И все же он протягивал ей руку, надеялся на примирение… «Если бы ты приехала сюда, я был бы бесконечно счастлив», — написал он в самом конце.

Получив это письмо, Иола Игнатьевна не могла не улыбнуться. Так по-детски выражать свои чувства мог только Шаляпин! Это немного успокоило ее — Феденька ее еще любит! Какая же она была глупая, что огорчила его, когда он должен быть в хорошем настроении, чтобы с блеском спеть свои спектакли. Но то, что Шаляпин боится ее потерять, не могло ее не тронуть.

«Прошу тебя, мой Федюша, — отвечала ему она, — будь спокоен, не думай ни о чем, ты же знаешь прекрасно, что я живу только для моей семьи и если иногда боюсь за тебя, то только потому, что всегда думаю о том, что ты недостаточно меня любишь и раз ты уже обманул меня, то сможешь обманывать еще и еще. Вот почему я страдаю».

Теперь Иола Игнатьевна жила в мире постоянных страхов и сомнений, которые увеличивались с каждым днем. Непонимание между ними росло, Шаляпин все больше отдалялся от нее (так она думала), и это заставляло ее все чаще возвращаться к мысли о том, смогут ли они и дальше быть вместе? Ведь Шаляпин уже не был тем простодушным пареньком, которого она встретила в Нижнем Новгороде. Он стал известным артистом, он очень изменился. Его стремление к богемной светской жизни, желание постоянно бывать в обществе подсказывали ей, что она со своими простыми и бесхитростными христианскими идеалами, со своим культом семьи скоро будет не нужна ему. Возможно, рядом с ним должна быть совсем другая женщина — более молодая, более красивая, более светская и блестящая? Вот какие мысли закрадывались в голову бедной Иолы Игнатьевны: «Я страдаю, страдаю, потому что постоянно думаю о том, что занимаю не свое место…»

Она очень обрадовалась, когда Шаляпин позвал ее в Петербург. Это напомнило ей давнюю поездку по поручению Мамонтова, когда она должна была привезти Шаляпина в Москву. Она ждала, что в следующем письме Шаляпин подробно напишет ей, когда приехать, но неожиданно от него перестали приходить письма.

В такие моменты Иоле Игнатьевне сразу же начинало казаться, что Шаляпин разлюбил ее, что он не хочет ее видеть. А ехать без приглашения и чувствовать себя незваной гостьей она не могла.

В ноябре Шаляпин отозвался. Извинился, что не писал ей, так как у него не было ни одной свободной минуты. Конечно, он ждет ее, он будет рад ее приезду. Но в письме проскользнула горькая фраза: «Не знаю почему, моя дорогая, но я неспокоен, мне все время кажется, что ты больше меня не любишь, но довольно, больше не думаем об этом».

Начинался новый этап их жизни. Они больше не верили друг другу — хотели, но не могли. И оба мучались этим. Такие яркие, талантливые, по-детски впечатлительные и вспыльчивые, они оказались не готовы к трудностям и испытаниям взрослой жизни, не знали, что им делать, как выбраться из этой чаши неразрешимых противоречий, вечных конфликтов и ссор… Каждый хотел, чтобы изменился другой — чтобы другой пошел к нему навстречу, — и потому все оставалось по-старому.

В мае 1904 года Шаляпин отдыхал и лечился в Сальсомаджиоре в Италии. Он опять не получил писем от жены и рассердился. Но и когда новости из дома приходили довольно регулярно, горечь все равно не проходила. Ведь он был один.

«Мысль моя не позволяет мне быть спокойным, — писал он Иоле Игнатьевне. — Так и сейчас. Когда я с тобой, я почти обо всем забываю, но когда остаюсь один, то все дни и ночи думаю обо всем, даже о мелочах… Ты не знаешь меня, не знаешь моего характера, совсем-совсем ничего не знаешь обо мне. Я вижу, что ты любишь детей, но вижу также, что ты не любишь меня. Я же вижу, вижу… прости меня!»

Постоянная разлука губила их жизнь, разъединяла и отдаляла друг от друга. Подолгу задерживаться на одном месте Шаляпин не умел. Тихие прелести семейного существования, диккенсовский уют и покой и мирно дремлющий у камина хозяин — все это было не для него! Всегда его ждала у крыльца его русская тройка с валдайским колокольчиком, звавшая и манившая в дальний путь — к новым свершениям и новым победам… Но его нелюбовь к обывательской жизни не касалась Иолы Игнатьевны. Это было другое… Если бы она ездила с ним — чего он очень хотел — это было бы доказательством ее любви к нему, но она оставалась дома… Долг матери, проклятый долг — слово, которого Шаляпин не понимал! — удерживал ее рядом с детьми.

