И все же я не видел особых поводов для царившего в кабинете Силиня удовлетворения. Единственным достигнутым до сих пор реальным результатом было то, что в семействе Эгила Попика сегодня радовались вновь обретенной машине и квитанциям на белье, в полном соответствии с поговоркой: лучше два раза найти, чем один — потерять. За разбитые фары заплатит госстрах. Правда, завтра может оказаться, что в магазинах их нет. А ездить хочется. В конце концов обладатель машины вынужден будет обратиться к спекулянтам. Вполне возможно, что те, в свою очередь, дадут заказ еще менее почтенным членам общества. И начнется цепная реакция, в результате которой окажется угнанной еще одна машина, и у Силиня прибавится работы. Он возьмется за новое дело без особой охоты, потому что считает, что намного более опасным, чем все эти подонки вроде Большого и Малого Янисов, является неизвестный преступник, разгуливающий по окраинам с пистолетом в кармане и в темноте нападающий на людей. И у меня тоже нет права заниматься всякими мелочами, пока этот выродок еще находится на свободе…
Ровно в восемь я постучал в дверь майора Козлова. На удивление, он оказался уже на месте и пил первую сегодня чашку кофе. Я только третий день жил по распорядку работников уголовного розыска, и то уже ощущал недосып. Что дают те несколько дней, которые, как компенсацию за ненормированное рабочее время, прибавляют к очередному отпуску, если остальные одиннадцать месяцев приходится бороться с недосыпанием, разрушая сердце никотином, кофеином и другими возбуждающими средствами? К сожалению, преступники не считаются со здоровьем своих противников и до сих пор почти все темные дела обделывают по ночам. Зато с честными людьми, напротив, разговаривать приходится днем, и так возникает заколдованный круг, из которого не вырвешься. Не случайно полковник Дрейманис перенес инфаркт, а у Козлова предательски дрожат руки и трудно поверить, что еще пять лет назад он был одним из лучших самбистов министерства. Интересно, тренируется ли он и сейчас? Странным образом, этот вопрос показался мне сейчас более уместным, чем традиционное журналистское «что нового».
— Спортом надо заниматься от рождения до смерти. Или вообще не заниматься. И только ради собственного удовольствия! Если хочешь добиться результатов, спорт становится тяжелой и нудной работой, которую бросаешь после первых же неудач. Это неизбежно. Как и смена поколений. Из спорта никто еще не уходил непобежденным, и красивые слова насчет того, что побеждает один, а выигрывают все, потому что выигрывает всегда дружба, — это для маленьких. Почему же в таком случае футболистов ругают за ничьи? Кажется, что же в этом плохого: двадцать два парня полтора часа побегали на свежем воздухе, судьи тоже получили возможность размяться и показать свою неоспоримую власть, зрители смогли поорать в свое удовольствие, какого никогда не получили бы, сидя у телевизоров… Но нет, публике нужен счет, и ради него каждый игрок хочет доказать свое превосходство над всеми другими, даже и над теми, кого он считает своими лучшими друзьями.
Кто бы мог предположить, что моя маленькая хитрость вызовет подобное словоизвержение? Следовало побыстрее выбраться из самим же мною вырытой ямы, иначе придется до самого обеда выслушивать суждения спортсмена с неудовлетворенным самолюбием.
— Разве занятия спортом не обязательны?
— Слава богу, только до определенного возраста. Попробуй представить полковника Дрейманиса на ковре… Но и ему приходится регулярно являться в тир и посылать все пули за молоком. Словно бы это предохраняет его мозги от склероза… — завершая рассуждение, Козлов навинтил колпачок на термос и убрал остатки кофе в сейф. Затем снова повернулся ко мне: — Ну, что на душе? Пришел показать очередное бессмертное сочинение о славных милицейских буднях?
Трудно было понять, куда обращено острие его иронии. На всякий случай я повернул разговор в нужное мне русло:
— Немедленно сажусь за письменный стол, как только ты расскажешь, кто напал на Лигиту Гулбе.
— Боюсь, что твоим читателям придется еще долго ждать.
