Из толпы задиристо крикнули:

– Куда спешишь, красавица?

– В храм владычицы Иштар, которая нянчила меня в младенчестве.

Толпа затихла, пораженная неслыханной дерзостью, – такое кощунственно-приземленное отношение к грозной богине здесь было в диковинку.

– Когда я была младенцем, мать принесла меня в храм Иштар в Вавилоне. Я пролежала там три дня. Как видите, богиня позаботилась обо мне. Она покормила меня своим молоком, подарила удачу. Я прихватила ее в священный Ашшур. Гляньте, кто парит над вашими головами.

Толпа – все как один – задрала головы. Над городом парил орел. Этого было достаточно, чтобы люди расступились и освободили дорогу.

С того дня по городу, по стране побежало: «Эта скифянка та еще штучка!» Кое-кто настаивал: «С ней не пропадем, она принесет удачу!» Другие (этих больше) кривились: «Боги не любят выскочек, не этого они ждут от черноголовых».

Слухи об иноземной красавице, которую якобы выкормила сама Иштар, скоро долетели и до столицы. В Калахе, среди военных, близких к младшему брату Салманасара Шамши-Ададу, начали поговаривать – если племянник туртана действительно обрел помощницу, вскормленную молоком Иштар, врагу несдобровать.

Такого рода оценки вызвали насмешки в окружении старшего сына и наследника царя Шурдана. Принц выразился в том смысле, что неплохо было бы обратить внимание на эту ни с того ни с сего свалившуюся им на голову «воспитанницу Иштар», и если это правда, если грозная богиня и впрямь покровительствует молодой женщине, место ли ей в хижине какого-то худородного вояки? Его поддержали жрецы храма Мардука в Калахе и храма Иштар в Ниневии. Они призвали великого царя остудить пыл зарвавшейся вавилонянки. Нельзя в преддверии войны оставлять без внимания ее «художества». Чего стоит утверждение, что она якобы вкусила молока богини! Боги не любят, когда смертные набиваются к ним в родственники. Жрецы настаивали – следует незамедлительно напомнить наместнику Ашшура о необходимости строго соблюдать обычаи предков, а его племяннику – чтобы тот держал в узде молодую кобылицу и не позволял ей смущать народ своими выходками.

Салманасар, на удивление низкорослый, даже субтильный и в то же время крепкий старик, обратился к самому главному из жрецов:

– Ты имеешь в виду позу, в какой она ехала на лошади?

Жрецы наперебой тонко заголосили – да, величайший, обязательно, величайший, это великий срам, величайший, нельзя гневить богов, величайший. Старейший из жрецов – морщинистый, бритый наголо старик – с обидчивым намеком добавил:

– И не только это.

Царь поинтересовался:

– Что же еще? – и, не дожидаясь ответа, заговорил сам: – Говорят, вавилонянка очень хороша собой. Кое-кто утверждает, стоит ей взглянуть на мужчину, и тот не может сдвинуться с места. Ноги прирастают к земле. Ты это имел в виду?

Старик ответил:

– Так говорят, но…

Салманасар жестом прервал его, легко поднялся с трона, объявил:

– Выезд, посадка, обольстительная красота – это пустое.

Сейчас есть дела поважнее.

Спустя неделю, в присутствии вернувшегося из столицы Нинурты-тукульти-Ашшура, Ишпакай похвалил Шами за то, что она не перегнула палку и назвала три дня, в течение которых Иштар кормила ее молоком. Превратить три часа в три дня – это правильно, это убедительно, безрассудством было бы настаивать на трех неделях или месяцах.

– С тобой, драгоценная, могло случиться то же, что случи лось с башмачником из славного города Ниппура. Опасность под стерегла его с неожиданной стороны…

Нинурта вспылил.

– Тебе бы следовало получше приглядывать за этой женщиной, Ишпакай, а не утомлять нас рассказом о том, что случилось с глупым башмачником. Уже поздно, я заберу свою жену. Чтобы нам не было скучно, прикажи принести в спальню напитки и свежие фрукты. Я люблю закусывать арбузом.

– Если господин не хочет знать, как отбиться от местных жрецов, которые вот-вот нагрянут во дворец, я не стану перечить.

– С чего бы им нагрянуть? – удивился Нину.

– Чтобы приструнить твою молодую жену.

– Ты полагаешь, им хватит смелости нагрянуть? – помрачнел Нинурта.

