«В подводное царство спустилось страшное глазастое чудище; оно качалось и вращало глазами, распуская огромные плавники, дно было затянуто морскими водорослями, в пролетах светились морские звезды, и проплывали через сцену затейливые рыбы и разнообразные морские обитатели причудливых форм и красок; освещенное морское дно казалось волшебным царством, где на самом деле Садко повенчается с Царевной Волховой».
Мамонтов подал Иоле идею — ввести на оперную сцену танец «серпантин», модный в то время в кафешантанах Парижа. Об этой ее работе остался интересный рассказ в воспоминаниях В. П. Шкафера.
«И. И. Торнаги, прима-балерина театра, блестящая и даровитая артистка, приглашенная С. И. Мамонтовым для постановки отдельных балетов и для участия в оперных спектаклях, как раз ставила со своим балетом этот номер, связанный с общей пляской всего подводного царства в сцене обряда венчания Садко с Волховой Царевной, — пишет он в книге „Сорок лет на сцене русской оперы“. — Ритмические движения на разных плоскостях сцены танцующих фигур, очень картинно развевающиеся складки шелковых тканей, в своих преломляющихся тонах и линиях, освещенные светом прожекторов, давали иллюзию подлинной водной стихии в момент пиршества Морского царя».
Сама Иоле появлялась в сцене подводного царства в роскошном костюме Царицы-Водяницы. Это была больше мимическая, чем танцевальная роль.
Премьера «Садко» состоялась 26 декабря 1897 года, а на третий спектакль — 30 декабря — из Петербурга приехал Римский-Корсаков с женой.
Газета «Московские ведомости» писала:
«Третье представление оперы „Садко“, состоявшееся во вторник, 30 декабря, носило торжественный характер. После второй картины на единодушные вызовы публики „автора“ вместе с артистами вышел прибывший в Москву Н. А. Римский-Корсаков. Оркестр встретил его тушем, а весь театр стоя приветствовал высокоталантливого композитора единодушными рукоплесканиями, причем был поднесен лавровый венок. Чествование возобновилось по окончании четвертой картины, когда Н. А. Римский-Корсаков появился на сцене, окруженный всею труппой Частной оперы, причем ему были поднесены серебряный и вновь лавровый венки. Публика с энтузиазмом снова приветствовала автора оперы бесчисленными вызовами. После шестой картины Н. А. Римский-Корсаков также был неоднократно вызван».
Присутствовал Римский-Корсаков и на четвертом представлении 3 января 1898 года. Ему вновь была устроена овация и поднесены три лавровых венка.
15 февраля закончился зимний сезон 1897/98 года. Великим постом Русской частной опере предстояло ехать на гастроли в Петербург.
Весь сезон Иоле ставила и исполняла танцы в операх «Князь Игорь», «Русалка», «Кармен», «Хованщина», «Садко», «Орфей» и других. Газеты уже не посвящали ей отдельных заметок. Ее участие в спектакле обозначалось одной фразой: «Участвует первая балерина г-жа Торнаги и весь балет».
Но у Иоле по-прежнему были свои поклонники и почитатели. В узких рамках оперных танцев она продолжала демонстрировать свое изящество и мастерство. Когда в опере А. Г. Рубинштейна «Демон» она, исполняя лезгинку, грациозно скользила мимо Шаляпина-Гудала, сидевшего на тахте, он одобрительно шептал: «Браво, браво!..» А художник Константин Коровин, наблюдавший за ней из-за кулис, восторженно повторял: «Статуэтка! Статуэтка!»
Об этих первых годах жизни Иоле Торнаги в Москве известно довольно мало. Шаляпин бывал в обществе один.
С первых же спектаклей в Русской частной опере он завоевал себе известность. Москвичи узнавали его на улицах — молодого человека в русской поддевке, просторной рубахе и высоких сапогах. У Шаляпина был собственный стиль! С ним вежливо раскланивались, мужчины приподнимали шляпы. Эта неожиданно свалившаяся на его голову слава поначалу несколько смущала Шаляпина.
Теперь его было трудно застать дома. Нижегородские месяцы, посвященные Иоле, канули в Лету. Целые дни он проводил со своими друзьями-художниками — Константином Коровиным и Валентином Серовым. Его видят в обществе Мамонтова. Шаляпин знакомится с искусством Москвы, с музеями Кремля.
