— Ну конечно, виновата всегда женщина! — тут же откликнулась Ратынь.

Они перебрасывались словами лишь для того, чтобы не молчать. Но легче от этого никому не делалось. Я, например, ощущал, что лоб мой покрылся потом и от усилий начинает ломить глаза. Отлично понимая, что никакая опасность мне не грозит, я все же вздрогнул, словно попав в ловушку, когда вокруг моей шеи обвилась липкая паутина. Малейший треск грохотом обрушивался на перепонки, в памяти сразу вставало все, что мне доводилось читать в детстве об умении следопытов и разведчиков передвигаться по лесу без малейшего шума. Мы же ломились, как стадо разъяренных кабанов, и, наверное, вспугнули бы любого возможного злоумышленника; предположению доктора, что Лигита могла задержаться у подруги, не верил ни я, ни он сам. Я давно отказался от первоначальной мысли фиксировать в памяти каждое свое наблюдение и ощущение — только циник мог бы в такой момент думать о своем ненаписанном произведении. Так низко я еще не пал.

— Они ждут нас, — сказала Ратынь.

Действительно, огоньки нашего авангарда больше не отдалялись, но обращенными назад пучками лучей подзывали нас.

— Всю последнюю часть пути она петляла, дважды меняла направление, — пояснил Силинь. — Такое впечатление, что она пыталась оторваться от преследователя. А здесь, — он посветил вниз, где мох был разрыт, словно тут поработали искатели ранних лисичек, — он ее настиг. Дальше вести Мухтар отказался. Надо рассыпаться в цепь и потихоньку двигаться вперед. Карлуша, привяжи своего безрогого, пусть не путается под ногами. Может, и вы останетесь здесь? — последний вопрос относился ко мне.

— Это не следы ног, — сказал Розенберг. — Поверьте старому охотнику. Это разворошили, самое малое, неделю назад. Скорее всего рылись кабаны.

Силинь не стал спорить.

— Вперед! Или хотите остаться с собакой? Товарищ диктор, в каком направлении ее дом? В опасности человек обычно бежит кратчайшим путем…

Уже через несколько шагов в ноздри мне ударил острый запах — нос мой, как бы возмещая слабое зрение, отличался особой чувствительностью.

Вслед за тем лучи фонариков справа и слева скрестились, и я увидел на земле тело женщины.

Она была совершенно нагой, лишь лицо накрывала скомканная тряпка, испускавшая явный запах эфира.

— Доктор! — позвал Силинь.

Розенберг уже склонился над Лигитой, отбросил «наркозную маску» и припал ртом к ее губам.

— Дышит — значит, выживет, — выпрямившись, проговорил он и тут же развил бурную деятельность. — Карлуша, бегом в машину за одеялами или пальто! Скажи Анджу, пусть попробует подъехать… Силинь, дайте фонарь и займитесь своим делом, мне поможет Байба.

— Сколько она тут пролежала? — спросил Силинь.

— Примерно час. Предостаточно, чтобы схватить воспаление легких: земля сырая. — Сейчас Розенберга интересовало только здоровье Гулбис.

Я неохотно оторвал взгляд от лица женщины, чьи черты показались мне странно знакомыми. Не сразу я сообразил, что выражением лица она напоминала мне мадонн старых мастеров — то же примирение с уготованным судьбой испытанием и одновременно та самая непобедимость, что превращает минутную слабость в необоримую силу. Последним, что я заметил, были ее разметанные льняные волосы.

— Есть признаки борьбы? — повернулся я к Силиню, который закурил, снова забыв предложить сигарету мне.

— Проклятое телевидение! Два месяца назад показали фильм, в котором жертву усыпляют эфиром, и вот пожалуйста! — Его слова утонули в приступе кашля.

— Зато есть строгое указание, чтобы на голубом экране никто больше не смел курить, — сказал Стипран, извлекая из кармана пачку «Элиты». — Скоро, наверное, начнем вырезать и из заграничных лент.

В своих попытках бросить курить я находился сейчас в той традиционной фазе, когда человек уже не покупает курево, но постоянно «стреляет» его у других.

— Почему мы бездействуем? — нервно спросил я.

