж. Ж? Ж, ж, ж! – Звук вырывался из-за передних зубов и вместо того, что бы держаться в воздухе, терялся в глухоте помещения.

– Что вы такое нашли в этом «Ж»? – За перегородкой появились глаза Ежки, и его нос лег на торец перегородки.

– Оно звучит, как то странновато, не замечаете? Вот послушайте Ж. Ж-ж. – Продолжал Гойка.

– Действительно, как это удивительно вы подметили. Звучит назойливо, отвлекает от истинного смысла, даже, если хотите, мешает сосредоточиться на главном. А, что если вырезать из текста все буквы «Ж»? – Предложил Ежка после недолгого размышления.

– Надо, действительно, попробовать так сделать, пока эта литература не попала в руки читателей, – воодушевился Гойка и принялся вырезать лезвием для бритья все буквы «Ж» в книге.

К вечеру работа была закончена. На столе лежала небольшая кучка бумажек с буквами «Ж». Довольный Гойка перелистывал дырявые страницы книжки и чувствовал гордость за себя.

– Ну и что же вы теперь будете делать с этими вырезанными «Ж»? – Вновь из-за перегородки показались выпученные глаза Ежки.

– Да, выкину их и все! – Догадался Гойка.

– Но ведь так они останутся и смогут попасть в незрелые умы читателей! – Воскликнул Ежка.

– Тогда я их съем! Да возьму и съем. – Гойка собрал горсть бумажек и запихнул в рот.

Немного погодя на столе стало чисто. Гойка встал, налил себе в грязную от чая кружку воды и запил. С буквами «Ж» было на сегодня покончено. Коллеги попрощались и разошлись по домам.

На следующий день Гойка услышал, как Ежка, что то старательно вырезал. Он заглянул через перегородку так, что его очки легли на торец. Через плечо коллеги по станку было видно, как Ежка выстригал маленькими маникюрными ножничками прямоугольники на страницах фолианта.

– А что вы такое режете, уважаемый Ежка?

– Вчера, вы коллега, меня навели на замечательную мысль. Всю ночь я не спал и думал, думал, думал, как будет замечательно, если вырезать из текста все неблагозвучные фразы. Вот, если хотите, этим я и занимаюсь. – Ответил Ежка, даже не повернувшись к Гойке.

– И вы эти фразы так же съедите? – Продолжил удивленный Гойка.

– Да, вы правы. Съем и запью лимонадом! – Утверждающе ответил Ежка с незначительным раздражением в голосе.

Целый день в помещении стоял скрип ножниц и шелест вырезаемой бумаги. Ежка выстригал все на его взгляд неприличные фразы и тут же их съедал, запивая небольшим глотком лимонада.

По другую сторону шла ожесточенная война с буквой «Ж», попадавшейся то и дело в книгах, журналах, методичках. Как только Гойка находил в тексте неблагозвучную букву, то произносил ее громко вслух и тут же вырезал ее лезвием.

– Ж-ж, ж, ж. Ж. Ж? Ж, ж, ж.

Через неделю на полки библиотеки легли странные книги и журналы с продырявленными страницами. Работники книгохранения, получив такие экземпляры, совершенно не удивились, посчитав, что это так и должно быть. Немного возмущались те, кто на абонементе выдавали такие книжки. Они пришли в помещение, где работали буквоеды и потребовали объяснений. Ежка Славич и Гойка Мразич все им объяснили с педагогической и моральной стороны, даже не вставая со своих рабочих мест. После этого удовлетворенные библиотекари разошлись по местам.

– Вот послушайте меня, коллега Мразич, – однажды между делом обратился Ежка, – как же можно такое писать, сплошная пошлятина, да еще на всю страницу размазано.

– Да. Вы совершенно правы, коллега Славич, такое нельзя оставлять, это может вызвать крах в обществе. Надо обязательно вырезать и съесть. – Сочувственно ответил Гойка и глотнул слюнку, – если в вас это не влезет, поделитесь, пожалуйста.

Час они не общались, каждый занимался своим делом, но когда часы показали обеденный перерыв, то Ежка перебросил через перегородку пачку вырезанных листов прямо на стол Гойке.

– Приятного аппетита коллега!

– И вам приятного аппетита, коллега!

Хруст мнущейся бумаги, запивания жидкостью и почавкивания наполнили служебное помещение новыми звуками. Оба библиотекаря аппетитно заталкивали мятые комки бумаги в рот то указательным пальцем, то большим и запивали лимонадом.

– Вы славно поработали, коллега Ежка! – Заметил Гойка в паузе между поглощениями.

– Угу! На сегодня норму выполнил, можно идти домой пораньше.

– Пожалуй и я пойду пораньше, только вот несколько экземпляров просмотрю.