Теперь уже, ничего не боясь, как бывалый командировочный, она отправлялась в вагон-ресторан, где все официантки были знакомыми, заказывала пиво и сосиски, легко и непринужденно вступала в «вагонные споры», которые, как известно, хоть и «последнее дело, когда больше нечего пить», но какие-то всегда ужасно настоящие и искренние. В ходе этих путешествий Наташенька как-то нечаянно познакомилась с одним музыкантом из популярной группы, известной телеведущей с канала «Культура» (которая, как выяснилось, в пьяном виде разговаривает сугубо матом в стихах) и даже одним мужчиной-замминистра – питерцем по происхождению и москвичом по делам службы. Иногда даже так случалось, что в Питер г-жа Ростова прибывала совсем не в том купе, в которое у нее был куплен билет, а совсем в другом, и тащила своих новых знакомцев на явочную квартиру на Пушкинской. Масик был настоящим богемным питерцем – в том смысле, что в таких ситуациях он нисколько не удивлялся, со всеми интеллигентно знакомился, давал отоспаться, варил на всех кофе и вечером тащил всю компанию на очередной концерт любительской питерской группы в каком-то очередном «прикольном, но нераскрученном» месте.
Будет неправдой сказать, что за эти два года Наташа узнала Петербург, но вот полюбить успела взасос. Полюбила она его странною любовью – как город-аттракцион под названием «Вперед в прошлое» и сосредоточие безумств, какие никогда она не позволила бы себе в напряженной и до истерики деловой Москве. Безумства эти, в общем-то, носили довольно безобидный характер – вроде секса на крыше старого питерского дома, откуда было видно полгорода, прыжков с одной половины разводящегося моста на другую, пробежек по льду Невы. Также случались и исторические игры – в «блокаду» (это когда Наташе надо было похудеть, чтобы влезть в старые джинсы), «Достоевского» (с походами по залам игровых автоматов, где Наташа преувеличенно-театрально умоляла Максика не делать ставок, а он изображал одержимость игрой), «Распутина» (с попытками гипнотического секса), «Юсупова» (когда Наташа обряжала Максика в свои шмотки и тащила в ночные клубы) и так далее и тому подобное. Все это было, конечно, страшно весело и увлекательно, но… Каждый раз, садясь в вагон поезда по направлению к Москве, Наташа справедливо вздыхала: «Карьера Масика опять не продвинулась ни на йоту!» И еще г-жу Ростову немножечко тревожило то, что за все это время Максик ни разу не намекнул на законный брак и на то, что он хотел бы быть с ней, Наташей, до самой пенсии. Но глупые думы про замужество г-жа Ростова отметала тут же и возвращалась к профессиональным проблемам своего избранника, давая себе слово, что в следующий приезд она обязательно поговорит с Максом на эту тему. Но, как всегда, в следующий раз было так радостно и легко, что до «главного» их разговор так и не доходил. Более того, Наташеньке даже начинало казаться, что под влиянием Масечкиного легкого отношения к жизни и ее радостям, она сама как-то растеряла жажду победы, волчью хватку и деловой драйв, которые были в ней, когда она приехала в столицу молодой выпускницей факультета журналистики Екатеринбургского государственного университета.
Но жарким июньским вечером, подъезжая к Ленинградскому вокзалу, Наташа чувствовала, что появившаяся перспектива роста вернула ей утерянные было силы, драйв и веру в свое светлое будущее. Она даже почувствовала себя энергичной настолько, чтобы наконец сдвинуть с мертвой точки карьеру Макса.
«Завтра обязательно скажу ему все, что думаю по поводу его работы и зарплаты, – убеждала себя Наташа, с отвращением соскабливая прилипшую к подошве жвачку о край железнодорожной платформы. – Хватит этих безумств! Жизнь проходит, пора оставить в ней свой след! А то все хиханьки-хаханьки, да секс на крыше! Пора делать дело. И Максу тоже». В этот раз Наташа снова ехала в Питер «как москвичка». Сухо поздоровавшись со знакомым проводником, она продефилировала в купе и, как только тронулся поезд, принялась сочинять коммерческое предложение, которое должно помочь ей приручить диких рекламодателей. В конце концов, она уже не девочка, чтобы пить всю ночь «Флагман» под пьяный бред попутчиков.