— А что вы предложили бы? — с иронией поинтересовался Силинь и тут же сам себе ответил: — Свою задачу мы выполнили: Лигита Гулбис найдена.

— Ну, а если серьезно?

Кончик сигареты Силиня дважды ярко вспыхнул. Это могло означать, что он интенсивно размышляет.

— Прошел час. Пока свяжемся с центром и оцепим район, пройдет самое малое еще столько же. За это время до Риги можно и пешком дойти. Собака, на беду, молодая, неопытная. Будет чихать и сторониться запаха эфира, но след не возьмет. Сами мы с нашими фонариками в этой тьме Ничего не отыщем. Так что лучше всего обождать, пока она не придет в сознание, и только тогда действовать.

Подошел врач. Без пиджака, подстеленного им под Гулбис, доктор походил на ремесленника, закончившего дневную норму. Это впечатление подкреплялось и его довольным тоном:

— Ее не били, не душили и не насиловали. Только раздели и бросили. Через полчасика очнется. На всякий случай я впрыснул ей сердечный коктейль и лобелин для стимуляции дыхания. Как только окажемся в тепле, посмотрим пообстоятельнее.

— Может быть преступника вспугнули? — предположил Силинь.

— Разобраться в этом — ваше дело, — пожал плечами Розенберг.

Приближались торопливые шаги. Правой рукой Лапинь прижимал к боку свернутые брезентовые носилки, в левой держал небольшой предмет.

— Смотри, начальник! — сказал он, переводя дыхание. — Это Мухтар унюхал в кустах. Молодец! Скажешь, нет?

То был женский кошелек, какие в Тбилиси продают в киосках по шесть рублей за штуку. Из искусственной кожи, с фотографией кинозвезды под целлофаном. На сей раз на нас взирало цветное изображение Гунара Цилинского. В отделении для бумажных денег находилось шестьдесят семь рублей, железнодорожный сезонный билет и служебное удостоверение звукооператора Гулбис.

— Молодчина! — похвалил Силинь, имея в виду скорее всего не собаку, а Лигиту. — Заметила преследователя и постаралась сберечь хотя бы деньги.

— Не лучше ли все же добровольно отдать бандитам кошелек? — усомнился Стипран.

— Попробуйте сделать это, когда вас усыпляют без предупреждения… Ну, за дело, товарищи. Гулбис надо отвезти домой и еще до рассвета вернуться, иначе люди пойдут на поезд и затопчут все следы. Куда девался Андж?

— Едет!

Действительно, в промежутках между деревьями, стоявшими, словно живая изгородь, засветились желтые галогенные глаза микроавтобуса. Скрылись, снова возникли, затем фары высветили четкую дорожку просеки, ведшей к шоссе. И внезапно сноп света наткнулся на что-то большое, черневшее в паре десятков шагов от нас.

Это был брошенный среди леса автомобиль. «Жигули-супер-люкс» чернильного цвета. С багажником на крыше. И на заднем стекле его виднелась зеленовато поблескивавшая надпись: «Милый, не спеши!»

Ночное дежурство закончилось. Пока в кабинете начальника оформляли документы по приемке-сдаче, я сидел в залитой утренним светом операторской и пил кофе, принесенный из дому новой сменой. Позже они пополнят свои запасы в вокзальном буфете, недобрыми словами поминая сантехников, которые до сих пор не могут найти трещины в столетнем лабиринте водопроводных и канализационных труб. Здание Управления милиции одновременно ремонтировали и снаружи, и сквозь заляпанные окна местами пробивались острые солнечные лучи, безжалостно показывая разницу между обликом «моих» и «чужих» девушек. Только что пришедшие на смену источали жизнерадостность и энергию, сменявшиеся пытались с помощью губной помады и прочей косметики замаскировать следы бессонной ночи: бледные, пересохшие губы, круги усталости под глазами, морщины от бессонницы, разрушавшие уже наложенный слой пудры. Козлов прав: есть области, в которых женщины не должны работать, как бы ни влекло их туда сознание ответственности или магнит романтики. Даже я, проведя здесь лишь двенадцать часов, чувствовал себя разбитым и только и мечтал поскорее попасть в постель; им же еще предстояло выстоять очередь в магазинах, завернуть на рынок, накормить мужей завтраком, проводить детей в школу и прибрать в квартире.