Много времени был он занят и в театре. Артисты Частной оперы вели совершенно особенный образ жизни. Даже те, кто не был занят в очередной постановке, не должны были пропускать ни одной репетиции. Мамонтов собирал всю труппу в театре или у себя дома на Садово-Спасской, знакомил с новыми операми, рассказывал об эпохе, стиле, художественной стороне произведения. Эти бдения у Мамонтова заканчивались далеко за полночь.
Иоле редко сопровождала на них Шаляпина. Она еще очень плохо говорила по-русски, и появляться в многолюдных собраниях было для нее мучительно. Но они вместе ходили в Малый театр, где Шаляпин учился актерскому мастерству у великих русских артистов, а Иоле изучала русский язык. Она научилась говорить по-русски «Фэденька, мой милий» и «цилую тэбя раз, еще раз, еще много-много раз…» Шаляпин водил ее и по ресторанам…
Но, конечно, Шаляпин целиком принадлежал искусству. В Мамонтовской опере он создал основные партии своего репертуара. Это было время роста, становления его актерского таланта, его мастерства. Шаляпин менялся на глазах. Вместо неуклюжего, неловкого паренька, который встретился Иоле в Нижнем Новгороде, появлялся совсем другой человек — настоящий артист, с каждым днем преображавшийся, приобретавший какую-то особенную внешнюю красоту, законченность и уверенность в себе. Иоле радовалась, что он добился успеха и окружен такими интересными людьми, но… ее огорчало некоторое невнимание к ней Шаляпина, его, как она говорила, безразличие к ней…
На самом деле это было не так. Он уделял ей мало времени не потому, что не любил. Просто тот восторг, тот взрыв чувств, который был в Нижнем Новгороде, прошел. Теперь Иоле была рядом с ним, она стала частью его самого, может быть, лучшего в нем, что было настолько незыблемым и верным, что об этом можно было не беспокоиться… А ей хотелось, чтобы он по-прежнему был рядом с ней, влюбленный, нежный, готовый исполнять любые ее желания…
И потому они без конца ссорились и вновь мирились — они очень сильно любили друг друга. Даже их ссоры были результатом любви и… их неукротимых темпераментов. Но когда после своих балетных выступлений Иоле убегала со сцены за кулисы, Шаляпин подхватывал ее на руки, кружил, с восторгом глядя на нее, и, осыпая поцелуями, говорил ей те слова, которые она так мечтала от него услышать: «Будь моей женой!»
С 22 февраля по 19 апреля 1898 года Русская частная опера гастролировала в Петербурге. Шаляпин исполнял самые выигрышные партии своего репертуара — Ивана Грозного в «Псковитянке», Досифея в «Хованщине», Мельника в «Русалке», Мефистофеля в «Фаусте», Сусанина в «Жизни за царя»… Публика отнеслась к нему доброжелательно. В петербургской прессе о нем появились хвалебные статьи В. В. Стасова, а Римский-Корсаков передал в театр только что написанную им оперу «Моцарт и Сальери» и посоветовал поставить в будущем сезоне оперу Мусоргского «Борис Годунов» — в этих операх заглавные партии как будто специально предназначались для Шаляпина. Кажется, его известность начала выходить за пределы одного города… Он был молод, талантлив. Он становился знаменит…
По окончании сезона Иоле и Шаляпин решили пожениться. Откладывать дальше было нельзя: Иоле ждала ребенка. Они жили вместе уже два года, работали в одном театре. Казалось, окружающие должны были бы привыкнуть к их роману. Но Иоле вела себя настолько деликатно, держалась настолько в тени, что даже для ближайших друзей Шаляпина это их решение оказалось новостью. Константин Коровин, которому Шаляпин сообщил о своем намерении жениться, был искренне изумлен:
— Как женишься? На ком?
— На Иоле Торнаги. Ну, балерину у нас знаешь? Она, брат, баба хорошая, серьезная. Ты шафером будешь…
А одна милая барышня, Наташа Сатина, будущая жена С. В. Рахманинова, написала своей подруге: «Мне ужасно жаль Федю, охота ему, право, жениться так рано!»