Когда случилось все то, что и должно было случиться после двухнедельной разлуки (душ – «осторожно, дурачок, задушишь же!» – полежать обнявшись – сигаретка – еще раз душ), молодые люди отправились завтракать в «Мокко-клаб» на Невском.
– Что там у тебя на работе интересненького происходит? – ковыряясь вилкой в салате, спросила г-жа Ростова.
– У меня, – без особого энтузиазма откликнулся Макс, – у меня на работе все интересно. Вот на днях сделал интервью с Татьяной Толстой…
– Что судьбоносного говорит живой классик? – скорее для проформы поинтересовалась г-жа Ростова, давно уже привыкшая к тому, что хоть тексты г-на Чусова и были изящны и безупречны с точки зрения русского языка, но при этом получались какими-то пресными. В том смысле, что содержали в себе дежурные ответы на дежурные же вопросы.
За все два года, что Наташа знала Макса, у него не случилось ни одного интервью-скандала, или интервью-откровения, или интервью-заявления, или интервью-разоблачения. Казалось, что Макс специально писал свои тексты так, чтобы они ничего не добавили к уже сложившемуся образу интервьюируемого персонажа и ничего от него не убавили. Иногда Наташенька даже задавалась дурацким вопросом: в чем же глубинный смысл работы ее бой-френда? Он никогда не сообщает миру ничего нового про уже известных персон и никогда не открывает публике каких-то новых «звезд». Просто потому, что не делает интервью с теми, кого пока не показывали по центральным каналам и о ком не писали в самых популярных газетах. Когда Наташенька задавала эти, мучившие ее поначалу, вопросы Максу, он просто уговаривал девушку «так глубоко не копать», «не морочиться» и намекал на то, что «почти все СМИ так работают». И таинственно добавлял, что он просто не в том положении, чтобы «влиять на уже существующее информационное поле». Почему-то в эти моменты пресловутое «информационное поле» представлялось Наташе вытоптанной стадом копытных саванной. Вот и сейчас г-жа Ростова заинтересовалась подробностями встречи Максика с Татьяной Толстой, только чтобы незаметно вырулить с беседы об интервью на тему карьерного роста г-на Чусова, а совсем не потому, что ожидала, будто Макс «раскрутил» писательницу на какие-то откровения. Ее ожидания оправдались.
– Да ничего особенного она не сказала. Так, опять живописала, как она ненавидит журналистов, светскую жизнь, массовое искусство и все такое.
– А ты не спросил у нее, в чем, по ее мнению, феномен ее успеха?
– А ты считаешь, что она успешна?
– Ну вообще это, конечно, победа – добиться того, чтобы тебя каждую неделю показывали по телевизору и еще деньги большие за показ платили. Ты бы так не хотел?
– Нет, не хотел, – совершенно искренно пожал плечами Макс. – Что же тут хорошего?
– Деньги тут хорошие и почет! Дурашка! Вообще, она ведь очень умная тетка, да? Такой образ себе придумала! Клевой такой бескомпромиссной суки…
– Думаешь? Я бы вот не назвал ее клевой. Мне она скорее напоминает советскую продавщицу времен дефицита. Такая же хамоватая толстая тетя с повадками «хрен ли приперлись?» и «чтой-то вы себе о себе возомнили, когда на дефицитном телеэфире я тут посажена?», – фразу Макс заканчивал с характерным для Татьяны Никитичны поджатием губ в «куриную попку» и, так же как она, мелко труся головой. – Ну один к одному – советская продавщица! Только что гидропиритом не крашенная.
– Да. На это у нее вкуса хватило, – рассмеялась г-жа Ростова. – А ты бы ей так и сказал! – Наташа на секунду задумалась, прежде чем выдать витиеватую формулировку. – Как, мол, Татьяна Батьковна вам пришла в голову столь удачная идея эксплуатировать на телевидении образ работника советской торговли?
– Ага, – усмехнулся в ответ Макс. – А она мне вежливо так в ответ: «А не пойти ли тебе, голубчик, в жопу?» – Макс опять характерно поджал губки и затрусил головой.
