Костер горел ярко и приветливо.

Он шипел и мерцал, когда сало с жарящейся медвежатины капало прямо в огонь.

Вокруг оказалось множество холодных и сухих веток. На равнине такое топливо было бы драгоценным. Огонь тоже было легко добыть с помощью тонкой лучины, выструганной ножом герулов, и сухих, вырытых из-под снега листьев, отогретых в ладонях — от вращения лучинки с листьев начала подниматься тонкая, витая ниточка дыма, затем мелькнула искра, постепенно она охватила листья, потом, разгораясь, пламя заплясало на тонких лучинках и наломанных руками сучьях.

Она сидела неподалеку со связанными руками и ногами.

Было совсем нетрудно преследовать ее по снегу — следы рабыни четко виднелись на нем.

Она знала, что он идет за ней, с того момента, когда увидела, как облаченная в собачьи шкуры фигура с оскаленной пастью на голове и поднятым мечом рванулась к разъяренному медведю. Она бежала.

Разумеется, медведь должен был задрать его. В любом случае ей пришлось бы бежать. После этого великан уже преследовал ее, не таясь, и когда настиг у поляны, она обернулась с поднятой в руке палкой.

— Разве рабам позволено поднимать оружие на свободных людей? — спросил он.

Она быстро бросила палку на снег.

— Стой на месте, — приказал он, — повернись, скрести руки за спиной.

Дрожа, со слезами на глазах она отвернулась.

Он связал ей запястья крепким кожаным ремнем от сумки, привезенной герулом, в которой оказалось немного муки, сыра и полоски вяленого мяса, те что летом нарезали в толщину бумаги и вялили на шестах. На таких тонких полосках мухи не откладывали яйца. Великан завязал ремень так, что достаточно длинный конец позволил обвязать ее щиколотки.

Она повозилась, устраиваясь поближе к огню.

— Где ты добыл шкуру белого викота? — спросила она.

— На равнине я ранил зверя, потом он умер от ран. Герулы освежевали его. Шкуру передал мне старый герул по имени Гунлаки. Ты его знаешь.

— Да, — кивнула она. — Я знаю Гунлаки, — и она передернулась. Она была женщиной и рабыней.

— Еще раньше я убил другого викота, — продолжал он, — поменьше размером, с крапчатой шкурой. Эта шкура осталась у них.

— Я не верю, что ты в одиночку смог убить белого викота, — произнесла она.

Он пожал плечами.

— Я же убил медведя.

— Тебе просто повезло, — возразила она.

— Может быть.

Вместе с рабыней он вернулся к туше мертвого медведя, с которого она сняла шкуру, стоя на коленях в снегу. Великан нарезал медвежьего мяса, сложил его в шкуру и связал жилой. Этот сверток он положил рабыне на спину и привязал. Затем он собрал свои вещи и направился вперед, позвав рабыню за собой.

Час спустя, достаточно удалившись от останков медведя, которые могли привлечь стервятников или волков, он обнаружил место, подходящее для ночевки.

Здесь он снял с рабыни ее ношу и освободил ей руки, чтобы она могла собрать дров для костра, конечно под его внимательным взглядом. Когда она принесла достаточно дров и сложила их рядом, он вновь связал ее, как следует стянув щиколотки, а затем принялся разводить костер.

— Спасибо, что ты не приказал мне раздеться в снегу, — произнесла она.

— Тебе все равно некуда бежать.

Она сердито зашевелилась.

— Для тебя нет шкур, — добавил он.

Как уже говорилось, зимой рабынь обычно перевозили обнаженными, закутанными в шкуры — так они меньше мерзли и едва ли решились бы бежать. Следует упомянуть, что в жарких землях с раскаленной почвой, которые встречались на различных планетах, существовала подобная практика, только рабыням давали покрывало из отражающего лучи материала, оставляя их босиком и без защитных очков.

— Уж не думаешь ли ты, — добавил он, — что я дозволю тебе, простой рабыне, завернуться в шкуру белого викота, как будто ты королева в руках короля?

— Я Гортанс, — нахмурилась она, — дочь Турона, знатного ортунга.

Он не ответил.

— Подложи дров в костер, — попросила она.

— Это лес ортунгов, — возразил он.

— Да? — в ее голосе послышалась радость. Он кивнул.

— Они еще далеко, — помолчав, сказал девушка. — Сейчас это не опасно. Подложи дров.

Он бросил в костер несколько веток.

— Я голодна, — пожаловалась девушка. Вот уже два дня они брели по лесу.

— У нас есть немного сырого собачьего мяса, творог, вяленое мясо и мука, — ответил он.

— Еще есть жареная медвежатина, — добавила она.

— Верно, — кивнул он, глядя, как шипит жир, капая в огонь. Он слегка повернул вертел, и капли жира зашипели громче.

— Мне удалось найти только немного орехов, корешков и семян, — пожаловалась она. — Под снегом трудно искать еду.

— Когда ты ела в последний раз? — спросил он.

— Вчера.

— Должно быть, ты очень голодна.

— Да, — отозвалась она.

— Мясо скоро будет готово, — заметил великан.

— Отлично!

— Неужели ты думаешь, что я тебе что-нибудь дам? — усмехнулся он.

— Зверь! — крикнула она, попыталась разорвать ремни, но безуспешно.

Великан равнодушно наблюдал за ней.

— Я Гортанс, дочь Турона, знатного ортунга! — крикнула она.

Он не ответил.

— Зачем ты преследовал меня? — продолжала она. — У тебя нож герулов. Ты забрал его у Гунлаки? Ты убил его?

— Нет, — ответил великан.

— Тебя герулы послали следить за отунгами, как это делают хагины?

— Нет.

— Тогда зачем ты идешь к нам? — удивилась она.

— Вероятно, потому, что мне понравились твои бедра, рабыня.

Она сердито сжалась, но великан почувствовал, как постепенно просыпается в ней возбуждение женщины и рабыни.

— Я послан телнарианцами по делу, — объяснил он.

— Телнарианцами?

— Ты разочарована? — заметил он.

— Нет! — воскликнула она. — Разочарование я чувствую меньше всего.

— Понятно.

— Ты прибыл, чтобы следить за нами?

— Нет.

— Ты телнарианский пес.

— Я жил в деревне близ фестанга Сим-Гьядини, — невозмутимо сказал он. — Она находится возле вершин Баррионуэво, в нескольких милях от самого фестанга. Наверное, отунги знают о ней и бывали там в те дни, когда свободно разъезжали по равнине Баррионуэво.