– Непременно, в нашем местном храме Ашшура очень настроены против Шами, так что тебе и твоему дяде придется приготовить им щедрые дары.

Начальник конницы совсем загрустил.

– Как не вовремя! Может, они согласятся принять дары после похода?

– Господину известно, что священники – люди практичные. Им лучше, чем кому другому, известно, война – дело рискованное. А вдруг боги и на этот раз отвернутся от храбрых воинов Ашшура? Они потребуют плату сейчас, иначе откажутся давать предсказания.

– Ох, и заварила ты кашу, Шами! – воскликнул Нинурта.

– Не расстраивайся, любимый! Я знаю, как умилостивить жрецов. Я предложу им дар, от которого они не смогут отказаться.

Нину подозрительно глянул на жену.

– Что ты задумала на этот раз?

Шами объяснила:

– Я посоветовалась с Ишпакаем. Он рассказал, что жрецы Ашшура уже несколько раз ошибались с определением сроков разлива Тигра[13]. Их предсказания перестали сбываться, но хуже всего, что они не в состоянии правильно рассчитать момент по явления на небе божественной Иштар. Небрежение или неумение вычислить точное время восхода звезды – куда более серьезное прегрешение, чем женщина на коне. Конечно, они попытаются списать на меня свои просчеты. Они с пеной у рта будут доказывать, будто из-за меня священный Тигр медлит с разливом. Я виновна в том, что они то и дело ошибаются с определением сроков посева. Эти обвинения, в конечном счете, будут направлены против наместника и тебя. Святоши полагают, что сейчас самое время устроить распрю. К сожалению, без доброй воли жрецов, без их поддержки невозможно добиться согласия в городе, а без согласия как воевать!

Смуту надо погасить в корне.

Пусть выложат все, пусть нарвутся.

Я знаю, как их приструнить.

Ту же мысль Шами высказала в присутствии вернувшегося из столицы Иблу.

– Что скажешь на это, Нину? – обратился к племяннику наместник.

Тот пожал плечами.

– Мое дело, господин, – командовать конницей. Когда я вижу перед собой врага, я знаю, что мне делать. Бороться со сплетнями – это женское дело.

Наместник не смог скрыть раздражения.

– Сплетни, племянник, это далеко не женское дело. Это со всем не женское дело.

Он помолчал, потом кивнул.

– Хорошо, пусть ответит твоя жена, не знаю, на радость или на горе эта разбойница поселилась в нашем доме…

– На радость, господин, на радость, – улыбнулась Шами. – Когда жрецы явятся к тебе, о многомудрый Иблу, согласись с тем, что женщина, севшая на лошадь и публично раздвинувшая ноги, достойна осуждения. Но в таком случае как следует поступить с теми, кто уже в который раз проворонил появление на небе молодой Иштар? Какой каре подвергнуть тех, кто в нынешнем году ошибся с разливом Тигра? Спроси их, о достойный, почему они раз за разом допускают ошибки, оскорбляющие богов, и не должен ли ты, как правитель города и глава общины Ашшура, задуматься, ради чего Иштар прислала в город свою воспитанницу. Не ради ли наведения порядка в исполнении обрядов?

– Ты настаиваешь, что являешься воспитанницей Иштар? Не принесет ли это ущерба нашей чести? – перебил ее Иблу.

Ответил Ишпакай:

– Почему бы нет, господин? Если один из мужчин дома Иблу имел счастье овладеть женщиной, вскормленной молоком богини, разве это не знак благорасположения богов? Мы должны заставить других поверить в чудо. Если кто-то испытывает сомнения, пусть придержит язык. Если эта мера не поможет, особенно болтливым следует отрубить головы. Нам, в кругу своих, не нужна ссора, особенно в тот момент, когда Бен-Хадад грозит отправить детей Ашшура к судьбе.

– Это слова, Ишпакай, а слова как ветер. Вылетели – не поймаешь. Я знаю жрецов, они злопамятны и хитры.

– Если потребуют, чтобы мы наказали Шами, мы накажем. Но пусть жрецы и храмовые прорицатели возьмут на себя ответственность за точность определения восхода Иштар, за сроки объявления посевной и, главное, за оракул насчет будущего похода. Всю полноту ответственности, гос подин! Пусть потом не делят ее на двоих, на троих, на всех жителей города. Пусть потом не ссылаются на волю богов, на их непредсказуемость. Почему-то в Вавилоне умеют точно вычислить и час восхода великой Иштар, и начало разлива Евфрата…