Однако и самой Иоле Игнатьевне эти частые расставания давались нелегко. Она переживала, что вынуждена оставлять Шаляпина одного. Но что же было делать? Ее малыши не отличались здоровьем, а после смерти Игоря, заболевшего в ее отсутствие, Иола Игнатьевна находилась в постоянной тревоге за жизнь дочерей. И потому, Скрепя сердце, она отпускала мужа одного, а Шаляпин думал, что она не любит его и только ради детей терпит его присутствие и все это заставляло его сходить с ума и совершать глупости, после которых начинались угрызения совести и мольбы о прощении. Но теперь он и не пытался оправдаться. Он знал, что Иоле Игнатьевне все равно донесут о его бесчинствах, о его позорных падениях, и она поверит другим, ему — не поверит (она больше не верила ему!), и будет думать, что он опять изменил ей, предал ее. Она так и не поймет, что все это, не отдавая себе в том отчета, он сделал с раной в сердце, и виной этому — она.

«Прошу тебя, будь спокойна и не смотри больше на то, что я делаю, — написал он ей в минуту отчаяния. — Я стал сумасшедшим. Я не знаю больше, что делать, я хотел бы умереть!»

Своими руками он губил семью, разрушал свою жизнь и жизнь любимой женщины. Но переломить себя не мог. Это было выше его сил. Постепенно их семейная жизнь превращалась в кошмар. Мириться с положением нелюбимого мужа Шаляпин не мог — это было слишком тяжело, слишком унизительно. Его бунт и протест принимали чудовищные масштабы. Иногда между ними происходили ужасные сцены. Упреки и оскорбления сыпались на Иолу Игнатьевну градом. Шаляпин — вконец запутавшийся человек — пытался достучаться до ее сердца, пробить холодный лед ее отчуждения, отстраненности, которое он принимал за холодность, ее «проклятого молчания»… Да, она была лучше и чище, благороднее и порядочнее его, но как бы ему хотелось, чтобы она раз и навсегда забыла о том, что между ними было (она же, как назло, напоминала ему об этом в каждом письме!) и приняла бы его таким, каков он есть — со всеми его слабостями и недостатками. Тогда бы он знал и чувствовал, что она любит его! Но этого не было!

Впрочем, иногда Шаляпин как будто опоминался, приходил в себя и, еще сердясь, пытался что-то объяснить ей на не родном ему итальянском языке: «Ты должна только знать, что все это я говорю тебе, потому что очень-очень сильно люблю тебя. Если бы я не любил, мне было бы все равно. Но поскольку я очень-очень люблю тебя, все это причиняет мне невыносимые страдания. Думай как хочешь, но если есть в твоей голове хоть немного ума, ты поймешь, почему я бью тарелки, ссорюсь с тобой и всегда грублю тебе. Потому что это очень неприятная вещь — не видеть того, чего желал бы, от той, которую любишь, обожаешь».

Но, похоже, Иола Игнатьевна действительно не понимала его…

Из Сальсомаджиоре Шаляпин отправился в Мариенбад. Оттуда он написал Иоле Игнатьевне о том, что скучает по ней и детям и каждую ночь видит их во сне… Из Мариенбада он отправился в Милан, затем в Париж, откуда прислал телеграмму, что скоро приедет в Россию. Но не успел он возвратиться в Москву (Иола Игнатьевна с детьми была в имении Козновых), как сообщил ей, что вместе с К. Коровиным и М. Слоновым уезжает на несколько дней в Итларь. Обещал затем сразу же приехать к ним, обнять ее и дорогих деток. Но по возвращении в Москву вместо того, чтобы ехать к семье, Шаляпин принял предложение немедленно ехать на гастроли в Кисловодск.

Иола Игнатьевна была возмущена. Вот цена словам Шаляпина! У него есть время на все, только не на свою семью. После такого долгого отсутствия он собирается уехать больше чем на месяц, даже не повидав своих детей, которые с утра до вечера только и спрашивают ее: где папа, когда папа приедет и почему папа все время уезжает от них? Она вообще не понимала, зачем нужны эти бесконечные гастроли, если семья и так была хорошо обеспечена.