— Серьезно, Саша, как далеко вы продвинулись?
Козлов и на самом деле посерьезнел.
— Пока — ни на шаг. Если не считать, что выяснили, кто на этот раз остается вне подозрений. — Видя мое недоумение, он пояснил: — Я не о тебе, себе или о миллионах других мужчин, а о потенциальных насильниках. Согласись, мелкий карманник ведь не станет грабить сберкассу, не нападет на инкассатора? Ну так вот, нам известны все в республике, судимые за изнасилование или применение оружия. С твоей точки зрения это, может быть, звучит примитивно и неинтересно, но не забудь, что старший брат рутины — опыт, а он, в свою очередь, когда-то возник из смелого поиска.
И что он сегодня так разговорился? Не собирается ли задурить мне голову общеизвестными истинами, чтобы не пришлось признать свою неудачу?
— Короче говоря? — довольно грубо прервал я его.
— Короче говоря — пока ничего. Но стоило бы когда-нибудь написать о том, какое множество усилий кроется за таким вот отрицательным результатом. Даже при той громадной экономии времени, какую дает вычислительная машина. Ее данные ведь нуждаются еще и в оперативной проверке.
— В таком случае, зачем она вообще?
Козлов широко зевнул.
— Ты опять не так понял. Проверять надо не информацию машины, а людей. Например: двое уже вернулись из мест заключения. Где они сейчас, чем занимались позавчера? Другие, по нашим данным, еще находятся в заключении, и все же надо навести справки — не ударились ли в бега. Да не жалко времени, если бы возникла хоть какая-нибудь зацепка…
— Чего же мы ждем? — спросил я, словно само собой разумелось, что я последую за ним.
— Художника, — кратко ответил Козлов и погрузился в раздумья.
Если, как говорят, терпеливое ожидание является в милицейской работе залогом успеха, то майор Козлов несомненно заслуживал гроссмейстерского титула. Он умел ждать так мастерски, что, кажется, даже получал от этого немалое удовольствие. Вглядевшись, я понял, что он, следуя принципам йогов, ушел в себя и полностью отключился от внешнего мира, забыв, наверное, и о моем присутствии и о моих неприятных вопросах.
Никто еще не подсчитал, какая часть человеческой жизни тратится на ожидание — в очередях и приемных, на остановках и с телефонной трубкой в руке, на углах, где назначаются свидания, и в столовых. Иной до самой смерти так и не дождется давно ожидаемой доброй вести. Майор умел превратить это мучительное убивание времени в отдых.
Я же, наоборот, нервничал, хотя мне спешить было некуда. Считал секунды и минуты, уходившие без возврата. Из них постепенно могли сложиться часы, которым можно было бы найти куда лучшее применение: сделать все то, что я давно собирался и никогда так и не сделаю, ссылаясь на недостаток времени и обвиняя в нем других. В конце концов, — пытался я утешить себя, — мир не погибнет, если мой очерк появится на день или неделю позже. Но вот как может примириться с подобной бездеятельностью Козлов?
Майор вышел из транса так же неожиданно, как впал в него. В комнате, кроме нас, вдруг оказался паренек в поношенных джинсах и ковбойке, появление которого я непонятным образом прозевал. Без лишних слов парень бросил на стол Козлова папку с рисунками.
— Вариантов много… как обычно. Вопрос правильного выбора… может быть. Пусть посмотрит товарищ… или гражданин. Тогда сделаю портрет… окончательно.
Позже я пришел к выводу, что такой манерой разговора художник пытался прикрыть свою самоуверенность. Он выбрасывал целую кучу уверенных заявлений, и к ним прицеплял вежливое выражение сомнения.
Козлов не стал затруднять себя ответом. Он извлек из папки первый лист. На прозрачной пленке были нарисованы многоугольные очки без оправы, какие лет десять тому назад носили служащие среднего ранга; пониже очков — черные усики южного типа и два ряда стиснутых зубов, один из которых, в середине, был заклеен фольгой.
— Все приметы, полученные от вас… если не ошибаюсь.
